Русский аристократ 19 века — это совершенно особый тип личности. Весь стиль его жизни, манера поведения, даже внешний облик — несли на себе отпечаток определенной культурной традиции. Именно поэтому современному человеку так трудно его «изобразить»: подражание лишь внешним особенностям поведения выглядит нестерпимо фальшиво. Для того, чтобы представить себе русского дворянина в его живом облике, необходимо видеть связь между правилами поведения и этическими установками, принятыми в его кругу. Дворянство выделялось среди других сословий русского общества своей отчетливой, выраженной ориентацией на некий умозрительный идеал.

«Дворянское воспитание» — это не педагогическая система, не особая методика, даже не свод правил. Это, прежде всего, образ жизни, стиль поведения, усваиваемый отчасти сознательно, отчасти бессознательно: путем привычки и подражания; это традиция, которую не обсуждают, а соблюдают. Поэтому важны не столько теоретические предписания, сколько те принципы, которые реально проявлялись в быте, поведении, живом общении.

Правило «служить верно» входило в кодекс дворянской чести и, таким образом, имело статус этической ценности, нравственного закона.
Одним из принципов дворянской идеологии было убеждение, что высокое положение дворянина в обществе обязывает его быть образцом высоких нравственных качеств: «Кому много дано, с того много и спросится». Решающая установка в воспитании дворянского ребенка состояла в том, что его ориентировали не на успех, а на идеал. Быть храбрым, честным, образованным ему следовало не для того чтобы достичь чего бы то ни было, а по тому что он дворянин, потому что ему много дано, потому что он должен быть именно таким.

Едва ли не главной сословной добродетелью считалась дворянская честь. Согласно дворянской этике «честь» не дает человеку никаких привилегий, а напротив, делает его более уязвимым, чем другие. В идеале честь являлась основным законом поведения дворянина, безусловно, и безоговорочно преобладающим над любыми другими соображениями, будь это выгода, успех, безопасность и просто рассудительность.

Демонстрировать обиду и не предпринимать ничего, чтобы одернуть обидчика или просто выяснить с ним отношения — считалось признаком дурного воспитания и сомнительных нравственных принципов. «Люди порядочные — утверждал Честерфилд, — никогда не дуются друг на друга».

Нарушить данное слово — значило раз и на всегда погубить свою репутацию, потому поручительство под честное слово было абсолютно надежным. В этой обстановке повышенной требовательности и — одновременно — подчеркнутого доверия воспитывались дворянские дети. П. К. Мартьянов в своей книге «Дела и люди» рассказывает, что адмирал И. Ф. Крузенштерн, директор морского корпуса в начале 1840-х годок, прощал воспитаннику любое прегрешение, если тот являлся с повинной. Однажды кадет признался в действительно серьезном проступке, и его батальонный командир настаивал на наказании. Но Крузенштерн был неумолим: «Я дал слово, что наказания не будет, и слово мое сдержу! Я доложу моему государю, что слово дал! Пусть взыскивает с меня! А вы уж оставьте, я вас прошу!»

Дворянский ребенок, которому в семье внушались традиционные этические нормы, испытывал потрясение, сталкиваясь с невозможностью следовать им в условиях государственного учебного заведения, где обычно получал опыт самостоятельной жизни.

Если «стимулом всей жизни» является честь, совершенно очевидно, что ориентиром в поведении человека становится не результаты, а принципы. Дворянская этика требовала уважения прав личности независимо от служебной иерархии.

С малых лет воспитанное убеждение «не смеете оскорблять!» постоянно присутствовало в сознании дворянина, определяя его реакции и поступки. Щепетильно оберегая свою честь, дворянин, конечно, учитывал чисто условные, этикетные нормы поведения. Но главное все-таки в том, что он защищал свое человеческое достоинство. Обостренное чувство собственного достоинства воспитывалось и вырабатывалось в ребенке целой системой разных, внешне порой никак между собой не связанных требований.

