Проезжая в машине по апрельскому Подмосковью, почти слышишь, как в нежнейших серо-розовых сумерках вздыхает просыпающаяся, встревоженная земля. За Николиной Горой дорога плавно уходит вниз, петляет между невысокими холмами – болото, поля, лесок, крутой поворот за Аксиньинским кладбищем – и наконец перед глазами возникает серый указатель с черными буквами «Язь».
На самом деле деревня называется Грязь. Несколько десятков добротных домов – дело происходит под Звенигородом – окружают поразительное архитектурное сооружение, словно выпавшее из книжки волшебных сказок. В сумерках, наполняющих волшебством и печалью даже этот утлый среднерусский пейзажик, поблескивает медная кровля башен, и красное небо отражается в узких окошках верхних этажей. С крыльца на визитера склабятся лжехимеры, их еле удерживает за пятки массивная черная цепь. Между химерами над дверями встроен декоративный часовой механизм – его неподвижные латунные и медные части можно подробно рассмотреть через стекло.
Я разглядываю неходячие часы целую вечность, и когда наконец открывается тяжелая дверь, мне кажется, что, став маленькой, я шагнула туда, за стекло, оказавшись в другом, как мед текущем, тягучем времени.
Его ласковый, вкрадчивый поток сопровождает меня сквозь анфиладу гулких, обитых темным деревом комнат, уставленных тяжкой, состаренной мебелью. В последней комнате слева от огромного французского окна, напротив мольберта с собственным парадным портретом, утопая в подушках, сидит женщина в черном широком платье, в маленьких туфельках, с огромной копной взбитых рыжих волос.
Алла Пугачева говорит мне «здравствуй», и на ее лице расцветает совершенно молодая, девчачья улыбка. И, отвечая ей, я понимаю, что произошло со временем в этом странном доме.
Время, нависшее, набухшее угрозой смерти над всем живым, по какой-то загадочной причине отошло от замка-игрушки, словно волна, оставило в покое эту женщину и ее мальчика, соорудив вокруг них словно легчайший защитный кокон. Часть его – медовый, гаснущий свет, увядающие кремовые пионы в огромной корзине, ее милую улыбку в проеме затворяющейся двери – я навсегда поселю в своем сердце.
И очень хорошо запомню все, что она мне сказала.
Алла Борисовна, я хочу спросить вас про голос и возможности, которые он дает. Мне кажется, по сравнению с литературой, кино, другими видами искусства голос – это совершенный инструмент прямого действия. Чтобы пробиться к людям, писатель, например, должен взять бумагу, перо, сформулировать мысли, изложить их, издатель – напечатать. Режиссер – собрать сотни людей, найти сценарий, актеров, долго снимать и т.д. А вы просто выходите на сцену, берете ноту – и зал пробивает дрожь. Как вы почувствовали, что обладаете таким инструментом?
Мой голос был несильный на первых порах, но, действительно, обладал какой-то странной, притягательной силой. Впервые я это почувствовала в ранней юности, когда по вечерам бегала в музыкальное училище петь свободной аудитории – дома я не могла этого делать. Я просто пела для себя, на тарабарщине какой-то, что-то придумывала, импровизировала. И у меня была такая игра. Когда я чувствовала, что кто-то идет по коридору, я начинала петь как бы с расчетом, посылом на тех, кто там идет. Я четко знала, что мой посыл притягивает людей. Я видела и чувствовала, как они подходят к двери, прислушиваются. Тогда я еще больше куражилась, делая вид, что не слышу, не вижу, не знаю, что за дверью стоят люди, но выдавала им по полной программе. Самое потрясающее, когда твой голос послушен твоему желанию, когда он легко и свободно выражает ту интонацию, которую чувствуешь внутри себя. Это – победа. Я получала от этой легкости истинное наслаждение, голос окреп – в те времена вообще надо было петь громким голосом, считалось, иначе ты не певица. Это меня, кстати, угнетало, потому что я любила и шепотом спеть, и так, и этак, я не отказывала себе в этом на сцене. И самое поразительное ощущение – когда ты владеешь залом и твой голос продолжает твой жест.
