Валерий Анатольевич Бурков – человек, повторивший подвиг Алексея Маресьева. Он перенес суровое испытание, потерял обе ноги, но добился продолжения службы в армии, прыгал с парашютом. За героизм и мужество награжден званием Героя Советского Союза. Сейчас служит другим героям, отстаивая перед властью их достоинство и гражданские интересы.


Альберт ЛИХАНОВ: Ваша биография, Валерий Анатольевич, с одной стороны, очень горькая, а с другой стороны, ясная и прямая. Расскажите о том, как вы жили, как избирали житейский путь, какое влияние на вас оказала семья, прежде всего отец.

Валерий БУРКОВ: С отцом мы были не просто отец и сын, а были друзьями. В жизни мне в этом смысле повезло, для меня отец был примером во многих делах, в своем отношении к жизни особенно. Отец был летчиком, это с детства было главной темой в доме, поэтому я другого пути себе и не представлял.

– Как ваш отец оказался в Афганистане раньше, чем вы?

– В 1981 году мы собирались туда ехать вместе. Но мне не повезло, я заболел – туберкулез легкого поймал в командировке. Восемь месяцев лечения в госпитале плюс санаторий. И врачи вновь дали мне добро на Афганистан. Но тут погиб отец (моджахеды сбили его самолет), и вместо Афганистана меня направили служить на Урал. Еще через год, узнав, что требуется авианаводчик в Афганистан, я написал рапорт и уехал туда.

– Вам хотелось увидеть место, где погиб отец?

– Хотелось, как, может быть, ни странно сейчас звучит, помочь братскому афганскому народу. И понять, стоит ли это того, чтобы потерять собственную жизнь. Я нашел ответы на эти вопросы.

– У вашего отца были интересные жизненные правила, которым вы, наверное, научились. Каковы эти правила?

– Это известные народные поговорки. «Сам погибай, а товарища выручай», например. Батя мне говорил: «Если другу нужно, последнюю рубашку сними и отдай. Если друга бьют, немедленно защищай друга, а потом уже с другом разбирайся. Если он виноват, добавь ему еще».

А потом уже я свои правила выбрал. Они стали для меня жизненными девизами: «Под лежачий камень вода не течет»; «Мужественного делают ничтожным удары судьбы»; «Жизнь человеческая подобна железу – если его употребить в дело, то оно постепенно истирается, если не употреблять, то ржавчина его съедает».

– В Афганистане вы стали авианаводчиком. Что это за служба?

– Нашу группу, которая включала человек 35 на весь Афганистан, направляли в мотострелковые подразделения, воздушно-десантные части, спецназ, и мы вместе с пехотой ходили по горам, по «зеленкам», наводили авиацию над полем боя на противника. Потому что в горы артиллерию за собой не утащишь, и единственные, кто может оперативно помочь пехоте огнем, – это вертолеты и самолеты. Наша задача была, попав под огонь, вызвать авиацию, которая подавила бы огневые точки противника. Я наводил ночью вертолеты с земли, за них рассчитывал полностью и маршрут, и когда бомбу сбрасывать. То есть я делал ту же самую работу, что делает штурман в воздухе.

– Но сначала нужно было нарваться на огонь?

– Чаще всего это происходило, когда попадали в засаду, то есть когда неожиданно противник начинал лупить со всех сторон. Таких критических ситуаций у меня было несколько, и они закончились благополучно для пехоты благодаря работе авиации.

– Как развивались события после прибытия в Афганистан?

– Отец мне всегда говорил, что нужно в жизни решить две задачи: познать себя и преодолеть себя, познав. Так вот, в Афганистане все время приходилось себя преодолевать. Что такое летчик? Это армейский аристократ. Мы даже когда обучались, с полной выкладкой не бегали кросс – 3 километра максимум. А тут 60 килограммов на себя навьючишь – и вперед, наравне с пехотой, с десантниками, но их-то к таким броскам готовили специально.