Заслуживает внимания и то значение, которое придается храбрости, и уверенность, что ее можно воспитать, выработать путем волевых усилий и тренировок. Не зависимо от рода деятельности храбрость считалась безусловным достоинством дворянина, и это учитывалось при воспитании ребенка. Мальчик 10-12-ти лет должен был ездить верхом наравне со взрослыми. Хотя матери плачут и просят отцов поберечь сына, их протесты выглядят как ритуал, сопровождающий это обязательное ляд мальчика испытание. Молодые женщины гордились своим умением хорошо ездить верхом.

Храбрость и выносливость, которые требовались от дворянина, были почти невозможны без соответствующей физической силы и ловкости. Не удивительно, что эти качества высоко ценились и старательно прививались детям. В Царскосельском лицее, где учился Пушкин, каждый день выделялось время для «гимнастических упражнений»; Лицеисты обучались верховой езде, фехтованию, плаванью и гребле. Прибавим к этому подъем в 7 утра, прогулки в любую погоду и обычно простую пищу.
С. Н. Глинка вспоминал: «В малолетнем возрасте нас приучали ко всем воздушным переменам и, для укрепления телесных наших сил, заставляли перепрыгивать через рвы, влезать и карабкаться на высокие столбы, прыгать через деревянную лошадь, подниматься на высоты». К девочкам в этом смысле было куда меньше требований, но и у них физическая изнеженность отнюдь не культивировалась. А. П. Керн отмечает, что каждый день после завтрака их вели гулять в парк «несмотря ни на какую погоду», гувернантка заставляла их лежать на полу, чтобы «спины были ровные».

Чем отличаются тренировки и закаливание дворянских детей от современных занятий физкультурой? Отличие в том, физические упражнения и нагрузка призваны были не просто укреплять здоровье, но способствовать формированию личности. В общем контексте этических и мировоззренческих принципов физические испытания как бы уравнивались с нравственными. Уравнивались в том смысле, что любые трудности и удары судьбы должно было переносить мужественно, не падая духом и не теряя собственного достоинства.
Подобная сила воли и мужество определяются качествами личности, прежде всего. Но нельзя не заметить и совершенно определенной этической установки. Там, где честь являлась основным стимулом жизни, было необходимо самообладание. Например, следовало уметь подавлять в себе эгоистические интересы (даже вполне понятные и объяснимые), если они приходили в противоречие с требованиями долга. «Неудача, переносимая с мужеством», для Пушкина являла собой «великое и благородное зрелище», а малодушие было для него, кажется, одним из самых презираемых человеческих качеств.

Этические нормы тесно соприкасались с этикетными: демонстрировать чувства, не вписывающиеся в принятую норму поведения, было не только недостойно, но и не прилично. Умение скрывать от посторонних глаз «мелкие досады и огорчения» считалось обязательной чертой воспитанного человека. В духе этих требований дворянского ребенка воспитывали с раннего детства. Они были приучении превозмогать по мере сил страх, отчаянье и боль и стараться не показывать, как это трудно. Для этого требовалось не только мужество, но и безукоризненное умение владеть собой, которое достигалось путем длительного и тщательного воспитания.

Внешняя сдержанность и самообладание естественно увязывались с обостренным чувством собственного достоинства, с уверенностью в том, что демонстрировать свое горе, слабость или смятение — недостойно и неприлично. Воспитанный человек, во-первых, не обременяет окружающих своими личными неприятностями и переживаниями, а во-вторых, умеет защитить свой внутренний мир от непрошенных свидетелей.

Принятые формы поведения давали вполне широкий простор для самовыражения личности. При всем внимании к хорошим манерам, люди умные никогда не считали их чем-то самодостаточным. Жуковский, выделяя два рода светских успехов, один из которых основан на привлекательных, но поверхностных свойствах человека (приятном обхождении, остроумии, учтивости и пр.), а другой — на интеллектуальных и нравственных отличиях, отдает, безусловно, предпочтение второму.

