Картошка


"Давным-давно я услышал вот такую историю. Мама мне её нарисовала в двух словах. Самую суть. Факт. Это уже сейчас я развёл его на полторы страницы. Мама с тремя своими старшими сёстрами ещё до войны перебралась в Ленинград, а их родители, то есть мои дед с бабкой, оставались под городом, в Стрельне.
Тогда добираться оттуда до центра можно было целую вечность. Немцы Стрельну заняли и застряли. Как говорится, одни из того «окна в Европу» никак не могли вылезти, другие, из Европы, никак не могли залезть.

В один из череды жутко голодных дней, бабушка добралась до барахолки и выменяла там за редкую икону малость продуктов. Дед просыпается, а она ему и говорит:
-Там, у меня на плите, две кастрюли, так в одной сваренная картошка, надо бы отнести её нашим.
Кастрюля картошки! Сегодня эта даже не мера величины, так, гарнир для небольшой бригады. А тогда! Что ваши Нобелевские кущи, что миллионы, которые легко можно срубить при благоприятных телевизионных обстоятельствах. Тогда одним несчастным чугунком картошки можно было спасти жизнь не только настоящим, но и дать взглянуть на свет Божий будущим. Чего уж там, может быть, вот такому полумыску с картошкой я обязан по гроб.
Дед и сам был доходяга, ноги передвигал лишь по привычке выполнять команду до конца. Обернул он широким платком драгоценную ношу, обхватил обеими руками и в путь. Через войну.
Тогда, в апреле сорок третьего, из Стрельны в Ленинград ходил трамвай тридцать шестого маршрута. Именно ходил, но и за это говорили спасибо. Когда-нибудь и про него сложат отдельную поэму, может быть успею и я, а в сорок третьем он ходил и ходил, не помышляя застрять в истории. От Стрельны до площади Репина.
Дед сел в вагон, уложил на колени, как малое дитя, своё богатство и прикрыл глаза...

У кого я потом не спрашивал, в блокаду людям снились одни и те же сны. Только праздники. Свадьбы, крестины, именины или просто целая буханка свежего хлеба, которую нужно было красиво порезать к торжественному столу. Всё остальное из снов собственная цензура вычёркивала, отодвигала куда-то на задники, на антресоли или требовала забыть. Как секретную информацию.

Ну, да ладно. Дед, собственно и не спал. Притворялся, коротая время. Он сжимал свой гостинец и пытался через материю, как говорила бабушка, вынюхать свою долю. И слышался ему стук ложек, смех и обязательный спор, кому из его девчонок мыть посуду...
До нужной остановки трамвай не дошёл - привычное тогда дело. На этот раз кончилось электричество. Молоденький скелет, вагоновожатая, медленно защёлкнула свою дверь, накинула на себя полушубок и побрела пешком. За нею - пассажиры, благодарные и за это.

Отправился дед утром, спозаранок, а приплёлся на проспект Маклина уже сам не свой. Там в тот час спали. Больше было делать нечего. А дед, именно, приволокся, ноги вконец отказали, да ещё совсем не апрельский ветер руки выламывал. Но он дошёл, дополз, доскрипел, какая кому разница, он донёс до своих доченек жизнь.
По дороге страшился одной напасти - бандитов. Слава Богу, пронесло. Маршрутами разминулись. Есть картошку вместе со всеми он отказался, сил не было.

Он лёг на приготовленную кушетку, вытянулся и умер. Хозяином своей семьи! Отцом! Кормильцем! И уже не слышал приглушённого крика Валентины, любимицы, развернувшей платок. Их отец, мой дедушка, второпях, взял с плиты не ту кастрюлю. Эта была с замёрзшей водой".

(с) Григорий Дединский
Автор снимка Alex Omram