У КОГО ЕСТЬ ВРЕМЯ,ПРОЧТИТЕ..Вот образ и пример человека,к которому должен стремиться каждый из нас..я не имею ввиду именно профессию или что-то т.п.,я имею ввиду кое-что другое,надеюсь сами поймете...
материал спижжен с сайта http://www.mk.ru/numbers/2609/article92233.htm


Андрей Егорыч — герой секретный. Разведчик, командир группы спецназа. Офицер не кадровый, закончил педагогический институт. 31 год, капитан. Героя России получил в 2002-м на границе с Грузией, отразил нападение внешнего агрессора. По нынешним временам Андрей Егорыч кажется персонажем вымышленным. Чтоб не выдумывать лишнего, я просто записал его монолог.
“То, что мне война выпадет, я не сомневался…”
В Суворовское не попал — все были против: мать, отец, директор школы. Я лучше всех учился, побеждал на олимпиадах: химия, физика, биология, литература — без разницы. Все давалось легко. Первенство города выиграл по рукопашному бою. Отпустишь такого ученика — престиж школы сразу и рухнет. Вот и не дали мне комсомольскую характеристику.А в комсомол не вступил по идейным соображениям. Время было еще советское, но гласность уже объявили. Солженицыным зачитывался — “В круге первом”, “Архипелаг ГУЛАГ”. В седьмом классе подходит ко мне секретарь комсомольской организации: так и так, Андрей, ты уже взрослый, пора тебе в комсомол. Да пошел ты, говорю, на фиг со своими репрессиями.У меня, кстати, бабушку при Сталине репрессировали. После войны сослали из Бреста. В Сибири она с дедушкой и познакомилась. Он в НКВД служил, этап из Белоруссии принимал. Увидел бабушку, влюбился. Его за это из органов выгнали. А воевал дед в войсковой разведке. Это как раз те “телоиды”, которые за языками ходили. Пять боевых орденов.
После окончания школы, в августе 91-го, дядька привез меня к себе в Москву погостить. 18-го мы с теткой сходили в парк Горького, покатались на речном трамвайчике, а утром она меня разбудила. В стране, сказала, военный переворот, люди с утра на баррикадах демократию защищают, а ты спишь. Я встал, оделся, пошел на военный переворот посмотреть. На Таганке у виадука два танка, колонна бронетехники куда-то прошла, люди с плакатами, с камнями, митингуют. На баррикаду забрался, пару камней в бронетранспортер бросил. Погулял еще по Москве, вечером вернулся. Защитил, говорю, демократию.Больше меня тетка не выпускала, а 21-го я улетел домой в Сибирь, собирать документы в Высшую школу КГБ. Я тогда Богомолова прочитал “В августе 44-го”, мечтал шпионов по лесам отстреливать. То, что и мне война выпадет, я даже не сомневался, Россия без войны редко жила. Принес документы в областное управление КГБ. Офицер глянул: а где, спрашивает, комсомольская характеристика? Сейчас, говорю, это не обязательно. А он мне: “Ты че — дурак?”
Срочку служил в радиотехнической бригаде. Мне эти войска казались ненастоящими. После армии поступил в педагогический институт — интересно было, да и просто ради диплома. Учился заочно, работать устроился в спецназ внутренних войск. В 95-м съездил в Чечню. Ничего особенного. Квартиру мне в МВД не дали, и в 98-м я оттуда уволился. А в августе 99-го началась вторая война, и я вдруг почувствовал, что очень туда хочу. Просто какое-то неодолимое влечение. Война — это мое.
Как там, у Богомолова, — момент истины. Жажда знаний. То, что на гражданке постигаешь годами — про себя, про людей, — на войне узнаешь за день, за неделю — в зависимости от оперативной обстановки. А чаще вообще все решает мгновение.Бывает, человек как будто создан для войны. Сильный, шустрый, лидер от Бога, солдатики ему в рот смотрят. Но вдруг до человека доходит, что могут убить, и... он уезжает домой. А бывает и по-другому. Как-то перед большой задачей усилили мою группу расчетом АГС (автоматический станковый гранатомет. — В.Р.). А кого обычно на усиление присылают? Тех, кого не жалко. Самых никудышных. Вот и мне дали троих: как на подбор — маленькие, хлипкие, безобидные, абсолютно невоенные парнишки. Ругаешь их за сапоги нечищеные, а они смотрят на тебя глазами, полными слез, а в глазах: зачем вы кричите, объясните по-человечески, может, мы исправимся.
