Иногда случается так, что в твой троллейбус падает чёрный волк — и жизнь незамедлительно становится оч-чень интересной.
***
«Песни врут», — со вздохом подытоживает Олег. Не то чтобы всерьёз им верил, но как-то обидно выходит, когда они тебе об одном, а жизнь — совсем о другом.
Вот, например, песни говорят, что волкам — ещё и серым! — положено бегать за троллейбусами. Но никак не сваливаться в эти самые троллейбусы не пойми откуда!
Впрочем, как это — не пойми? Вон же, распахнутый люк в потолке: снаружи впервые жара, а внутри уже дышать нечем, и окна, как назло, не открываются, только так и выкручивайся. Через него-то волк и свалился; и упал не в проход, а прямо на сиденья, вы поглядите!
Какое счастье, что троллейбус, едва вышедший из депо, ещё пуст — а Олль и не такого насмотрелась, нервы у неё стальные! Иначе бы шум на весь город поднялся...

Олег косится в зеркало, изворачивается так, чтобы разглядеть волка. Волк лежит на сиденьях, не шелохнётся; язык только вывалил из пасти — жарко, должно быть, бедняге, в такой-то чёрной шкуре бегать... Но что с ним делать, куда девать? Скоро первая остановка, пассажиры сядут — а тут мохнатая и зубастая тварь валяется.
— Иди сюда, — негромко зовёт Олег, не надеясь, впрочем, что волк понимает человеческую речь. Хотя если он оказался в городе и каким-то чудом взобрался на крышу троллейбуса... Нет, всякое, конечно, бывает, но это заставляет немножко поверить в чудеса.
Волк поднимает чёрную морду, щурит голубые глаза: это ты мне?
— Это я тебе, — кивает Олег. — Иди сюда, не распугивай людей.
Волк мягко спрыгивает с сидений и, пошатываясь, подходит ближе; неторопливо переступает порог двери, отделяющей кабину от салона (и распахнутой по случаю жары), и устраивается рядом с Олегом, почти в самых ногах. «Заговорит или нет?» — с любопытством косится Олег. Волк молчит, но глядит весьма выразительно, будто ждёт вопроса.
— И что ты здесь делаешь? — интересуется Олег.
— За тобой пришёл, — несколько невнятно отвечает волк. — Целый день за троллейбусом бегал, между прочим! А ты бы хоть подумал остановиться.
— Я только пассажиров подбираю, — огрызается Олег; потому что никакого чёрного волка он и в помине не видел, а уж о его внимательности и умении видеть в зеркалах самых опаздывающих пассажиров ходят легенды. — А ты тем более и заплатить не можешь.
Более укоризненного взгляда Олег в жизни не встречал! Но что же теперь, благотворительностью заниматься и за просто так возить всяких чёрных волков?
Кашлянув, волк выплёвывает на пол монеты; и, не обладай Олег многолетней выдержкой, непременно бы крутанул руль и куда-нибудь врезался. Но только таращится ошарашенно, пока троллейбус стоит на светофоре.
— А как ещё ты предлагаешь мне их носить? — язвительно интересуется волк. — Сумкой обзавестись? Небось из крокодиловой кожи?
«Почему из крокодиловой?» — едва не спрашивает Олег, но где уж человеку понять волчью логику — особенно логику тех волков, которые сначала бегают за троллейбусом, а потом прыгают по крыше, нет бы в дверь поскрестись или вовсе войти: на конечной они всегда открыты.
— Потому что сумки из крокодиловой кожи такие дорогие, — поясняет волк, словно прочитав мысли, — что мне бы пришлось сначала себя на шубу продать. А ты не представляешь, как я себе нужен; а вот тебе, видимо, нет.
Загорается долгожданный зелёный, и Олег, плавно тронувшись — благо, всего лишь с места, а не умом, — негромко зовёт:
— Олль, выдай этому пассажиру билет. Если у него денег хватит, конечно...
Олль бесшумно возникает рядом, подбирает с пола монетки, считая под нос, — с таким видом, будто каждый день по десять тысяч волков ей проезд оплачивают.
— Даже без сдачи, представь себе, — усмехается она, и торжественно вручает волку билет. — Держи; счастливый.
— Я и не сомневался, — оскаливается волк. Билет, правда, не ест, бросает на пол и прижимает сверху лапой. И то правда, вдруг ещё контролёр заглянет...

Олег притормаживает у первой остановки, распахивает двери, хотя можно было бы и не распахивать, всё равно никого... А нет, подождите, вон бегут.
В салон буквально влетают два мальчика — оба растрёпанные и тяжело дышащие, еле цепляющиеся за поручни, будто гнались за троллейбусом всю дорогу, как волк. Один — белый-белый, точно и не гуляет нигде, дома сидит; другой — красно-чёрный и чумазый, больше похожий на уличного жителя. Они плюхаются на свободные места, шарят по карманам...
Олег закрывает двери и неторопливо отъезжает от остановки. Сзади Олль предлагает мальчикам воды — у неё целая сумка-холодильник забита бутылками, — и те, конечно, не отказываются.

— И зачем я тебе нужен, если ты за мной пришёл?
— Узнаешь, — загадочно щурится волк. — До конца смены доездишь и узнаешь.
— До конца смены ты отсюда выйдешь, потому что после конечной снова билет покупать, — парирует Олег.
— У меня ещё деньги есть, — вздыхает волк, опуская морду на лапы. — Знаешь, как долго я их собирал? Не знаешь, конечно, где тебе знать...
Олег только плечом поводит: ладно-ладно, был неправ, поторопился. Но уж больно интересно, зачем он понадобился волку; причём понадобился так, что через весь город надо было гнаться. Ну уж не съесть: за это время кого угодно можно загрызть — или что угодно, чего уж сразу на людей кидаться.
— Шоколаду бы, — мечтательно облизывается волк. — Апельсинового, — и так внимательно глядит на Олега, будто у него непременно должен быть припрятан апельсиновый шоколад.
Всё-таки голодный. Всё-таки собрался съесть?
— У меня есть бутерброд, — предлагает Олег.
Взгляд волка полон презрения.
— Бутерброд, — звучит словно «мусор», — я не хочу.
— Ну извини, — пожимает плечами Олег, — у меня тут не магазин.
«А жаль», — точно вздыхает волк; и снова опускает морду на лапы.

На следующей остановке в троллейбус заходит ещё один мальчик — коричневый от загара, а волосы — выгоревшие до белизны, будто вчера с моря вернулся. Оглядывается нерешительно, расплачивается за билет; от воды отказывается почти испуганно — и наконец садится недалеко от двух других мальчиков.
Несмотря на распахнутый люк, в троллейбусе почти нечем дышать. Что за балбес придумал сделать сплошные стёкла, без единой возможности их открыть? Прямо хоть вытаскивай молоток — тот самый, на случай аварии, — и разбивай, чтобы впустить воздух.
Все сидят в конце — и Олег приоткрывает самую первую дверь. Всё равно ей почти не пользуются, пускай послужит для благого дела.
— Хорошо как! — восклицают сзади, и Олег молча соглашается, вытирая пот с висков: ещё бы не хорошо!
На светофоре бы попросить у Олль воды... Но до светофора ещё ехать и ехать: переходы здесь почти все нерегулируемые.

Сквозь распахнутую дверь врывается метель — это среди жаркого летнего дня! Волк, чихнув, закрывает лапами нос; метель оседает на полу и на его чёрном мехе — и оказывается обыкновенным тополиным пухом. Вот так сюрприз! Сколько лет ездит — а ни разу в салон пух не наносило!
Волк чихает ещё раз, отряхивается, пятится к стенке.
— У тебя что, аллергия? — удивляется Олег. Кто бы мог подумать, волк с аллергией на тополиный пух.
— У меня с ним очень сложные отношения, — волк брезгливо отодвигает тополиный пух и вышвыривает его лапой из кабины в салон.
Один из мальчиков, беленький, осторожно подкрадывается и, подхватив целую охапку, убегает обратно. «Лишь бы не растаскали по всему троллейбусу», — поджимает губы Олег. Но в зеркало видно, как мальчики набивают пухом карманы; и с каким интересом глядит на них третий, смуглый, мальчик.

То ли день сегодня чересчур жаркий выдался, то ли все на работе сидят — на следующей остановке никто не заходит; и даже не бежит, как Олег ни вглядывается в зеркало.
Что ж, меньше народу — больше кислороду.
И меньше вероятность, что кто-нибудь удивится волку, сидящему в водительской кабине.

После четвёртой — такой же пустой, ну надо же, — остановки следует долгожданный светофор — дли-инный, минуты полторы. Олег откидывается в кресле и зовёт:
— Олль! Можешь водой поделиться?
Олль, конечно, делится — а Олег, жадно глотая, наблюдает за мальчиками. Они разговорились — все втроём, — и, кажется, третий вот-вот пересядет поближе...
«Тьфу ты, — мотает головой Олег, — да чего мне сдались эти мальчики?» Но выглядят они такими знакомыми, что оторваться невозможно, смотрел бы и смотрел.
Олег всё же отрывается; бросает взгляд на волка — а тот не сводит глаз с бутылки.
— Пить хочешь? — Волк часто кивает. — Олль, можешь его напоить?..
Светофор сменяется зелёным, а Олег снова убеждается, что нервы у Олль и правда стальные — и невозмутимости целый вагон. Всю жизнь, можно подумать, волков из бутылки поила...
— Спасибо, — хрипло благодарит волк; облизывается и опускает голову — только не на лапы, а Олегу на колени. Не то чтобы это мешало вести троллейбус или просто сидеть, но... Но.
Олег косится на часы — и понимает, что впервые ждёт не дождётся, когда же закончится смена.

Пятая остановка не вносит в жизнь троллейбуса никакого разнообразия. Куда вообще пропали люди? Что с ними случилось? Не то чтобы маршрут славился популярностью или протяжённостью, но чтобы всего три человека село?..
А эти три человека тем временем устраиваются на двух сидениях и что-то увлечённо обсуждают, перебирая тополиный пух.
— Какие хорошие мальчики, — ухмыляется волк, приподнимая морду с колен. Ухмыляется с таким видом, будто он зверски голоден и собирается прямо сейчас этих мальчиков сожрать.
— Но-но! — прикрикивает Олег, негромко, но сурово. — Тронешь пассажиров — и я не посмотрю, что ты сам пассажир, выкину только так.
— Здесь — не трону, — успокаивает волк. «А где тронешь?» — хочет уточнить Олег, почему-то догадываясь об ответе — не словами, а смутными ощущениями, чем-то неуловимо знакомым, скребущимся внутри. Но вместо этого покрепче сжимает руль и внимательнее следит за дорогой. Опыт опытом, но хватит уже отвлекаться на мальчиков и волков.

Когда три остановки подряд никто не заходит, Олега так и тянет шутить, что волк своим появлением проклял маршрут и теперь они до конца смены будут кататься... ну вот разве что так вшестером и будут.
Бритва Оккама, конечно, советует понять, что люди сегодня действительно заняты — конкретно в этот час, бывает же такое. Но...
Многовато странностей для одного дня, да?

На конечной мальчики выбираются из троллейбуса; берутся за руки, машут на прощание и скрываются в густых кустах. В индейцев, наверное, будут играть; или построят шалаш. Или попросту живут в этом районе, а путь через кусты — самый короткий; или самый таинственный — и этот аргумент куда-а весомее: так же гораздо интереснее, когда не знаешь, что может затаиться на следующей ветке, какой монстр нападёт в зарослях и как от него отбиваться.
Олег хлопает дверью, спрыгивает на асфальт и разминается, расхаживая туда-сюда. Что бы ни говорили про чудесный лёгкий хлопок, а рубашка вся мокрая; и волосы не лучше. Сейчас бы в душ, а не обратно в кабину...
Волк тоже оказывается снаружи; потягивается, наблюдает внимательно, как Олег взъерошивается, приводя причёску в более-менее приличный вид.
— А у тебя перья из волос никогда не сыпались?
— А должны? — фыркает Олег. — Или ты думаешь, что я на самом деле птица и меня можно сожрать?
Волк обижается — или не обижается, поди разбери; разворачивается и уходит в троллейбус. И когда Олег возвращается в кабину, он уже лежит на полу и то ли дремлет, то ли притворяется.
«Чтобы за проезд не платить», — тихо усмехается Олег. И, захлопнув двери, осторожно трогается с места.

Кажется, дело было исключительно в мальчиках: стоило им исчезнуть — и на каждой остановке теперь заходят по два-три человека, а где поближе к центру — так и все десять. Приходится дверь прикрыть, чтобы никто не выпал, а то ему ж за это голову оторвут.
Может, просто закончился рабочий день? Или спала жара — и все наконец-то выползли в город?

Волк исправно платит — нажрался он этих монет, что ли? — и почти сливается с густеющим в сумерках воздухом. По крайней мере, никто из пассажиров не спрашивает, что за зверь такой у водителя, — а волк не то чтобы особенно прячется, сидит и сидит. Разве что морду иногда опускает на колени.

— А ты кто вообще? — шёпотом интересуется Олег. — Просто волк или нечто большее?
— Я хозяин, — так же шёпотом отвечает волк.
— Хозяин чего? — уточняет Олег.
В глазах у волка мелькает всё то же чувство — как тогда, с шоколадом, с вопросом про перья... «Это разочарование», — вдруг понимает Олег. Но почему? Что разочаровывает волка? Человеческая глупость?
— Ничего, — вздыхает волк; и до конца поездки молчит в углу, погружённый в свои мысли.

Чем ближе конец смены, тем сильнее колотится сердце. Хотя чего ему колотится, чего тут может страшного произойти? Ну скажет волк, что и правда съесть пришёл, — так у Олега где-то нож был запрятан. А остальное — разве страшно? Сущая ерунда!
Но, несмотря на прохладный воздух, по спине скользят капельки пота; и ладони нет-нет да и приходится вытирать о джинсы.

На конечную они прибывают в полной темноте. Расходятся пассажиры, Олль, попрощавшись, убегает отчитываться к начальству...
— Вот и конец смены, — нарочито расслабленно потягивается Олег. — Ну, говори, зачем я тебе?
— Ну надо же было так отшибить себе память... — точно не слыша, бормочет волк. Поднимает глаза и посмеивается: — Да тебе же буквально всё старалось напомнить, а ты... Я почти прямым текстом говорил...
— О чём? — не понимает Олег, и от этого непонимания делается как никогда жутко. Кому память отшибло? Ему, что ли? И что должно было напомнить? Шоколад, перья — и странные знакомые мальчики?

Волк перемахивает из кабины в салон, замирает у двери, принюхивается к темноте, в которой стрекочут сверчки. Знакомая до последней царапинки кабина больше не внушает доверия, и Олег спешит оказаться рядом с волком. Здесь, впрочем, не лучше: холодом веет каким-то... непогодным, вовсе не ночным. Словно там, за дверью...
— Пора возвращаться, — ласково зовёт волк. — Пойдём.
И прыгает в темноту.

Бояться нечего, места все знакомые, сколько лет с этой конечной домой ходил. Но поджилки трясутся — потому что всё не так просто, как раньше, да? Раньше не падали в троллейбус чёрные волки, не залетал в распахнутые двери тополиный пух...
Остаться здесь до самого утра, пока спасительный солнечный свет не вернёт привычную реальность, где ничего этого не происходило? Дальше ездить по известному маршруту и не думать ни о каких мальчиках и волках?
Но ведь сегодня всё было не зря и не случайно, верно?..

Олег на всякий случай зажмуривается — и шагает с подножки.

***

Пахнет ржавчиной и костром, у которого засиживался ночами, пахнет вишнёвыми сигаретами — даже пробовал когда-то курить, но не понравилось. Где-то вдалеке журчит река — плескался там ребёнком, застирывал одежду взрослым.
Олег вдыхает полной грудью — и обжигается до боли знакомым воздухом.

Чужие пальцы сжимают запястье; и в самое ухо шепчут:
— С возвращением.