Какой жест?
Жест, помогающий раскрытию смысла. Нечто, данное от природы. Не знаю почему, у меня никогда не было проблемы с движением на сцене. Я двигалась свободно, и получалось правильно.
А как правильно?
Легче сказать, как неправильно. Например, сейчас молодые певицы гладят головы, проводят этак себе по волосам. Это, наверное, считается сексуально, не знаю. Когда я была на «Фабрике звезд», всегда говорила: «Зачем вы гладите себе головы?!» Или еще пальцами микрофоны перебирают – полная нелепица. Неоправданный, случайный жест мешает восприятию песни, а оправданный жест делает исполнение совершенным. Если певец сам не может этого добиться, нужно работать со специалистом, который это поставит.
У вас был такой специалист?
Нет. Многие удивлялись, например актриса Ангелина Степанова, царство ей небесное, мне говорила: «У вас такой жест!» Их еще Станиславский учил незаконченности жеста, незавершенности. А я даже не знала, что это завершенность-незавершенность. «У вас это, – говорила Степанова, – в природе». Уже потом я поняла, что незавершенность жеста дает напряжение. Не нужно его заканчивать. Хочешь в ритме отдать руку, а ты ее задержи… Еще один удивительный закон, который я для себя открыла, – грустные песни надо петь с улыбкой, хотя бы внутренней, а веселые, наоборот, с какой-то…
Грустью?
Не грустью, а с оценкой внутри себя типа «невесело», вот тогда это становится смешно.
А почему так?
Представь, например, Синатру, который поет My Way с пафосом, слезами на глазах. Не верю! Поэтому он расслабленно стоит и поет с полуулыбкой. И ты ему веришь, что путь был тяжелый, но ты его выдержал, ты как-то светло к этому относишься, ты сильный человек, на все смотришь с полуулыбкой. У нас многие не следуют этому закону, но, кто следует, у того получается.
А можно сымитировать, научиться этому?
Наверное, можно попробовать – хуже в любом случае не будет. Но для меня сцена – мой голос, жесты, вся эта магия – была как продолжение жизни. Я поэтому и ушла со сцены, когда почувствовала, что голос больше не выражает то, что я хочу выразить.
А как ушел голос?
Мне вдруг стало трудно делать то, что раньше давалось легко, совершенно естественно. Я недавно была в клинике в Израиле, где врачи изучали именно эту мою проблему. Мне объяснили, что у меня легкие замечательные, связки прекрасные. Но вот что интересно. Они рассказали мне, что диафрагма каким-то образом соединяется с пищеводным отверстием, и именно пищевод почему-то мешает диафрагме, движению голоса, его производству.
Пищевод?
Да, пищевод. Ты когда-нибудь знала?
Нет.
Я как-то никогда анатомию не изучала, и для меня это было открытие. Когда я стала принимать таблетки, которые эти врачи выписали, мне даже легче говорить стало. Я сейчас лечу голос, и если он вновь будет меня слушаться, это будет интересно! Я тогда, может, пойду запишу чего-нибудь. Или не пойду.
А как вы почувствовали, что голос вас больше не слушается?
Для меня пение стало трудом, то есть я делала все, чтобы голос слушался, но это был труд, который не в кайф. Меня это раздражало, зритель, конечно, ничего не замечал, но я просто физически уставала от того, что должна извлекать этот голос так, как мне надо, а сам он не шел. Я думала, может быть, это из-за курения. Но в Израиле специалист, посмотрев мои легкие, сказал: «Сразу понятно, что эта женщина не курит». А я с тринадцати лет балуюсь, так сказать. Но поразительно, что у меня всегда была правильная дыхалка, правильный голос, и курение мне никогда не мешало. Я дважды срывала голос, простужалась часто, а он у меня только креп и становился гуще, обертона появились. Я не страдала, я радовалась только, мои возможности расширились, я смогла петь песни любого содержания, характера. Свои ранние песни, например, я вообще не могу слушать.