Честерфилд, неустанно твердящий сыну о необходимости соблюдать все правила хорошего тона, подчеркивает, что главными качествами человека являются, конечно, честность и благородство, талант и образованность. Но в жизни необходимо обладать и некоторыми второстепенными качествами, — замечает он, из которых самое необходимое — хорошее воспитание, ибо оно «придает особый блеск более высоким проявлениям ума и сердца».

Правила хорошего тона не сводились к набору рекомендаций типа: в какой руке держать вилку, когда следует снимать шляпу и т. д. Разумеется, этому дворянских детей тоже учили, но подлинно хорошее воспитание основывалось на ряде этических постулатов, которые должны были реализовываться через соответствующие внешние формы поведения. Дворянские дети, как и любые другие, прежде всего приучались к элементарным правилам гигиены. Честерфилд постоянно напоминает своему сыну о необходимости каждый день чистить зубы и мыть уши, содержать в образцовой чистоте руки и ноги и уделять особое внимание состоянию ногтей. По ходу дела он дает мальчику и такие советы: «Ни в коем случае не ковыряй пальцем в носу или в ушах, как то делают многие.(...) Это отвратительно до тошноты». Или: «Старайся хорошенько высморкаться к платок, когда к этому представится случай, но не вздумай только потом в этот платок заглядывать!» По мере того, как сын подрастал, отец начинал внушать ему более сложные истины. Теперь он убеждал юношу, что кичатся своим платьем, конечно, только «хлыщи», но воспитанный человек обязан думать о том, как он одет, просто из уважения к обществу.

Отношение к внешности и одежде носило не суетно-тщеславный, но эстетический, даже философский характер. Это был культ прекрасного, стремление найти изящную форму для всех проявлений жизни. С этой точки зрения, отточенные остроты и полированные ногти, изысканные комплименты и тщательно уложенные волосы — передавали дополняющими друг друга чертами облика человека, воспринимающего жизнь как искусство. Правила хорошего тона требовали, чтобы самый дорогой и изысканный наряд выглядел просто. Особое внимание уделялось украшениям: надевать слишком много драгоценностей считалось дурным тоном. Отметим, что «непристойной» считалась в хорошем обществе всякая открытая и нарочитая демонстрация богатства. Генри Пелем: «Одевайтесь так, чтобы о вас говорили не: «Как он хорошо одет!», но: «Какой он джентльмен!»

В. А. Жуковский отметил в своем дневнике следующий эпизод. «Великий Князь недослушал чтения; это было не прилично. Чтение не могло долго продолжаться. Если бы он дал мне его докончить, то доказал, что слушал с удовольствием. Такого рода принуждение необходимо: не подобно употреблять других только для себя: надобно к ним иметь внимание. А ко мне и подавно. Избави Бог от привычки видеть одного себя центром всего и считать других только принадлежностью, искать собственного удовольствия и собственной выгоды, не заботясь о том, что это стоит для других: в этом какое-то сибаритство, самодовольство, эгоизм, весьма унизительный для души и весьма для нее вредный». Этот моралистический пафос кажется неадекватным незначительному поступку воспитанника, но современники Жуковского, скорее всего, сочли бы его реакцию вполне естественной. Тенденция увязывать внешние правила хорошего тона с их этическим смыслом была широко распространена.

Жуковский: «Не подвергайте тех, кто вас окружает, чему-либо такому, что может их унизить; вы их оскорбляете и отдаляете от себя, и вы унижаете самих себя этим ложного превосходства, которое должно заключаться не в том, чтобы давать чувствовать другим их ничтожество, но в том, чтобы внушать им вашим присутствием чувство вашего и их достоинства».

