Марина Цветаева близко (странички жизни и творчества)
Пост составлен по отрывкам из писем М. Цветаевой, записям из её записной книжки, фотографиям экспонатов Дома-музея Марины Цветаевой.
А на людях - я не я, то есть тоже я, но не основная. Врожденная воспитанность заставляет направлять разговор на общие темы, - неинтересные никому. И человек меня не видит. Как я - его.
..В самый трудный, в самый безысходный час своей души — идите ко мне...
Приходите. У меня много новых стихов и я Вас люблю. А если Вам нездоровится, и Вам нельзя придти, и нельзя сидеть у Вас, — выйдем на волю, посидим где-нибудь.
Расскажу Вам про чудовищную поэтессу, вообще расскажу Вам разные вещи, — удачи и злоключения.
Целую Вас.
МЦ.
26 сентября 1892
В самом центре Москвы, в одном из маленьких арбатских переулков, расположилась квартира в два с половиной этажа и девять комнат.
Именно ее молодожены Эфрон полюбили и выбрали себе в качестве первого общего дома.
Сейчас там Дом-музей Марины Цветаевой
"Дверь открывается - вы в комнате с потолочным окном - сразу волшебно! Справа - камин… Я так вдруг обрадовалась… Я уже в этой комнате почувствовала, что это - мой дом. Понимаешь? Совсем ни на что не похож. Кто здесь мог жить? Только я!"
Детская комната
Кабинет М.И. Цветаевой
Комната - "музыкальная шкатулка".
"Страшный" портрет Бетховена на стене повторяет портрет, висевший на фо-но в доме родителей в Трехпрудном переулке.
Марина Цветаева за роялем в доме в Трехпрудном переулке. Москва, 1908
Марина Ивановна Цветаева обладала утонченным музыкальным вкусом и могла найти родственные своей душе мотивы в самых разнообразных жанрах от немецкого фольклора до французского шансона. Вместе с тем, сердце поэта было отдано классической музыке, любовь к которой формировалась у Цветаевой с детства.
Бетховен, Шуман, Шуберт, Моцарт – «бессмертное духовное начало» поэтического творчества Цветаевой. Они и учителя, и источник вдохновения, и отдушина в трудную минуту. «Через страдание – к радости» – эти бетховенские слова декларировала как собственное жизненное кредо: «“Через страдание – к радости” – мое первое и последнее слово на земле – и на не земле!»
Детскими воспоминаниями объясняется и трепетное отношение к Фредерику Шопену, вальсы которого упоминает Марина Цветаева, рисуя в стихах романтический портрет своей польской бабушки.
Марина Цветаева неоднократно бывала на концертах российских композиторов Рахманинова, Скрябина, Прокофьева, Стравинского, Шостаковича и любила театральные спектакли, музыкальное сопровождение к которым они писали. Шостакович отвечал взаимным интересом к творчеству Цветаевой и сочинял музыку на ее стихи.
Рассказ о музыкальных предпочтениях Марины Ивановны был бы неполным без упоминаний чешского композитора Бедржиха Сметаны, светлых и романтических песен Эдварда Грига, цыганских романсов в исполнении Анастасии Вяльцевой и, конечно же, смешных и веселых песенок в исполнении французского актера Мориса Шевалье.
А вы знаете, что Марина Цветаева увлекалась фотографией?
Отрывок из её письма, адресованного Сергею Эфрону от 19 сентября 1928 года.:
"Лёвинька, очередные карточки — воскресные. (...) Карточки неважные (а Зиночку сняла — так позорно, — тоже пришлю) — но берегите, тщательно промыты, много возни. Выньте все карточки из моих писем и сложите в отдельный конверт, это будут — Ваши.
Нынче 2 раза гоняла в Ройян за вираж-фиксажем, обещали к вечеру, не оказалось. С ф<отогра>фиями — измучилась: всем хочется, и Вам и себе, и В<ере> А<лександровне> [Вера Александровна Сувчинская], и Н<аталье> М<атвеевне>, и Тешковой [Анна Антоновна Тескова], — а снимаю по три, — и еще 2 коробки старых, — извожусь. Ничего другого не делаю, ни о чем другом (кроме стула С-ского, пришлет или нет?) не думаю, изводящая страсть.
А в Мёдоне новое: лес и Мур, Версаль и Мур, парк и Мур. (Пишу под звон фильтра: ПРОМЫВАЮТСЯ ОЧЕРЕДНЫЕ. Лучшая впереди.)
Я рождена фотографом. (Помните возглас Л<ьва> П<латоновича> [Лев Платонович Карсавин.], когда у меня аппарат всё время “ехал”: — “Фотографа из Вас никогда не выйдет.”) Сейчас 12, промывать буду до 2 ч. На окне сохнут оттиски. Зеваю. Случается, под звон фильтра — засыпаю. Уже сплю.