Они совершенно очаровательные.
Да ну, писклявый голос, меня раздражает. Я вообще никогда не любила слушать себя и смотреть, мне достаточно было того ощущения, которое я получала на сцене или записи, но теперь, по прошествии многих лет, я даже пытаюсь окунуться в то время, я думаю: чем я брала залы?! Все-таки это действительно магия.
А можете разложить магию на составляющие?
Сочетание голоса, абсолютной раскрепощенности, даже наивняка, но дико убедительного. Вообще, убежденность.
Мне легко давалось исполнение, но мне хотелось выразительности в игре. Из-за своей манеры я называлась «поющая актриса». Такая актриса могла позволить себе больше, чем просто певица или просто актриса, – какие-то необычные движения, сесть на сцене, разыграть, задрать ножку, юбчонку показать. И это странное амплуа «трехминутного спектакля» меня спасало. Однажды спасло от наказания за короткую юбку на сцене в Липецкой филармонии. Всем певицам запретили, а мне нет. И все мои коллеги девушки были на меня ужасно злы. Когда решался вопрос, я просто сказала дурацкую фразу: «Да я бы с удовольствием выступала в макси, но я же травести», то есть такой мальчик-девочка. Девочка, которая играет мальчика. Это было так странно, что вся комиссия сказала: «Ну хорошо, пусть».
Вам разрешили мини?
Разрешили. Но в 1972 году, за два года до Всесоюзного конкурса, меня пригласил режиссер снять песню, как сейчас помню, «Король, цветочница и шут» Шаинского. Я надела короткую юбку необыкновенной красоты, сшитую моей теткой из какой-то удивительной ткани – знаешь, черная золотом расшитая, ну просто произведение искусства! И вот эту запись увидел тогдашний глава радио и телевидения Лапин. И он меня закрыл в черные списки.
За юбочку?
За юбочку на два года. Только в 1974 году Всесоюзный конкурс артистов эстрады позволил мне появиться на экране. Я там третье место заняла с песней «Посидим, поокаем».
Вы были в платье?
Да, в длинном платье. А потом я спела «Все могут короли». Без шута и цветочницы. И все двери открылись.
Ваш голос давал вам огромную власть над людьми. Вы как-то ею пользовались?
Я вообще слова «власть» боюсь. Власть над залом – неправильное определение. Это была не власть, а состояние единения.
Можете описать словами?
Абсолютное слияние с залом, то есть вот эти люди – они дышат со мной, они… вот я чувствую, что хочу заплакать, и они заплачут, я только чуть-чуть поведу голосом, и они начнут смеяться. Это ощущение ни с чем не сравнимо.
Все-таки власть?
Нет, не власть, слияние. Уникальное, близкое к оргазму ощущение. И почувствовав его верхний предел, надо сразу уходить за кулисы. И вот когда отпускаешь зал, думаешь: «Опа, как это было хорошо!» А иногда были концерты чисто технические, не было этого слияния, и вот это были самые мучительные концерты, что-то мешало.
А что могло помешать?
Нездоровье, когда голос не слушался как надо. И я поняла, что, конечно, голос имеет огромную власть – надо мной. Я даже визуально представляла свой голос, это существо внутри себя. Я почему-то его видела всегда таким плюгавеньким, лысоватым мужичонкой. Если б такой оказался в компании с моими друзьями и мы сели бы выпивать, он бы торчал где-нибудь в углу и ныл: «Отстаньте от меня, я не могу!» Понуро сидел, покуривал, хороший такой мужичонка. Зато как он радовался, когда время было выходить на сцену! Подгонял меня: «Давай, быстрей! Я там красив, я там хорош!» И ведь что интересно – не девчонкой я свой голос представляла, а именно мужичком.
А как внутренний мужичонка относился к вашим романам? Не мешал?