Взял их с собой на задачу, куда деваться, и как назло боевики вышли на нашу засаду. Завязался бой. Тут все и выяснилось. Эти три пацана как будто вообще не испытывали чувства страха. Что им приказывал, все делали, пахали, как маленькие тракторы. А они ж не разведчики, ничего не умеют — ни прятаться, ни перекатываться, ни передвигаться короткими перебежками. Приказываю им перетащить гранатомет на другую позицию. Они его хватают — один за ствол, двое за сошки, и бегут по полю в полный рост. Ложись, мать вашу! Командир, а как же? Ползком, б...! В итоге один из этих бойцов, Попов его фамилия, еще и пленного взял. Душара на него вышел, а Попов ему: “Руки вверх, сцуко!”
Если командира убивают, то его группа перестает существовать. Ее дробят, бойцов раскидывают по другим подразделениям. Потому что каждый командир готовит бойцов “под себя”. Можно, конечно, переучить людей, выбить из них все, что вдолбил прежний командир, и по новой, так же глубоко вдолбить свое. Но на это уйдет полгода, проще обучить новобранцев. Самое элементарное — сигналы управления. Жестами, голосом. У каждого они свои. Голосовые команды принято подавать на иностранном языке, на жаргоне, на какой-нибудь тарабарщине. Чтоб в боевой обстановке противник не мог нас понять. Я, например, команду “вперед” даю на татарском: “Алга!” Просто слово где-то услышал, понравилось.
Если командир ложится в госпиталь, то никто другой с его группой на боевую задачу не пойдет. Бойцов посадят на охрану базового лагеря. А это задача мифическая, потому что спецназ всегда стоит внутри какой-нибудь части. И вот ты лежишь в госпитале. А твои бойцы сидят в палатках на заднице, изображают бдительность, когда остальные ходят в горы, долбят базы, рискуют. Какое к твоим бойцам отношение? Поэтому у меня нет официально зафиксированных ранений. А так — две контузии средней тяжести и осколочное ранение в голову.
Высшее педагогическое образование, конечно, сказывается. Там, где нашему старшине хватает двух матерных фраз, я могу прочитать целую лекцию. Пришел в роту боец, чабан с глухого бурятского стойбища. Очень нечистоплотный. Приглашаю его в канцелярию и полчаса объясняю, насколько важна личная гигиена в условиях коллективного проживания. Боец ловит каждое слово, беспрестанно кивает. Входит старшина, тоже с интересом меня слушает. Наконец я заканчиваю, велю солдату идти, а он не уходит. “Слышь, чудовище, у… стираться!” — рявкает старшина. Боец исчезает, а старшина говорит: “Андрей, он литературного русского не понимает. Только бурятский и матерный”.
Женился я в 93-м. Моему сыну 13 лет. Так что все свои военные мечты я воплощал уже человеком семейным. Когда первый раз уезжал в Чечню, сынишке годика еще не было. Жене сказал за два часа до отправки. Ссориться было некогда, едва успевала в дорогу меня собрать. Я тогда о семье не думал. Просто хотелось на войну. Эгоистично, конечно, но особо себя не корил. А теперь я так думаю, что чем достойнее я проявлю себя на войне, тем лучше моей семье. Лучше ведь, когда во главе семьи стоит достойный мужчина? Такое вот оправдание я для себя придумал. Нехитрое, прямо скажем.
