Юз Алешковский:

— .... Москва выглядит совершеннейшей красавицей чисто эстетически. Но, если поехать по дальним районам, увидишь приметы того, чего вроде бы уже нет 20 лет. То же самое можно отнести и к людям. Это выражается в хамстве продавцов, работающих во вполне престижных магазинах. Удержать их от хамства может только страх. Например, заходит заведомый бандит или начальник, они будут шестерить и вылизывать жопу. А если заходит простой человек, они будут избывать свою комплексюгу неполноценности тонким, ироничным, манерным хамством. И становится так тоскливо на душе, что хочется харкнуть там на пол, выматерить, послать их всех к е…не матери и больше в жизни не заходить в магазин.

— Что касается мата, это тема очень глубокая, кажущаяся некоторым моралистам весьма поверхностной. Отношение к ней я выразил очень просто. Есть люди, которые за матом не замечают забора. Я пользуюсь матом, когда я, как художник, не могу обойтись без этой краски. Когда в словесности появляется мат — художественно необходимый автору, не спекулирующему на этого рода лексике, не приблатненному, не воспевающему эту среду, а воспринимающему мат как часть речи миллионного населения, которое в соответствующую минуту выражается соответственно, — это совсем другое дело.

... Я жил как животное, как зверек, радуясь существованию, не думая ни о чем, а только соответствуя инстинктам. Правда, мне трудно было учиться в школе, меня выгоняли, я много лет сидел в одном классе, в седьмом, допустим. И в конце концов не кончил школу. А потом возродился во мне дух. Возможно, в связи с чтением. Читать я любил с самого раннего детства и читал с огромным увлечением сказки, а потом романы Дюма, Лондона. Из-за любви к слову во мне и проснулась тяга к нему, тяга к словесности. И со временем она стала мужать. Я писал идиотские, бессильные во всех отношениях стишки. Но постепенно стал чему-то учиться, как всякому ремеслу. И даже захотелось самовыражаться, но уже не в стишках, а в прозе. Действительность же познается молодым человеком, в каких бы условиях он ни жил. Пришло время выражать свое отношение к ней и к себе самому на ее фоне. Так и получился “Николай Николаевич”, лексически абсолютно свободный, поскольку герой выражается на ненормативном, как теперь говорят, языке. А для него это более чем естественно. На другом он не мог бы выражаться. Однако он выражал самые высокие чувства — и дружбу, и гуманность, и любовь… Следующим сочинением моим, более серьезным, был роман “Кенгуру” — сатирический и юмористический, выражающий сериальность того, совкового нашего времени. Потом я даже скатился до вполне бытового романа “Карусель” и до литературного сценария “Тройка, семерка, туз”. Мне за них немножко стыдно. Я бы с удовольствием не печатал их в следующем собрании сочинений, если оно будет. И не буду печатать, кстати. http://mk.ru/culture/353648.html