Нет, он просто замолкал, ложился на диван и отворачивался. Лежал лицом к стене и говорил: «Ну хочешь этим заниматься – занимайся. Я подожду». Я, кстати, никогда не пела, если у меня роман происходил. Я прерывала свою деятельность. Влюбленность и голос были абсолютно не совместимы. Потом, когда утихали страсти, я опять начинала петь.
Вы влюбчивый человек? Чаще вы любили или вас любили?
Я не анализировала это. Если искра Божья пролетела между мной и кем-то – это было всегда обоюдно. Не было такого, что я должна была завоевывать, что-то предпринимать.
Любовь с первого взгляда?
Не то чтобы с первого взгляда. Но я понимала, что хочу понравиться этому человеку, и в тот же момент осознавала, что он тоже желает меня, так сказать, выделить из всех. Забавно. Кстати, так с Максом было. Я вообще тогда ни на что не надеялась, была разочарована во всем. В Витебске я сидела в зале, к нему спиной. Макс разговаривал с Филиппом, я не видела, кто говорит, но спиной ощущала, что меня кто-то… буравит. И, не поворачиваясь, уже ненавидела этого человека. Я как чувствовала, что сейчас что-то будет, и мне это не нравилось, я повернулась и зыркнула так, что у него даже глаза расширились, он вообще не ожидал, и как обрезало. Вот, как ты говоришь, своей энергией я отрезала его.
Но не удалось отрезать.
Нет, не удалось. Потому что это очень притягательный был для меня объект. Я не знаю, сексуальный или еще какой. Я была в том возрасте, когда женщины особенно резко ощущают желание, с возрастом оно только увеличивается. Даже если ты ни черта не понимала в юности, в молодости, то в возрасте необходимость в присутствии рядом твоего мужчины возрастает, и меня повело. И вот смотри уже, сколько лет это длится.
А сколько?
Одиннадцатый год пошел. И у меня все такое же ощущение влюбленности, это удивительно. Наверное, этому способствует разница в возрасте. Наверное, была бы я молоденькая, не сложилось бы так, а тут такое взаимопонимание, хотя его везде называют «геронтофил».
Вам не обидно?
Нет, я не обижаюсь. Я считаю, что на такое обращать внимание не надо. Надо жить тем, что тебе дано.
Вы счастливы сейчас?
Да! В том-то и дело, поэтому он от меня и отвернулся.
Кто?
Да мужичонка. Голос мой. А может, даже уехал куда-то, в отпуск свалил?
Думаете, он на вас очень сильно обиделся в этот раз?
Нет. Он мне телеграмму уже послал.
Через израильских медиков?
Да, типа давай лечись, а то что же поодиночке-то гуляем?
А случались у вас любови, которые разбивали сердце?
Нет, сердце не разбивали, но доставляли чувство досады и дикого разочарования. Это страшнее, чем обида или разбитое сердце. Я никогда трагедий из этого не делала.
То есть у вас не было наивного романа, несчастного, который у очень многих женщин бывает, особенно умных и сильных.
Может, только в самой юности. Я довольно рано первый раз влюбилась, лет в тринадцать.
Голос уже был?
Магия была. Голос хоть и тоненький был, тонюсенький, но весь наш поселок Ново-Александровский на Клязьминском водохранилище меня слушал. Я объединяла два мира.
Какие два мира?
Две компании, два клана. Один был клан простых: дочка портного, дочка косметолога, я – дочка хозяйственника, и еще там кто-то попроще. И другая компания – Женька Фрадкина, дочка композитора Фрадкина, Аленка Егорова, дочка кинорежиссера, Лялька Ишинбаева, дочка полковника авиации, красавица Света Васильева, дочка первого секретаря МИДа, и нейтральная туда-сюда Лялька Никольская, дочка композитора. И эти два клана, социальных класса объединялись около моего пианино на дачке, где мы пели песни «Недотрога» или «Несмеяна». Я пела, а они все слушали.
Вам нравилось всех объединять?