Скоро увидите свою ополоумевшую "
А вот и карточки того лета.
Нежно-нежно, тонко-тонко
Что-то свистнуло в сосне.
Черноглазого ребенка
Я увидела во сне.
Так у сосенки у красной
Каплет жаркая смола.
Так в ночи моей прекрасной
Ходит по сердцу пила.
8 августа 1916
Стихотворение «Мне нравится…», написанное в 1915 году М.И. Цветаевой, по словам сестры Марины, Анастасии Цветаевой, посвящены её второму мужу, Маврикию Минцу. (Мужу Анастасии). К моменту знакомства поэтессы с Маврикием Минцем, он был обручён уже с Анастасией.
Маврикий Минц оказывал сестре Анастасии знаки внимания, выражая свое восхищение и преклоняясь перед поэтессой. Изящно, легко и по-женски элегантно Марина Цветаева поставила точку в этой пикантной истории, хотя и признавалась собственной сестре, что увлечена ее женихом не на шутку. Взаимная симпатия так и не переросла в любовь. Поэтому стихотворение «Мне нравится…» стало своеобразным поэтическим ответом на слухи и пересуды знакомых.
18 января 1918 года Марина Цветаева видела мужа в последний раз перед более чем четырехлетней разлукой.
На кортике своем: Марина -
Ты начертал, встав за Отчизну.
Была я первой и единой
В твоей великолепной жизни.
Я помню ночь и лик пресветлый
В аду солдатского вагона.
Я волосы гоню по ветру,
Я в ларчике храню погоны.
МЦ. 18 января 1918 г.
Я сильна, мне не нужно ничего, кроме своей души! Я хочу легкости, свободы, понимания, - никого не держать и чтобы никто не держал! Вся моя жизнь - роман с собственной душой.
Июнь. Июль. Часть соловьиной дрожи.
- И было что-то птичье в нас с тобой -
Когда - ночь соловьиную тревожа -
Мы обмирали - каждый над собой!
А Август - царь. Ему не до рулады,
Ему - до канонады Октября.
Да, Август - царь, Тебе царей не надо, -
А мне таких не надо - без царя!
Август 1920
На фото: Марина Цветаева и Георгий Эфрон. Фавьер, 1935.
— Любить — видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители.
Не любить — видеть человека таким, каким осуществили его родители.
Разлюбить — видеть вместо него — стол, стул.
3-го октябpя 1918 г.
Московский зоопарк, один из старейших в Европе, был любимым местом прогулок Марины Цветаевой. «…Все в нашей семье были зверопоклонниками», – вспоминала Ариадна Эфрон. Показательна ее запись о том, как однажды Марина Ивановна тоже была «экскурсоводом» для маленького деревенского мальчика, впервые попавшего в столицу:
«Однажды Дуня [молочница] приехала не одна – за ее бурую кофту… держался Вася, младший из ее мальчиков… “Вот, барыня, привезла его Москву посмотреть. Все приставал, какая она, да какая – Москва-то!” – “Ну как, – спросила Марина, – понравилось тебе в городе?” Мальчик молчал отчаянно, не отрывая глаз от собственных лаптей <…>
После чая Вася разомлел, стал клевать носом; Марина предложила Дуне уложить его; кровать была металлическая, с шишечками, с пружинным матрасом. Мальчик приоткрыл слипающиеся глаза… “Первый раз на пружине сплю!” – прошептал он. Марина закусила губу. “Оставьте его погостить у нас, Дуня, – проговорила она. – Москву ему покажу…” И Вася остался.
Марина обула его в мои башмаки, водила в Кремль и в Зоологический сад, все терпеливо объясняла и рассказывала» (А. Эфрон. «О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери»).
Показательно: «в Кремль и в Зоологический сад»! В нелюбимое место – не повела бы…
Потом, в эмиграции, были впечатления от зоопарков Берлина, Праги, Парижа... Но Московский зоопарк, конечно, навсегда остался для поэта дорогой сердцу реалией родного города.
На фото: М.И.Цветаева с собаками. Савойя, 1930. РГАЛИ
Цветаева и путешествия… Она много ездила, Европа для нее началась с детства, когда нездоровье матери потребовало пребывания семьи в более мягком климате, чем российский. Потом было свадебное путешествие в Италию, были поездки к Крым к Волошину, был страшный – 1917 года – «октябрь в вагоне», была эмиграция (Германия, Чехия, Франция…). Это была, конечно, кочевая жизнь, но путешествиями – в том чарующем значении, которое мы придаем этому слову, – можно назвать немногие: после революции на них не хватало ни времени, ни денег, о чем выразительно сказано в таком, например, отрывке:
Никуда не уехали – ты да я –
Обернулись прорехами – все моря!