Помнишь песню про Штирлица: “И ты порой почти полжизни ждешь, когда оно придет — твое мгновение…” 29 июля 2002 года отряд боевиков вошел в Чечню из Грузии. Сколько их там было — неизвестно. Одни говорили 100, другие — 150, но уж точно не меньше пятидесяти. Группа серьезная, тащила с собой шесть переносных зенитно-ракетных комплексов “Игла”. И вот эти боевики нарвались на пограничный наряд. Погранцов было 18 человек. Духи их окружили, прижали ко дну ущелья и стали методично уничтожать. Когда у пограничников почти не осталось патронов, их старший вызвал на себя огонь артиллерии. И вот собрались лампасники в штабе группировки и стали гадать — че делать. Сейчас, говорят, не Великая Отечественная, чтоб своих артиллерией накрывать. Им-то все равно — погибнут геройски, а с нас погоны снимут. Сели эти полководцы в вертушки и полетели поближе к бою, а меня с группой определили в охрану командующего. Прилетели. В километре от нас погранцы насмерть бьются, у них уже восемь “двухсотых”, генералы прикидывают, как остальных спасти, а место такое, что до ближайшего российского солдата три дня ходу. Да еще погода испортилась, туман упал, на вертушках подкрепление не подбросишь, и склоны “крокодильчиками” (штурмовой вертолет “Ми-24”. — В.Р.) не обработаешь. Генералы думают, я сижу, никого не трогаю, сухпай точу. Подходят спрашивают: “Сынок, ты откуда?” — “Отдельный отряд специального назначения”. — “Ну и как думаешь, что можно сделать?” — “Думаю, таких групп, как у меня, надо еще штук восемь. Используем рельеф местности, здесь и здесь втянемся вот по этим складкам. Выдавим боевиков, и погранцы выскочат”. — “А если одной группой пойдете, сколько продержитесь?” — “Минут пятнадцать”. — “А час?” — “Ну, час!” — “А полтора?” — “Хрен с вами, продержусь полтора. Только погода за это время вряд ли наладится”. Вот меня туда и засунули. Нарезали задачу: отжать духов, обеспечить пограничникам коридор для отхода. А кого еще было посылать. Генералов и полковников там хватало — бойцов не было.
Спустились мы незаметно. Подошли к духам вплотную и вдарили. Но много их, чувствую, не вывозим. Тут созрел у меня замысел. Если б артиллерия по склону ударила, духов чуть отвлекла, я б тем временем с боем отходить начал. Духи за мной обязательно увяжутся. И вот когда я их за собой поведу, пусть погранцы к речке бегут. Только хотел на связь выходить, артиллерию запрашивать, да чтоб пограничникам мой замысел передали, пуля попадает в “Северок” (армейская коротковолновая радиостанция. — В.Р.). Связи нет, делать нечего. Погранцы теперь так и так погибнут, зачем еще мою группу класть. Командую отход. Галопом, обгоняя друг друга, рвем на точку сбора. Поднимаемся в гору метров на пятьсот, я по привычке бойцов взглядом окинул, чувствую, кого-то не хватает.
А внизу бой не прекращается. Долбит пулемет, и хорошо долбит. И пулемет-то наш, потому что долбит в сторону духов. Кто ж там воюет? Мы ушли, у погранцов патронов — только застрелиться. Я на бойцов своих смотрю, а у меня пулеметчиков всего двое — Сашка Сальников и Паша Шуринов. Так, Сало на месте. А где Шура? Нету Шуры.“Пацаны, — говорю, — сейчас пойдем вниз и всех там убьем!” — “Командир, ты че — перегрелся? Куда вниз? Там сотня духов!” — “Нет, пацаны, вы не поняли. Шура там остался. Так что хотим мы этого или нет, Шуру надо вытаскивать”. А идти им не хочется, я же вижу. Кому ж хочется помирать в двадцать лет. И все прекрасно знают, что спуститься означает смерть. Второй раз не выскользнем. Фактор внезапности потерян, духи нас уже увидели, посчитали и ждут. Да и боекомплект мы подыстратили. Обойдут с флангов и заколпашат.