В пехоте как? Один батальон воюет, другой – на охранении, третий отдыхает. Потом они меняются. А я один на всех… И так получалось, между боевыми действиями у меня было всего три дня, и то за вычетом дня прилета и дня отлета в другой район, где опять идешь на боевые действия. Тяжелая работа. Из пяти человек в моей группе (а я начальником группы боевого управления был) – все пятеро ранены.

– Ну а как происходил бой, когда вы были тяжело ранены?

– Тогда мы должны были перекрыть перевал, и для этого нужно было взять высоту 3 тысячи 300 метров. Мы очень удачно ее взяли. И когда вскочили на нее с разведротой, сразу стали выстраивать оборону, чтобы «духи» не совершили контратаку. И тут я увидел грот, позицию крупнокалиберного пулемета, где валялись ленты пулеметные, какие-то бумаги, гранаты. Я залез туда, взял эти бумаги. Вылезаю, говорю мужикам: «Смотрите, трофеи…» И только положил их на землю, шаг сделал в сторону – услышал взрыв. В первое мгновение было ощущение, что подорвался кто-то другой. А потом в глазах темно стало, и мозг пронзила мысль: подрыв на мине, ногам хана! И ощущение падения.

Когда упал, я был в сознании, управлял еще авиацией. Мне оказали первую помощь. Потом я доложил командованию, что ранен. Обычно вызывал вертолеты забрать раненых, убитых или больных, а тут вроде для самого себя, и как-то неловко я себя чувствовал, как будто подвел других, выйдя из строя.

Высота 3 тысячи 300 метров – забрать меня оттуда практически было невозможно. Вертолету сесть негде – верхушка горы очень острая. Но, как ни странно, вертолетчики ухитрились меня забрать, низкий им за это поклон. Второй спаситель – боец, который мне оказал первую помощь. Не было жгута, чтобы перетянуть ноги. Одну ногу оторвало полностью, а вторая была сильно раздроблена, но лучше бы ее оторвало, потому что она болталась непонятно на чем, и надо было остановить кровь. Так вот, солдатик с моей радиостанции порвал проводную антенну на три части: «Товарищ капитан, потерпите!» И со слезами на глазах наложил жгуты. Молодец!

Третьи мои спасители – врачи. Как говорит Владимир Кузьмич Николенко, возглавлявший травматологическое отделение в госпитале Бурденко, который меня оперировал, по законам военно-медицинской науки я жить не должен. И тем не менее он меня вытащил с того света. Правая рука у меня была уже полностью холодная, ее хотели отнимать. Но он решил за нее побороться, и, как видите, рука у меня сохранилась, работает нормально, на гитаре, по крайней мере, я играю и на баяне тоже.

– Как вы себе тогда представляли свою дальнейшую жизнь?

– Когда я очнулся, глаза открываю, смотрю – на мне простынка белая, правая рука в гипсе. Я простынку скидываю, вижу остатки ног в гипсе. И вдруг передо мной возник образ Алексея Маресьева, летчика Великой Отечественной войны, который летал без ног. И у меня в голове проносится мысль: чем я хуже Маресьева? Я тоже летчик, и я тоже советский человек! И у меня никаких сомнений не было, как я буду жить дальше.

Попросил командование помочь мне остаться в армии. И остался. 13 лет после ранения служил еще, летал и прыгал с парашютом. Министр принял это решение в порядке исключения, потому что оставлять в армии таких, как я, не положено. Потом меня рекомендовали в Академию имени Гагарина.

– Выпадали ли на вашу долю испытания, как на долю Маресьева, когда нужно было всем демонстрировать, что вы не хуже обычных людей?

– Я никогда не пытался доказывать, что я не хуже, чем все. Это происходило само собой. Но была, прежде всего, борьба с собой. Потому что, когда надеваешь протезы первый раз, ты как ребенок, который не умеет ходить. Даже полчаса в них просидеть не можешь – все начинает ныть, болеть.

