В колонках играет - Pink Floyd

Моему кучерявому товарищу из Воронежа. Олегу.

 

 

Помню, я встретил ее на очередной дурацкой вечеринке в честь первокурсников. Она пришла довольно поздно, высокая, в коричневой кожаной куртке, на каждом пальце по кольцу и немножко пьяная. В тот вечер мне уже месяц, как было 19, я перешел на второй курс и все казалось мне веселым и прекрасным. Почти все.
 Играла музыка, все о чем-то галдели, я докуривал сигарету, запивая веселительной смесью. Тут кто-то легонько потянул меня за край рубахи. я повернулся, это была она. Мне стало немного неловко, я замялся, она сказала, что ее зовут Света (и что-то еще), потом засмеялась. Я тоже пробурчал в ответ свое имя, улыбнулся, мне тяжело было посмотреть ей в лицо, кажется, уже тогда я понял, что пропал.

В течении 2 месяцев после этой вечеринки я видел ее всего 3 раза в коридорах института. И каждый раз она была одна - такая взрослая, в коралловой помаде, с пышными каштановыми волосами. Мы не здоровались, проходя мимо, но она всегда смотрела мне точно в глаза и, кажется, я успел разглядеть, что они у нее зеленые.

 Постепенно я начал узнавать о ней от ребят. Они мало чем располагали, лишь только тем, что она третьекурсница, бывает резкой, но с ней весело, и что ее невозможно развести на секс. Она часто бывала на вписках у одного парнишки с экономического, куда я зачастил к зиме. Там много курили и всегда было слишком шумно. Обычно, я сидел в гостиной со своими, и поглядывал сквозь коридор на утопающую в дыму кухню, откуда был слышен ее раскатистый смех и голоса парней. А потом она всегда уходила первой - в своих высоких замшевых сапогах, обмотавшись безразмерным клетчатым шарфом, оставляя меня одного среди них.

Пришла весна. Как-то я ждал на остановке, но мой автобус упорно не шел. Тут подъехал задрипанный пазик, до сумасшествия перепоненный людьми, номер на его боку сказал, что нам в одну сторону. "Пройдусь там немного" - подумал я и запрыгнул. Едва протиснувшись вглубь, я оказался до боли зажат чужими боками. Почему-то мне захотелось  обернуться, черт меня дернул, я махнул головой. Там, повисая на обезображенном желтым скотчем поручне, стояла она.

Да, оказалось, что мы живем в соседних кварталах, да тогда я ее провожал, да, мне было очень счастливо.

 Мы стали все чаще ездить в одном автобусе после занятий. Я выметался из аудитории первым и сломя голову бежал на несколько остановок дальше от университета, чтобы забраться в этот душный и тесный 308, пропуская, свою маршрутку. Там, конечно, уже сидела она со своей каштановой копной волос. После мне допускалось пройти с ней до ее дома. Света всегда просила меня идти чуть медленнее. По дороге она болтата со мной об институте, о родителях, о книжках, часто шутила. Меня же переполняло что-то слишком теплое и вязкое, чтобы говорить - я только отвчал и дышал запахом, который испускали ее играющие с ветром волосы.

Я помню день, когда поцеловал ее. Она уже сделала шаг в открытую дверь подъезда, резко застыла в проёме, обернулась и потянула ко мне голову. Губы у нее были плотные, разгоряченные и жадные. Я трогал ее лицо, волосы и мне было ужасно здорово.  Улыбаясь и стуча сердцем, я поплелся к себе домой.

Мы стали гулять по вечерам. Мы ходили в кино, на концерты. И как-то Света позвала меня домой.

Помню, как рассматривал ее полки стеллажа, доверху забитые книжками, рамками с фотографиями, всякой чепухой. В ее комнате пахло орехами, ее окна выходили на железнодорожные пути, которые медленно уводили взгляд к линии горизонта. Она разделась и подошла ко мне.  Я спасовал, мне стало боязно. Передо мной стояла она - с ее высокими ногами, стоячими бурыми сосками, с растрепанной гривой волос и смотрела своими смеющимися зелеными глазами. Мне хотелось кинуться в нее, раствориться внутри, потонуть. Я засмеялся и схватил ее - такую взрослую маленькую девчонку.