Очень! Позже, когда я уже стала взрослой, меня радовало, что в зале сидят совсем разные люди – старые и молодые, их дети, внуки, а потом вдруг пошла интеллигенция. Когда я начинала петь, меня называли «королевой плебеев». Довольно почетное, по-моему, звание, я им даже гордилась. Наверное, им казалось, что я простая.
А потом стала непростая?
А потом, видно, стала непростая. Когда появился Таривердиев, они поняли, что это не простые песни, что часть моей души таким образом передается зрителям, а уж какое у них материальное положение и социальное, мне все равно. И это ощущение единения, равенства между нами очень объединяло зал, и люди уходили какие-то просветленные. Я сейчас с огромным удовольствием это вспоминаю, рассказываю тебе.
Вы с удовольствием вспоминаете прошлое?
Да. Детство, семью нашу часто вспоминаю. Правда, совсем мало свидетельств от нее осталось. Дед умер, и все, ни одного альбома нет моих родственников.
А это чья фотография? (Показываю на черно-белый снимок, лежащий на столе.)
Это Клавдия Михайловна, тетка моя и крестная мать, в честь которой назвали внучку. Я счастлива, что нашла эту фотографию, она чудесная была женщина.
У вас улыбки похожи.
Да, мне все говорили, что я на нее похожа. А хочешь, фото внучки покажу? (Показывает фотографию в айпаде.) Я всегда на нее смотрю, когда грустно, чтобы поднялось настроение. Вот сидит она в машине, в своем креслице, обязательно ей руку нужно вытащить, как маленькая Кристина тоже все время вытаскивала руку. И вот этот взгляд, ну просто я не знаю, посмотри!
По-моему, она спит.
Но она что-то видит во сне! Что-то самое важное. Дети – единственные существа, которые совершенно не умеют фальшивить.
С возрастом это проходит.
Да, да. Уходит, потому что они начинают осознавать свою силу – где нужно попросить, схитрить. Да, детки-детки…
Это правда, что вы потеряли ребенка? Давно, когда надо было в Индию с концертами ехать?
Нет, не потеряла. Это, конечно, не отмолить никогда. Я была беременная, и надо было на два месяца ехать в Индию. Уже нельзя было отменить гастроли, и мой муж, Женя Болдин, стал меня уговаривать. Говорил, не стоит оставлять ребенка, мало ли что, мы столько лекарств пили… Я потом поняла, что ему просто ребенок не нужен был. Я уже на большом сроке сделала аборт, и это было ужасно. Я переживала и переживаю до сих пор. После этого Бог мне не дал детей, обиделся – не дал. Да, ну ладно.
А вообще правильно, когда твой мужчина – твой менеджер?
Мне было комфортно. Все-таки лет тринадцать работали вместе. К тому же Болдин был очень красив, обаятелен, чего уж там. Он умел договариваться с этим своим обаянием везде и всюду, был заботлив как директор, болел душой за артистов, что редко встретишь. Но и представляешь, сколько мы ездили вместе, два свободных человека. Вот и соединились.
Тяжело было разводиться?
Мне – нет. Ему тяжело было. Он просил не разводиться, но его девушка уже настолько наглела и ничего не скрывала, что это было достаточно унизительно. Я предложила: давай разведемся. Он не хотел. Настояли. Ну ничего, слава Богу, зато сейчас дружим. Он что-то рассказывает публично обо мне, и мои друзья говорят: что ж это за мужчина, раз он выдает ваши секреты?! А о чем рассказывать мужчине, который провел свою самую яркую часть жизни рядом со мною?
Наверное, у всех ваших мужчин такая же история.
Да! Но есть вообще странные люди, у которых возникают по поводу меня какие-то фантазии и они верят в них! Недавно у меня просто варежка отвисла, когда я увидела на экране бывшего солиста «Песняров» Леню Борткевича, который на полном серьезе заявлял, что у меня с ним был роман. Это что?!!
А что, не было?
