Сказка про Алхимика, Ягеля и то - не знаю что.
***
Огонь выходит из камина, прокатывается по комнате, застывает у стола и выпрямляется — встаёт — в полный рост.

— В чём беда? — усмехается хриплый голос, и пламя опадает, каплями стекает на пол и с шипением растворяется в досках.

Пламя не исчезает — пляшет в глазах того, кто пришёл из огня, красно-жёлтыми перьями струится по рукавам его тёмной одежды, неровными рыжими полосами лежит на щеках.

— Почему же сразу беда? — мягко откликается тот, кто сидит на столе, подобрав под себя ноги в чёрных ботинках. Однажды огонь сжёг дотла обувь и штаны, и с тех пор он всегда запрыгивает то на стол, то на кровать, чтобы пламя не добралось своим длинным языком.

— Ты никогда не зовёшь меня просто так, — пожимает плечами тот, кто пришёл из огня, и перья на рукавах колышутся в такт его движениям, и чудится, что пламя вьётся за его спиной. — Так в чём беда, Алхимик из чёрной башни каменного города?

— Это не чёрная башня, — поправляет Алхимик и спрыгивает со стола. — Это девятиэтажка.

— В чём беда, Алхимик из девятиэтажки каменного города? — с лёгкой усмешкой исправляется тот, кто пришёл из огня, и, приблизившись, касается щеки Алхимика горячей ладонью.

Алхимик жадно вдыхает воздух: пахнет лесными травами, до того горькими, что тянет кашлять и плеваться; но ему нравится дышать тем миром, откуда приходит огонь — и тот, кто приходит с огнём, кто приходит из огня и из леса.

«Ты, из дикого леса дикая тварь, быть тебе Ягельным духом». — «Слушаю и повинуюсь».

Сколько лет назад это было? Пять, десять? Ни один календарь не подскажет — а ощущения шепчут, будто целую вечность, будто всю жизнь они знакомы и связаны — кровью, травами и пламенем костра.

— Сразу к делу? — интересуется Алхимик, отстранившись, чтобы запахи трав не дурманили сознание. — Или сначала гостеприимство проявить? Накормить, напоить, спать уложить?

— Кормить огонь! — хохочет Ягельный дух, и сполохи пламени разбегаются по полу и стенам от его ног в тяжёлых ботинках, что здесь, в этом мире, зовутся гриндерами. И кто знает, как зовутся они в том мире, откуда пришёл Ягельный дух; и есть ли они там вообще — или он подсмотрел обувь у какого-нибудь прохожего и сотворил на себе нечто подобное.

— Поить огонь! — продолжает веселиться Ягельный дух; оборачивается вокруг себя, хлопает Алхимика по плечу. — Чем ты вздумал меня поить? Никак водой? Или бензину предложишь — гори-гори ясно, чтобы не погасло?

Алхимик, потирая плечо, с улыбкой качает головой. Ягельный дух и ест, и пьёт, как все люди, — если пожелает, конечно. Но сейчас уж очень ему хочется показать, какой же он не-человечный, отличающийся, не испытывающий нужды ни в еде, ни в воде, ни в отдыхе.

— Хватит, Ягель, — просит Алхимик, и пламя со стен стекается к ногам Ягеля, взбирается по штанинам, по рукавам, колышется в глазах, мерцает на щеках. — Дело куда серьёзнее, чем тебе кажется.

Ягель смотрит Алхимику в глаза — фиолетовые, как небо, что бывает над этим городом в ночи августа, — и Алхимик может уже ничего не говорить, ничего не объяснять: Ягель всё увидел, всё прочитал, всё понял.

— Мне нужна твоя кровь, — ухмыляется Ягель, опускаясь перед Алхимиком на колени.

Алхимик берёт со стола нож, выкованный из лунного света на огненной наковальне, проводит лезвием — острее, чем ледяные звёзды, — по ладони и протягивает Ягелю. Ягель припадает губами — горячими, как угли, — жадно пьёт тёмную-тёмную кровь, впитывая силу Алхимика каждой клеточкой человеческого тела, каждой искрой тела огненного.