Кажется, мы полюбили друг-друга. Пришло лето, и держась за руки, до рассвета бродили по городу, ели всякую дрянь, смеялись и целовались. Мы сливались под теплыми темными арками домов, нам было так мало времени. Задыхаясь в ее волосах, чувствуя мягкую талию в ладони, я упивался своим юношеским могуществом. А под утро мы засыпали на ее пропахшем сигаретным дымом  детском диване. Мне было лучше, чем вообще когда-то может быть.

В августе Света уехала в Австралию на 2 месяца. Она сообщила мне об этом за неделю до вылета. Да, конечно, я был зол, она взбесила меня, и, с эгоистичным остервенением,  я требовал заполненных мною нескольких дней, оставшихся до нашего расставания. Мне хотелось пропитаться ее ореховым запахом, промять ее дурацкий диван, я желал пропечататься в ней, чтобы мало ли чего не стряслось - об этом я думал, не переставая.

Я нашел себе работу после института. Каждые два дня я сидел в пыльном подвале на проспекте и торговал пластинками.  Там, по бокам от моего прилавка, расположился отдел тканей, а также витрины с нижнем бельем и мужскими носками. Частенько, сквозь компании старушек и домохозяек, просачивались бородатые мужики и прочие знатоки редких мелодий - мои клиенты. Они брали эти записи десятками, час или два подбирая их в тесном закутке, прибалтывая всю эту процедуру свежими новостями из своих жизней, пока их жены, повернувшись к нам с новыми носками, не говорили, что пора домой. Я оставался один до глубокой ночи, ждал, пока все эти тетки закроют их дурацкие отделы и разойдутся по домам, чтобы поставить свою любимую пластинку. Все вокруг постепенно замирало, оставался лишь я и эти звуки, они обволакивали и уносили меня в зыбкое, безвременное пространство, где я, дрожа всем телом, пропускал сквозь себя каждое малейшее колебание, позволяя ему взорваться ядерной бомбой в самой середине моего существа.

Закрывшись, я поднимался на поверхность, было уже темно, стонали желтым светофоры, за спиной шелестел последний автобус. Пиная булыжники и, выброшенные навеселе металлические банки по холодному асфальту, я долго чесал до дома, дымил сигаретой и сердце мое заходило от тягучей и хваткой тоски.

 

Я не звонил ей. Иногда мелькали входящие от нее, примерно два раза в неделю. Она говорила, что скучает, что любит меня, рассказывала про эту идиотскую Австралию, а я в основном молчал - мне было слишком тяжело слышать ее голос. 

В институте стало пусто без ее громкого смеха и быстрых длинных ног. Поступили новые девчонки. Да, среди них были ничего, но кто бы знал, как резко и ощутимо переворачивалось во мне что-то живое каждый раз, когда я заговаривал с кем-то из них. А после, я, как последний дурак, по-обыкновению перся на ту отдаленную остановку, протискивался в 308, который  медленно катил меня к ее дому, пока я из-под тишка вертел головой в тщетных поисках ее жестких густых волос и коричневой куртки. Как же я на нее злился.