Я когда начал в госпитале ходить и ощутил все эти боли, сказал: «Отправляйте меня в санаторий без всякого сопровождающего». То есть вогнал себя в условия, в которых находятся обычные граждане.

Помню, как в первый раз несколько часов подряд был на протезах. Меня привезли на вокзал, сел я на поезд, приехал в Питер, но протезы не снимал, просто в них спал, как-то было неудобно в купе перед другими. И вот когда я утром выходил из поезда, шел к стоянке такси, ног не чувствовал – они у меня были словно деревянные. Когда приближаться начал к очереди, а очередь была большая на такси, женщина, которая регулировала этот процесс, увидев меня, посадила в такси без очереди. Мне так стало неудобно: елки-палки, все видят, что я на протезах!

Поехал к своим товарищам. Их не оказалось дома. Поехал в Институт протезирования, решил все вопросы. Вернулся обратно. А друзей все еще не было, и наступил момент, когда я просто не мог идти. Надо было где-то сесть – лавочек нет, да еще снег пошел. И так мне стало тоскливо, я почувствовал, что у меня слезы в глазах. Думаю: елки-палки, неужели так всю жизнь? Просто не было сил сделать шаг. Но я его сделал. И потом понял: никогда не надо себя жалеть, несмотря на не могу. Батины слова были правильными – преодолей себя, не жалей себя никогда, верь в себя, тогда ты можешь сделать то, что кажется невозможным.

Был еще случай, когда я ездил из Академии в Главный штаб ВВС, – это из Монино, далеко, 100 километров на электричке и еще общественным транспортом. А потом по вечерам ездил по общественной своей работе к ребятам-инвалидам по всей Москве. То есть в шесть утра каждый день вставал и в два ночи приезжал на последней электричке. Буквально через пару недель таких поездок я почувствовал, что если еще одну неделю я так поезжу, просто сломаюсь. Но не сломался: открылось в очередной раз дыхание, и с тех пор хожу столько, сколько хочу.

– Вы прыгали с парашютом…

– К этому я привык в авиации, мне нравилось с парашютом прыгать, так же как и бате. Поэтому у меня было желание сначала попробовать. Никто до меня из инвалидов, наших, по крайней мере, российских, не прыгал на землю без двух ног. Поэтому я сказал: буду прыгать только на землю.

– Ну что, сломались протезы?

– Первый раз нет, а потом – да, ломалось многое, и протез в том числе. Рука вылетала один раз.

– Известно, что у Маресьева был сюжет отдельный, как он учился танцевать. Вы тоже учились танцевать?

– Да, у меня отлетали стопы, они не выдерживали плясок, которые я учинял.

– Окончив Академию, вы еще долго служили в армии. В каком качестве?

– После Военно-воздушной академии имени Гагарина работал в Главном штабе Военно-воздушных сил, потом был откомандирован в распоряжение президента Российской Федерации, работал его советником три года. Затем учился в Академии Генерального штаба и в 1997 году уволился.

– Уволиться-то уволились, но дело свое не бросили и товарищей своих не бросаете. Вы – президент фонда «Герои Отечества», защищаете героев. Расскажите об этой вашей борьбе.

– Вопрос защиты героев встал в связи с монетизацией. Это был локальный момент, после которого мы задумались глубже о месте и роли, которые герои должны занимать в гражданской жизни.

У меня есть друг – Вячеслав Бочаров, Герой Российской Федерации, человек, который первым в Беслане в школу вошел, вел бой в одиночку, получил тяжелейшее ранение лица. Так вот, он сказал: «Всю жизнь стоял спиной к стране, но грудью к врагу, потом обернулся назад, а оказывается-то, и в стране надо много кого и от чего защищать».

Вот так и мы: во время монетизации обернулись и увидели, что, оказывается, надо защищать самых слабых граждан – инвалидов, заслуженных людей, ветеранов Великой Отечественной войны, героев и многих других граждан.