Господи, прости, если б был, я бы молчала. Но он ведь на пустом месте такое наворотил! Якобы это было в Каннах, меня там, значит, рвали на куски, хотели, желали, я всем отказывала, а ночью в черном прозрачном пеньюаре я постучалась к нему, и мы провели волшебную ночь.
С солистом буквально группы «Песняры»?
Ага, с Борткевичем! Это он написал. Чушь! Во-первых, откуда в те времена у меня такой пеньюар?
По-моему, этого аргумента вполне достаточно. Ладно, простим вашему лжелюбовнику его старческие фантазии.
Простим.
А вообще ваши мужчины легко переносили звание «мистер Пугачева»?
Прекрасно переносили.
Их не смущало, что они всегда «номер два»?
Они не считали себя номером два. Во-первых, я умелая жена. Если прочитать про Овна-женщину в гороскопе Линды Гудман, то можно узнать, что данный тип женщины берет мужчину и ставит на пьедестал. Я своих мужчин всегда ставила на пьедестал, двигала вперед, возвеличивала, уходя на второй план.
Интересно, как вам удавалось держаться на втором плане?
Мне хватало сцены. Я вообще кроме сцены нигде не показывалась толком, у меня только сцена.
А они?
Они жили с ощущением ответственности за то, что живут с такой женщиной. Ответственность за судьбу мою, за мое здоровье — это уже давало им право чувствовать себя важными персонами. Те из них, которые меня любили.
А не все любили?
Бывает любовь и влюбленность. Влюбленность как вспышка, а любовь как солнце, влюбленность – это желание, а любовь – солнце. То, что у меня сейчас, – это солнце со вспышками на солнце.
Иными словами, вы отхватили женский джек-пот.
Такой ситуации у меня в жизни еще не было. Я теперь понимаю, когда сравниваю, что было больше все-таки вспышек, влюбленностей, желания вкупе с общими интересами в работе. Поэтому это быстро проходило, оставалась только ответственность за то, что мы вместе. И еще у меня ужасно дурной характер, я балую людей.
Как балуете?
Балую. А ведь говорят: хочешь испортить человека, избалуй его! А мне с Максом повезло: его балуй – не балуй, а он берет и сам тебя балует. Такое мне впервые Бог дал, за что Ему каждый вечер и по утрам молюсь.
Честно говоря, очень трудно поверить в искренность вашей с Максимом истории.
Пусть! Пусть, пусть не верят. Это вот меньше всего меня волнует. Лишь бы я верила, лишь бы я знала, ощущала это! А что люди думают – Господи, да какая мне разница?!
А вы никогда не подозревали Максима в неискренности? В корысти?
Мы вместе одиннадцать лет. За это время неискренность и корысть проявились бы, правда? Кроме того, на данный момент он в лучшем положении, чем я. У меня только имя одно, а что касается материальной составляющей, он все берет на себя. Он – настоящий мужик в этом смысле, дом построил. У меня никогда такого не было, всегда я что-то возводила, деньги давала.
А как вы вообще относитесь к деньгам? Вы их любили, копили или тратили?
У меня, конечно, с деньгами абсолютно неправильные отношения были. Я никогда не знала, сколько у меня денег, куда они уходят. И еще я очень любила делать подарки, особенно тем, кто мало имеет. Музыкантам, например. Потом бац, деньги кончались. Но я знала, что работаю и что деньги у меня должны быть.
Вы много зарабатывали?
По тем временам да. Я считала себя очень богатой, потому что, во-первых, другие расценки были в жизни в СССР. У меня лежало на книжке сорок семь тысяч рублей авторских, это были огромные деньги.
А на что вам больше всего нравилось тратить?
Вещизма во мне никогда не было.
Ну, наряды, наверное, нравилось покупать?
Нет, я до сих пор вынужденно иду в одно и то же место, если надо купить что-то такое, и то, как правило, не себе.
А по юности?
А какие магазины были тогда?
Вы же за границу ездили.