Ягель встаёт, облизывает измазанные в крови губы, притягивает к себе Алхимика, и Алхимик чувствует разгорающийся жар даже сквозь мёрзлый воздух квартиры, даже сквозь чёрный свитер, даже сквозь кожу и мышцы — до самого сердца. Запах горьких лесных трав ложится Алхимику на плечи, застревает в волосах — Ягель точно бы делает его лесным на несколько долгих мгновений.

— Я пошёл! — хрипло сообщает Ягель, и слышно, как рвётся наружу ликующий полупьяный хохот.

Пламя сметает человеческий силуэт, сворачивается в один сплошной клубок огня и, рассыпав по комнате искры, бросается в пустой камин да там и исчезает.

Алхимик хлопает по штанинам, чтобы потушить нечаянно вспыхнувшие джинсы, и переворачивает песочные часы.

Ягель должен вернуться, пока не упадёт последняя песчинка. Иначе — кровь потеряет силу, запах лесных трав выветрится; Ягелю не за что будет цепляться и некуда возвращаться.

Ягель ещё ни разу не опаздывал — но Алхимик всегда скрещивает пальцы и почти машинально вычерчивает в воздухе одну из рунических формул — на удачу.

***

Он идёт, пробирается меж камней, скользит по звёздам; идёт, сменяя обличья: то зверь, то птица, то ветер, то пламя. Он идёт — и тёмная кровь Алхимика шипит на невоплощённых, огненных губах.

«Поди туда — не знаю куда, — читалось в ночных глазах Алхимика. — Принеси то — не знаю что».

Он хохочет — раскатами грома по небу какого-то неизвестного мира. А куда идти, если ты был везде? Что нести, если ты видел всё? Он взялся это выполнить — не мог не взяться! — но что он успеет принести, прежде чем пересыпется весь песок в часах?

Он идёт — куда глядят невоплощённые глаза, убеждая себя, что это и есть «туда — не знаю куда». Он подбирает невоплощёнными руками всё подряд, убеждая себя, что это и есть «то — не знаю что».

Песок в часах стучит по невоплощённому затылку, напоминая о времени, которого он никогда не знал и не боялся, но которое знает и которого боится Алхимик.

«Ты, из дикого леса дикая тварь, быть тебе Ягельным духом». — «Слушаю и повинуюсь».

Это было в одну из тёмных ночей в конце августа. Его позвал — призвал — человек; позвал, дал имя, напоил своей кровью — привязал к себе; никуда не деться, хоть на край света беги, но когда он снова позовёт — явишься, не укроешься, не спрячешься, не обманешь.

Человек, опьянённый горькими травами, назвался Алхимиком — и он расхохотался: «Да ты понимаешь, что сделал, доверив мне своё имя?!»

«Понимаю, — спокойно ответил Алхимик. — Но я не хочу делать тебя своим рабом. Я хочу, чтобы мы были в равных условиях. Не господин и раб, а... коллеги? Друзья?»

Он замолчал. Он не знал, что такое — быть другом. Те, кому удавалось вызвать его прежде, тоже давали имена — но никогда не открывали своих, приказывали называть господином или госпожой, повелителем или повелительницей...

Он сбегал от каждого и каждой из них — а с Алхимиком почему-то остался; и ночами, когда Алхимик спал, тихо-тихо, на цыпочках, выходил из камина и касался тёмных волос горячей рукой, гладил небритые щёки искрящимися пальцами, теплом дышал на ухо, не говоря ни слова.

«Будем друзьями?» — предложил Алхимик тогда, в первую ночь.
«Будем», — осторожно согласился он и пожал протянутую руку — холодную, точно звёзды.

Алхимик просил об услугах — как и все остальные. И не только просил — был готов отдать в ответ, выполнить то, что сумеет, стоит лишь попросить.

И он оборачивался человеком и просил о простом человеческом гостеприимстве: накормить, напоить и спать уложить. Он читал сказки, он знал, что именно так в сказках и происходит; и Алхимик послушно проявлял гостеприимство. Наверное, это было так же несложно, как принести лоскут звёздного неба или утащить хрустальный башмачок прямо из сказки.

Помощь за помощь — это и называется дружба? И насколько равноценным должен быть обмен? Насколько искренним должно быть желание смотаться на другой конец света, если вдруг попросят?

Песок бьёт по затылку — осталось немного. Кровь Алхимика шипит на губах.

Поди туда — не знаю куда...

Он выдыхает и проваливается в самого себя, в самые неизведанные глубины своего не-человеческого сознания-подсознания. И там, в глубине, находит... что-то. Что-то жарче любого огня, что-то острее любых звёзд, что-то горше любых лесных трав.

Что-то... То — не знаю что.

Он собирает это до капли — и, зажав в кулаке, осторожно переливает в наскоро созданный стеклянный сосуд — лишь бы выдержал.

Песок стучит по затылку всё громче и громче, и Алхимик в своей чёрной башне, в своей девятиэтажке каменного города нервно кусает губы.

Он вихрем проносится сквозь все миры, держа в вихревом кулаке то — не знаю что, и вываливается из знакомого камина за миг до того, как в часах пересыпается последняя песчинка.

— Я принёс, — хрипло шепчет он, принимая человеческий облик, становясь Ягелем — с пламенем в глазах, с рыжими полосами на щеках, с перьями на рукавах. — Вот оно, то — не знаю что.

Алхимик рассматривает стеклянный пузырёк не то с пламенем, не то со звездой внутри.

— Ты и правда не знаешь, что это, — загадочно отвечает Алхимик, но, судя по спокойному взгляду, его более чем устраивает добытый ингредиент.

Ягель не решается переспросить, что Алхимик имеет в виду; молча сидит на стуле, подобрав под себя ноги в тяжёлых ботинках, качает перьями на рукавах, пока Алхимик сосредоточенно мешает в тёмной чаше очередное зелье-лекарство-эликсир, которое можно обменять на звонкие монеты и ничуть не звонкие бумажки. На эти монеты и бумажки можно жить ещё несколько долгих дней, собирая ингредиенты; а потом — опять мешать зелья-лекарства-эликсиры, чтобы жить дальше...

Ягель с тихой улыбкой радуется, что он — не-человек, огонь, дух, что ему не нужны монеты и бумажки, не нужны еда, вода и отдых. Но ради Алхимика он мог бы пожертвовать своей неуязвимостью и независимостью, окончательно стать человеком, поселиться на последнем этаже чёрной башни каменного города, греть руки под горячей водой, когда вокруг — мёрзлый воздух, есть и пить то, что приходится, что остаётся со вчерашнего-позавчерашнего вечера...

Он мог бы — да кто ж тогда будет собирать странные и нужные ингредиенты в других мирах?

Алхимик переливает зелье-лекарство-эликсир в тёмный флакон и заворачивает пробку.

— Я закончил, — сообщает он, и в фиолетовых глазах светятся мягкие звёзды. — Пойду чайник поставлю. И да, — он застывает на полушаге и касается холодными пальцами горячей щеки Ягеля. — То, что ты принёс... Это называется любовью.

Ягель не шевелится, молчит — и лишь когда Алхимик уже вовсю шумит на кухне, позволяет себе расхохотаться.

В стеклянном пузырьке искрятся остатки того — не знаю чего — то есть любви. Ягель выпивает её залпом — кесарю кесарево, Ягелю Ягелево.

Как «то — не знаю что» она пригодиться уже не сможет. А если Алхимику вдруг понадобится его любовь — что ж, он всегда готов поделиться, пускай берёт столько, сколько сумеет удержать.

К счастью, любовь исчерпать невозможно.