Через несколько недель после начала семестра я вновь получил очередное приглашение на посвящение первокурсников. Да, в тот день истекал ровно год, с тех пор как со мной случилась Света. Я приперся туда один, уже изрядно выпив. Ребята схватили меня и повели в самую набитую комнату , конечно, в ней были расбросаны новые девки в своих блестящих колготках, пьяные, смешливые и у каждой по надежде в глазах. Я упал на мягкое зеленое кресло, задев хрупкую девчонку с огромной русой челкой на пол головы. Она что-то, ломаясь, сказала, кажется, что она Лиля. Помню, угостил ее сигаретой, мы стали болтать о всяком, как это обычно бывает. Потом эта Лиля поволокла меня в коридор. Там, в густом табачном дыму, напротив покосившейся жлобской картины с изображением кораблекрушения, я крепко засосал ее. После мы, сшибая чьи-то недопитые бутылки, в обнимку, разыскали дверь спальной. Я сдернул с нее нелепое черное кружевное платье, она была жутко мала, казалось, я могу просто сломать ее в руках. Лиля обхватила мои плечи, дышала мне в ухо, ее маленькие ноготки щекотно впивались в мою кожу. Я ничего не чувствовал в тот момент, кроме злости, и, яростно двигаясь, я смотрел в эти серые распутные глаза, спрятанные за детской челкой, пока не почувствовал пожирающую меня горячую волну. Я кончил, сел на кровать и просидел так, наверно, еще часа полтора.

 Видимо, мне нужно было уходить, я обернулся и увидел эту крепко спящую голую девчонку, накрыл ее валявшимся на кресле пледом, отыскал свои джинсы, оделся и вышел на улицу. 

Света позвонила на следующий день. Она рассказывала, как ей там прекрасно и, что она хотела бы, чтобы мы жили вместе в этой Австралии. Я возненавидел Австралию, я возненавидел Свету. Я возненавидел самого себя.

Шли недели. Продолжались занятия в институте, продолжалась работа, продолжалась моя придурошная жизнь. Вечерами, свободными от работы, я часто встречался с друзьями, мы пили водку, смеялись, курили траву, обсуждали девок. Я не редко напивался как в последний раз в жизни, засыпая на их цветастых диванах, ну или просто на полу какой-нибудь комнаты. С нами иногда были какие-то телки, и эта Лиля тоже приходила. Да, после того случая, я продолжал трахать ее, не знаю, о чем я думал, да и думал ли вообще, мне просто было очень гадко.

Как-то я не услышал ни одного звонка от Светы за 7 дней. Мне было слишком стыдно и гадостно самому набрать ее номер. Я накинул куртку и вышел из подвала, где только что на всю мощь гремели Флойды.  Вставив в зубы сигарету, побрел в сторону дома, минуя унылый парк с засохшими остовами деревьев и ноющими фонарями. Становилось холодно, я решил сократить путь и пошел дворами. Скользнув в тень арки, внезапно, я услышал шарканье за спиной, резко повернул голову и тут же получил крепкий удар в челюсть. Попятившись назад, я натолкнулся на кого-то, с чьей стороны принял под ребро. Подошли еще двое, в голове трусливо промелькнула мысль, что с одним из  этих парней мы уже где-то встречались. И в этот момент я огреб мощный кулаком в висок. Колени подкосились, и я остался колыхаться на капюшоне своей куртки, который держала чья-то рука. Меня стали бить в лицо, мерзко хрустнул нос, я почувствовал соленый вкус крови. Отпущенный со своего "крюка", я спозл на землю и продолжил принимать со всех сторон глухие удары ногами. Они что-то  кричали мне, но из всего я разобрал только, кажется слова того, как будто знакомого, парня : "Будешь знать, сука!". Они закончили и оставили меня одного. Боль была до такой степени настойчивой, что, я, кажется, перестал ощущать собственное тело. Избитый и поломанный, я валялся на грязном асфальте, давясь собственной горячей кровью. В своей голове, в своих  мыслях, в себе самом я сумел различить лишь черную, зияющую бездонной пропастью пустоту.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Прошли годы. Как-то раз я сидел в парке и услышал раскатистый и звонкий смех за спиной. Обернувшись, я увидел Свету, ту же - вытянутую, с огромными золотистыми волосами, смеющуюся и идущую за руку с каким-то крепким мужчиной. Он, словно почувствовав мой взляд, незаметно от нее, посмотрел на меня. И я узнал в нем того самого парня.