Совладельцам пятерки рваной –
Океаны не по карману!
Нищеты вековечная сухомять!
Снова лето, как корку, всухую мять!
Обернулось нам море – мелью:
Наше лето – другие съели!
Но, пожалуй, и после революции было одно настоящее путешествие – поездка в Лондон. 24 марта 1926 г. Цветаева пишет Анне Тесковой:
«Дорогая Анна Антоновна! Привет Вам и Вашим из Лондона, где вот уже две недели. Это первые мои две свободные недели за 8 лет (4 советских, 4 эмигрантских) — упиваюсь. Завтра еду обратно. Рада, но жаль. Лондон чудный. Чудная река, чудные деревья, чудные дети, чудные собаки, чудные кошки, чудные камины и чудный Британский Музей. Не чудный только холод, наносимый океаном. И ужасный переезд. (Лежала, не поднимая головы.) Написала здесь большую статью. Писала неделю, дома бы писала 1 ½ месяца. Сердечный привет Вам и Вашим. Люблю и помню…»
А вот как годы спустя, в письме к Ходасевичу от 15 апреля 1934 г., Цветаева вспоминает эту поездку:
«Когда я, несколько лет тому назад, впервые подъезжала к Лондону, он был весь во мне – полный и цельный: сразу утренний, ночной, дождевой, с факелами, с Темзой, одновременно втекающей в море и вытекающей из него, весь Лондон с Темзой aller et retour*, с лордом Байроном, Диккенсом и Оскар Уайльдом – сосуществующими, Лондон всех Карлов и Ричардов, от А до Z, весь Лондон, втиснутый в мое представление о нем, вневременное и всевременное.
Когда же я приехала в Лондон, я его не узнала. Было ясное утро – но где Лондон туманов? Нужно ждать до вечера; но где Лондон факелов? В Вестминстерском аббатстве я вижу только один бок – но где оно – целиком, со всех сторон сразу?
Мгновенности: места в автобусе, табачные лавки, монеты, опускаемые в отопление, случайности времяпрепровождения и собственного самочувствия, и – всюду лицо N., в моем Лондоне непредвиденного.
Город на моих глазах рассыпался день за днем, час за часом рассыпáлся на собственные камни, из которых был построен, я ничего не узнавала, всего было слишком много, и всё было четко и мелко – как близорукий, внезапно надевший очки и увидевший 3/4 лишнего.
Лондон на моих глазах рассыпáлся – в прах. И только когда его не стало видно, отъехав от него приблизительно на час, я вновь увидела его, он стал возникать с каждым отдаляющим от него оборотом колес – весь целиком, и полнее, и стройнее; а когда я догадалась закрыть глаза, я вновь увидела его – мой, целый, с Темзой aller et retour, с Гайд-Парком, соседствующим с Вестминстерским аббатством, с королевой Елизаветой об руку с лордом Байроном, Лондон единовременный, единоместный, Лондон вне- и всевременный».
«С щемящей нежностью вспоминаю Прагу... Ни один город мне так не врезался в сердце».
(Из писем Марины Цветаевой)
Мне Франции нету
Нежнее страны -
На долгую память
Два перла даны
Они на ресницах
Недвижно стоят
Дано мне отплытье
Марии Стюарт
5 июня 1939 г.
Марина Цветаева с сыном Георгием. Версаль, 1930.
Цыганская страсть разлуки!
Чуть встретишь — уж рвешься прочь!
Я лоб уронила в руки
И думаю, глядя в ночь:
Никто, в наших письмах роясь,
Не понял до глубины,
Как мы вероломны, то есть —
Как сами себе верны.
...Голова устает думать, душа чувствовать, ведь, при отсутствии внешних впечатлений, и та и другая живут исключительно собой, собой без повода, в упор, целиком собой. При напряжении необходимо разряжение. Его нет. Освежение. Его нет. Рабочий после завода идет в кабак — и прав. Я — рабочий без кабака, вечный завод.
Из письма к Колбасиной-Черновой О. Е., Вшеноры, 11 декабря 1924 г.
Смерть — это нет,
Смерть — это нет,
Смерть — это нет. ...
Смерть — это так:
Недостроенный дом,
Недовзращенный сын,
Недовязанный сноп,
Недодышанный вздох,
Недокрикнутый крик.
Я — это да,
Да — навсегда,
Да — вопреки,
Да — через всё! ...
<Июль 1920>
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я - поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
- Нечитанным стихам! -
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