Беда, что сложилась такая ситуация. Если бы я был президентом и в моей стране вдруг вышли бы на протестные акции лучшие умы или достойные высоких наград граждане, я бы поснимал головы всем своим подчиненным, тем, кто не сумел с этими гражданами договориться.

Герои, да и вообще любые наши граждане, не должны быть просителями. Но что должен делать гражданин, так это требовать исполнения прав, которые ему гарантированы Конституцией.

– Валерий Анатольевич, наверное, в новой жизни, которая далека от ваших военных лет, у вас появились новые принципы?

– Главные принципы остались, и слава богу. Афганистан сделал для меня много полезного. Мне повезло, что я там оказался. Если до Афганистана я был человеком, в котором существовали разные начала, и неизвестно, какое бы взяло верх, то сейчас я сам себе ясен. Во мне не было раньше стержня. Афганистан все быстро расставил на свои места.

Что такое война? Это грязное дело. Там можно убить, и ничего за это тебе не будет. Война – всегда соблазн. Ты с оружием в руках, ты самый главный человек, и ты волен сделать все, что хочешь. Соблазнов море. Другой вопрос – как ты поступишь в ситуации, когда этот выбор перед тобой встанет? Один человек идет в бандиты, другой борется за права граждан и острее воспринимает несправедливость, боль людей.

В Афганистане я повзрослел лет на десять. Ну а поработав советником президента – лет на десять помудрел.

– Когда вам было тяжелее – на войне или сейчас, во время борьбы за права граждан?

– Везде трудно по-своему. Но тяжелее, наверное, в гражданской жизни. Ведь подвиг – быстрый акт, не растянутый во времени. А в гражданской жизни приходится с бюрократами бороться и добиваться цели долго. И не у каждого для этого хватает терпения, упорства, воли. И еще, встать на ноги хочет каждый безногий, но не каждый встает в той степени, как, скажем, я. Не видел человека с подобной ампутацией у нас в России, кто бы выдерживал столько нагрузок и так же активно жил, как приходится мне.

– Вы были знакомы с Маресьевым. О чем вы говорили?

– Разговаривали о каком-то деле, не касаясь наших ранений, потому что в главном друг друга понимали… Думаю, каждому надо выбирать людей, которые могут служить примером. Для меня примером служил Маресьев. Так же, как я – для одного Героя России, который после тяжелого ранения в Чечне, находясь в госпитале, был на грани самоубийства от отчаяния. Владимир Кузьмич Николенко попросил меня приехать в госпиталь, чтобы показать этому человеку и его сопалатнику, тоже раненному в Чечне, на что я способен.

– Расскажите, это очень интересно!

– Владимир Кузьмич определил меня, как пациента, в отдельную палату. На следующий день на коляске въезжаю к ребятам, знакомлюсь. Важно было показать, что я беспомощен так же, как они сейчас – передвигаюсь на коляске и тоже без двух ног. Они увидели во мне равного, такого же беспомощного, – значит, как они понимали в тот момент, никчемного человека. Ну а потом, когда уже понял, что ребята созрели, вечером, часиков в шесть, захожу в палату, уже в форме, без тросточки, и говорю: «Мужики, я в магазинчик, кому чего надо взять?» У ребят были вот такие глаза! Потом, когда по сто грамм выпили, мы еще ближе сошлись.

А месяца три спустя смотрю телепередачу и вижу, как прыгает парень с парашютом, слышу знакомую фамилию. Его показывают крупным планом, и он говорит: «Мне страшно повезло встретиться с Валерием Бурковым, Героем Советского Союза, который без двух ног прыгал с парашютом. И я решил, что тоже прыгну».

В тот момент у меня было очень сентиментальное состояние. Я подумал: ради этого стоит жить. Мой пример помог двум ребятам обрести себя вновь.