Ладно, говорю, хорош сачковать. Я, между прочим, тоже с вами иду. Разворачиваю карту. Сюда, говорю, смотрите, есть у нас один шанс. Если мы вот по этим отрогам просочимся, то и господствующую высоту за собой сохраним. Нас-то на горке не будет, но и духи на нее не заберутся, мы их с отрогов не пустим. Атаковать им придется снизу. А в горах кто выше сел, тот и прав. Как сказал, так и сделали. Вклинились по отрогам. А когда человек жизнь свою позади оставил и сознательно идет умирать, это, знаешь ли, серьезный психологический аргумент. По силе приравнивается к минометной батарее. Духи-то нас, конечно, ждали, но, когда мы вернулись, они были сильно удивлены. И настрой у нас был серьезный. Это они по плотности огня поняли. И очень скоро боевики дрогнули. Стали разбегаться. Они, конечно, знали, что всех мы не перевалим, но никто не хотел оказаться в числе избранных. Рай с гуриями — место заманчивое, но и кабак с девками терять жалко.
Коридор пограничникам мы сделали отменный. Отжали духов так, что этот коридор даже не простреливался. Погранцы отходят, мы долбимся. Перепрыгнули через реку, там человек десять сидели, схлестнулись, размочили. Потом на хребет поднялись, высотка 2771,8, там еще 6 человек достали, потом чуть дальше, у развалин села Кент, — восьмерых и четверых — на перевале Лекачкорт. В общей сложности только за первые трое суток наколотили человек сорок, двоих взяли в плен, остальных гнали до самой границы. Боеприпасы со жмуров собирали, убили всех, ну, может, кто из них через границу и перемахнул, не знаю. С задачи вернулись через две недели. Все живые, только двое легкораненых — Сыр и Сметана. Разведчик Михаил Сыренков и радист Дмитрий Сметанин.А что с Шурой-то получилось. Пулеметчик Шуринов, оказывается, так увлекся боем, что ракету на отход не увидел. Когда мы за ним вернулись, поливал из пулемета, даже не пригибаясь. Полтора года его учил прятаться, окапываться, перебегать, использовать складки местности, создавать искусственные укрытия. А он лезет в толпу и фигачит из ПКМ от пояса. Кричит мне, довольный: “Командир, нет, ну ты видел…” — “Паша, я видел, дома поговорим, если вернемся…”
На базу пришли, я ему копчик-то помассировал. Потому что команды надо выполнять. Хорошо мы вписались в один шанс из тысячи.Всю мою группу наградили. Шуринов-обезьяна получил орден Мужества. Мне и командиру пограничников как старшим по званию дали Героев. По идее, надо бы всем Героев дать, но у командующего своя логика. Герою куча льгот полагается, наверное, лимит какой-нибудь есть. Вот с тех пор и хожу Героем. Ни напиться прилюдно, ни морду набить.
В мирное время военная служба — это в основном борьба с руководством. А меня уже никто не сможет убедить, что от размера бирки зависит боеготовность. Иногда думаешь, а не пошли бы вы все… Расхлебывайте сами. Война начнется — вернусь.
Иногда хочется бросить армию и уйти егерем в тайгу. Или в школу — детей учить. Я ж пединститут заканчивал. А то пополнение к нам приходит — все с аттестатом, а цепь электрическую составить не могут. Я по сыну сужу. Учитель ему знания только дает, а вдалбливать их мне приходится.Учителя у нас нынче затурканные какие-то. Зарплаты маленькие, никто их не уважает. Они, поди, и сами не знают, зачем работают. А я, например, знаю, как гражданина воспитать. Патриота. Идеология простая. Любовь к Родине — от Бога. Ты можешь не любить президента, премьера, даже государство можешь не любить. Но не Родину — это противоестественно. Вот и домашнее задание — найди свою Родину, узнай, где она скрывается, в какой мелочи. Найди и люби ее. И не предавай. И не обижайся. А если тебя чья-то политика не устраивает, сам стань политиком и сделай по-своему. Вот, собственно, весь урок. Завтра проверю.

Московский Комсомолец
от 22.02.2007