А что, у меня тогда деньги были за границей?! О чем ты говоришь! Помню, когда купили машину, радость была неимоверная. Антиквариат любила покупать, но потом разлюбила. Антиквариат начал дико раздражать, я его раздарила, распродала, оставила только любимые вещи. Мне казалось, что таким образом я обновляюсь. Какое-нибудь старинное, очень красивое кресло меня угнетало, потому что мне казалось, что я тоже такая же.
Старинная и красивая?
Вроде того. Я сейчас даже специально Максима просила, чтобы в этом доме было умелое, тонкое сочетание мебели, чтобы это не выглядело как музей. Чтобы вещи просто радовали глаз.
Вам приходилось когда-либо от кого-то зависеть финансово?
Никогда. Даже сейчас, когда Максим, как настоящий муж, обеспечивает мне жизнь, я всегда шучу, что пенсию ему не отдаю. Мои сбережения – это мои сбережения, он даже не спрашивает о них, и мне это очень приятно.
Вы хотите сказать, что в лице Максима Галкина в вашей жизни впервые появился настоящий мужчина?
Это же ужас – на седьмом десятке лет! Нормально, вообще?! Ну я всегда говорю – на все воля Божья.
А правда, что вы любите в казино играть?
Очень! Но я не умею в карты, в рулетку играть, я просто люблю мультики, эти, знаешь, автоматики.
Случалось много денег проигрывать?
Много сразу – нет, они проигрываются потихонечку, много, но потихонечку.
А выигрывать?
Я очень много выигрывала вначале, когда казино еще не могли представить, что у них можно так много выиграть, и не защищались от этого.
Когда вы начали играть?
Лет десять назад, когда в Москве появились комфортные места. Причем я даже не подозревала о существовании этих казино, мои приятели знаменитые меня туда затащили. И мне безумно понравилось! Я ни на бриллианты, ни на что такое не трачусь, а в казино я отдыхала по-настоящему.
Говорят, игра эффективно отключает голову.
Мне было очень, очень хорошо. Я не переживала о проигрыше, не обалдевала от выигрышей, мне было важно, чтоб у меня ограниченная сумма ходила туда-сюда.
Какая сумма?
Миллиона три долларов. Ты не поверишь, я могла приходить в казино и не играть.
А зачем приходить-то?
Компания. Замечательная у нас была компания.
А сейчас есть?
Нет. Играть больше негде. Жалко.
Но можно поехать в Вегас.
Я вообще не люблю ездить. Я за всю жизнь так наездилась, что мне стало доставлять огромное удовольствие сидеть дома. Я наслаждаюсь жизнью, которой у меня никогда не было. Может, мне надоест, и я все брошу и в Лас-Вегас поеду. В Монако я была, там неинтересно после наших казино, таких как «Шангри Ла». Там было очень хорошо – можно было остаться обедать, общаться. Мы там все праздники справляли, у нас в компании по большей части пожилые люди были, рассказывали про войну, про день Победы.
В казино?!
Это был клуб в буквальном смысле, причем это был ВИП в клубе. Мы сидели только в ВИПе. Эта изолированность давала возможность отдохнуть. А вообще, в казино как в бане, на тебя никто не обращает внимания.
Я много раз слышала про вас такую сплетню: якобы вы пришли к Путину просить денег на музыкальный театр или что-то еще. А он вместо денег молча протянул вам список ваших проигрышей.
Ой, какая прелестная история.
Было это?
Нет, конечно.
А вам часто случалось у государственных деятелей что-нибудь просить?
Денег просить – нет, помощи – случалось. Чтоб помогли, например, разобраться в какой-то ситуации. Но, как правило, ничего не получалось у сильных мира сего.
Почему?
Почему-то не получалось, или не очень им сильно хотелось помогать.
Из многочисленных правителей, которых вы застали, кто-нибудь вызывал у вас симпатию как человек?
Михаил Сергеевич Горбачев. Это очень искренний, очень мирный, я бы сказала, правитель-человек, который, может быть, недотягивал по каким-то качествам до президентства, но это – человек.
Не злой?