Честерфилд: «Никогда не поддавайся соблазну, выставлять на показ слабости и недостатки других, чтобы поразвлечь общество или выказать свое превосходство. Помимо всего прочего, это безнравственно, и человек с добрым сердцем больше старается скрыть, нежели выставить напоказ чужие слабости и недостатки». Чванство и высокомерие считалось в аристократическом кругу безнадежно дурным тоном.

Подчеркнутое внимание к окружающим, отличавшее поведение светского человека, разумеется, было не в ущерб его заботе о собственном достоинстве, к которому дворяне относились с такой щепетильностью. Но именно чувство собственного достоинства и заставляло их вести себя внешне очень скромно. По обыкновению, это правило хорошего тона имело определенные этические и психологические основания.

Пушкин, рассуждая о пользе придворного этикета, сравнивал его с законом, определяющим обязанности, которые следует выполнять, и границы, которые нельзя преступать. «Где нет этикета, там придворные в поминутном опасении сделать что-нибудь неприличное. Нехорошо прослыть невежею: неприятно казаться и подслужливым выскочкою». Это рассуждение правомерно распространить и на этикет светского общества вообще. В самом деле, точное знание, как и в каком случае следует поступать, избавляет человека от опасности оказаться в неловком положении, быть не правильно понятым.

Готовясь к жизни в свете, дворянский ребенок должен был приучаться выражать любые чувства в сдержанной и корректной форме. С. Л. Толстой вспоминал, что самыми серьезными проступками детей в глазах их отца были «ложь и грубость», независимо от того, по отношению к кому они допускались — к матери, воспитателям или прислуге.

И нравственные нормы, и правила хорошего тона, естественно усваивались дворянскими детьми прежде всего в семейном кругу. Разумеется, нельзя подводить под один шаблон все дворянские семьи, отношения внутри каждой из них определялись, естественно, личными качествами ее членов. Но все же во всем многообразии дворянского семейного быта просматриваются некоторые общие черты. С одной стороны воспитание ребенка совершенно беспорядочно: няни, гувернеры, родители, бабушки и дедушки, старшие братья и сестры, близкие и дальние родственники, постоянные друзья дома — все воспитывают по своему усмотрению и по мере желания. С другой стороны, он вынужден подчиняться единым и достаточно жестким правилам поведения, которым, сознательно или неосознанно, учат его все понемногу.

Послушание родителям, почитание старших выступали в качестве одного из основополагающих элементов. В почитающей традиции дворянской семье авторитет отца был безусловным и не подлежащим обсуждению. Открытое, демонстративное неподчинение воле родителей в дворянском обществе воспринималось как скандал. Определенные нормы делали запретным открытое проявление неуважения к родителям даже при отсутствии у детей истинной привязанности к ним. Пушкин, например, имел основания для критического отношения к своим родителям и никогда не был к ним по-настоящему близок. При этом диодного плохого слова или поступка по отношению к родителям он не допустил. Помимо личных нравственных качеств здесь, видимо, сыграло свою роль и твердое представление о том, что иное поведение было бы недопустимо и просто неприлично.

Отношение к детям в дворянской семье с сегодняшних позиций может показаться излишне строгим, даже жестким. Но эту строгость не нужно принимать за недостаток любви. Высокий уровень требовательности к дворянскому ребенку определяется тем, что его воспитание было строго ориентировано на норму, зафиксированную в традиции, в дворянском кодексе чести, в правилах хорошего тона.

Хотя многие дети учились дома, день их был строго расписан...

Продолжение: http://russkievesti.ru/novosti/kultura/nekotoryie-vyi..

ХОЧУ БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ РАЗУМНЫМ! Часть 2
http://luch-nik.ru/eto-interesno/stati/347-khochu-byt..

ДЕТИ ИНДИГО
http://luch-nik.ru/eto-interesno/stati/345-deti-indigo

ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ – ПОДГОТОВКА РЕБЁНКА К ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ
http://luch-nik.ru/eto-interesno/stati/265-vospitanie..