Не злой, и такой, знаешь, не в небесах парящий, а нормальный. Любящий супруг, любящий отец. За это его в мире уважают и любят, там не разбираются, что он нам сделал, плохо ли, хорошо. Его уважают за то, что он личность. Я его уважаю за то, что он сохранил в себе неозлобленность.
А кто самый противный из ваших личных знакомых во власти?
Ты думаешь, я с ними так сильно общалась?! Я туда вообще не лезу.
Но они вас, наверное, приглашают?
Не особо. Они и тогда знали, что я этого не люблю. Пару раз ходила на приемы в Кремль, поняла, что это не мое. Я до президентства могла нормально общаться с этими людьми, но, как только они становились президентами, какая-то преграда появлялась.
У них или у вас?
У меня. Я не могла лишний раз позвонить. Да и зачем, собственно? Мне просить ничего не надо было, я сама во всем разбиралась. Но был случай, когда я напросилась в гости.
К кому?
К Путину пришла. Мы встретились, очень мило поболтали.
Вам от него что-то нужно было?
Надо было разобраться с ситуацией одной, чтоб он помог. И у меня до сих пор полное ощущение, что он думал и думает, будто разобрался.
А не разобрался?
Мне было даже неудобно ему это сказать.
Как так могло получиться?
Я не знаю. Я не стала копаться. Он вскоре позвонил мне на день рождения и абсолютно искренне сказал: «Надеюсь, поправилась ваша ситуация и теперь все нормально?» Я совершенно опешила. Говорю: «Да ладно, Владимир Владимирович, ерунда это все!» И такая пауза была. Он, видимо, осознал, что ничего не было сделано даже по его указанию. Я быстро заболтала этот вопрос: «Спасибо, что позвонили, главное – здоровье!» Я поняла, что ему было очень неприятно.
У вас не испортились отношения с Путиным после того, как вы Прохорова поддержали?
Надеюсь, что нет. Не знаю, как с их стороны.
Вы намекали, что вам оттуда какие-то черные метки слали.
«Шестерки» какие-то из «Единой России» бегали, угрожали. Мне просто было ужасно обидно из-за этого отношения. Эти люди, наверное, забыли, что я не политик, а просто человек, член этого общества. Мое желание помочь Прохорову было нормальным человеческим желанием! И когда я стала получать указания, что делать, это меня жутко возмутило. Я так удивилась, думаю: «Опачки!» Мне из ЦК партии с такой фигней не звонили.
А у вас вообще есть ностальгия по тем, советским временам?
По ЦК партии, конечно, я не тоскую. Но советские времена – это времена моей молодости, поэтому ностальгия есть. Мы, например, гуляли спокойно по вечерам, без родителей, без охраны, зная, что нас никто никогда не тронет. Милицию уважали, боялись. Как-то спокойнее жили, стабильно. Всегда знали, что будет зарплата. От зарплаты до зарплаты, как правило, не хватало трех рублей – такая была стабильность. Еще, не поверишь, есть ностальгия по радости от обладания дефицитом, я это хорошо помню. Ничего не было, но если уж достал чего – ты герой. Помню, китайские покрывала атласные мать прикупила по знакомству, на диван положила, смотрели, глаз отвести не могли. Я с тех пор люблю что-нибудь китайское, это тоже элемент ностальгии, кусочек детства.
А как вам кажется, вы вообще выросли? Я помню одну вашу фразу. Вы говорили про себя и Кристину: «Она – девочка-тетенька, а я – тетенька-девочка». Это правда?
Да.
Вы – девочка?
И ты тоже девочка, мы все девочки до старости, только внешне уже тети. Девочка-бабушка, девочка-тетя, тетя-девочка… Это меня так Кристина звала.
А что девочке для счастья надо?
В определенном возрасте здоровья, видеть продолжение своего рода, счастье детей, внуков. И, конечно же, чтоб рядом был человек, который тебя понимает. Девочке нужен мальчик.
Получать новые посты дневника на почту:
