Я дочитала «Духлесс». В общей сложности, читала я его чуть меньше недели. Взяла в среду и закончила сегодня в обед. И завтра отнесу в библиотеку. Ну, что я могу сказать. Во-первых, то, что книгу определённо стоит прочитать. Зачем? Нет, не потому, что она гениальна – в современном мире ценности меняются настолько быстро, что понятие «гениальность» смешалось с самыми пошлыми понятиями и его уже не существует, хотя каждый претендует на гениальность. Книгу стоит прочитать для того, чтобы понять, что такие книги читать определённо не стоит. Это раз. Два – для того, чтобы понять, куда катится современная русская литература. На мой взгляд, основа любого произведения – это любовь писателя к своему герою. Но господин Минаев настолько ненавидит своего героя, что на протяжении всей книги меня от этого просто тошнило. Нет, дело даже не в том, что выставлены напоказ все слабости героя и самые гадкие места его души. А именно в отношении писателя к герою. От осознания того, что, вероятно, «Духлесс» - не единственная книга в таком роде, мне хочется плакать. И ещё – творить. Творить – и говорить другим, чтобы творили. Чтобы писали вещи, которые совсем не похожи на эту книгу. Чтобы делали искусственное дыхание литературе, которая скоро погрязнет в мате, неологизмах и американизмах, которые все пытаются переврать на свой лад. Кроме того, хочу сказать, что большинство из тех, кто прочитал «Духлесс», книгу просто-напросто не понял. И я – в первых рядах вышеупомянутых людей. Почему? Да потому, что для того, чтобы понять эту книгу, нужно быть человеком из тех самых светских кругов, о которых говорит господин Минаев. А я этим человеком никогда не была (и, дай Бог, чтобы никогда не стала), хотя и знаю парочку таких. И от того, что я их знаю, мне становится ещё хуже на душе. Потому что я в полном смысле этих слов им сочувствую.
И образ такого «современного нигилиста», который у Минаева вышел отменно. Правда, я никак не могу отделаться от мысли, что вышел этот нигилист каким-то уж слишком чёрно-белым. Он слишком часто бьёт в лоб – контрольный выстрел, да? – истинами, которыми в лоб бить точно не стоит. То есть, бить стоит – но определённо не в лоб. А в лучшем случае – не бить, а капать на мозги до тех пор, пока у читателя, как любят говорить у нас, не упадёт жетончик. Проще говоря – пока читатель не докумекает сам. Книги существуют не для того, чтобы прожёвывать и помогать проглатывать информацию. Книги существуют для того, чтобы научить человека думать. Чтобы научить человека анализировать действительность. Чтобы сделать человека думающим – ИНТЕЛЛИГЕНТНЫМ человеком. Но это всё, конечно, очень субъективно.
Пожалуй, на этом мы закончим.
Вердикт – читать. Читать, читать, вы не ослышались. Читать для того, чтобы понять, что такое читать не стоит. И, вероятно, задумываться над какими-то конкретными мыслями. К примеру, над теми, что не всё в жизни продаётся, даже если вы смогли это продать. Или над тем, что даже у скептиков есть что-то за душой – до тех пор, пока они не становятся уродами. Вот так. Читайте, друзья мои. Правда, после прочтения «Духлесса» я впала в депрессию – надеюсь, что вы и после прочтения будете улыбаться и радоваться жизни.
Ещё я хотела написать о том, какой же чудесный у меня был денёк. О том, как я чуть не дала по морде одному однокурснику, который действительно этого заслужил, так как сукин сын и не мужик. Снова хотела написать о том, как же меня клинит от разговоров о пропавших без водки выходных. Как меня раздражают русские, которые привезли с собой в эту страну всё то дерьмо, которое было у них там. У нас этого дерьма предостаточно, ребята. Отправьте своё контейнером обратно в Союз. И хотела написать про то, как это ужасно, когда деньги используются в качестве ковра, который любезно скрывает дно прогнившей душонки. Хотела написать про того самого молодого человека, про которого говорила выше. Мама у него – владелица крупной клиники по пластической хирургии, папочка держит контрольный пакет акций очень уважаемого завода. И мальчик совершенно не понимает, зачем он находится в колледже, и зачем улучшает аттестат, так как вроде учиться не собирается. Потом он вспоминает, что хочет, вроде поступать или в Гарвард, или в Оксфорд – так хотят родители. И про то, как я сказала мальчику, что он полный урод, и что деньги приносят счастье лишь только тогда, когда они находятся в руках у ЧЕЛОВЕКА. И про то, как я сказала мальчику, что я ему ни капли не завидую, так как нарисованную родителями дорожку жизнь может стереть, и жизнь может больно дать по голове. И про то, что мальчик со мной больше не разговаривает, и про то, что я с ним не разговариваю тоже. И про то, что меня порой тошнит от всех ублюдков, которые меня окружают, и вокруг меня единицы нормальных людей. И про то, что это очень трудно – любить всех вокруг. Иногда и я срываюсь и начинаю кричать. Нет, я верю в то, что любого человека можно любить. Просто иногда любить трудно, очень, очень трудно. Но древние греки верили, что страдания очищают душу. Надеюсь, что и мою тухлую душонку тоже можно очистить, хотя бы немного. Да пошлёт мне кто-то там сверху прощение. Омммм.
Про всё это я писать не буду – просто нужно всё переварить. И, переварив, я передумаю писать. Всем будет хорошо.

Говорят, что вещи разбиваются к счастью. Полагаю, из этих вещей стоит исключить пепельницы. Почему? Да потому, что ничего счастливого нет в том, что ты просыпаешься посреди ночи и решаешь покурить, а пепельницы нет. Но беда не только в этом. Ты вспоминаешь, что вчера у тебя сломалась последняя зажигалка, а спичек у тебя нет, и зажигалка, которой обыкновенно зажигают дома газ, требует срочной зарядки газом. Очень-очень приятно, я бы сказала.
На улице дурацкий хамсин. С самого утра мне уже нечем дышать.
А между тем, страна наша, как я полагаю, готовится к войне. Призывают резервистов (они получили повестки на месяц май), стягивают войска на границу с Сирией, проверяют исправность противоракетных комплексов в центре и в Иерусалиме, делают всякие там проверки в службах тыла. К какой войне страна готовится? Никто не знает, но все дёргаются точно так же, как в те славные времена, когда Америка атаковала Ирак. Мы ходили в школу с противогазами и боялись того, что дядя Саддам снова решит обстреливать нас ракетами – точно так же, как и во время «Бурь в пустыне». А теперь мы будем бояться дядю Ахмадинежада. Если американцы не свернут ему шею до того, как он успеет запустить свои дурацкие ракеты. Но дядя Ахмадинежад, признаться, сам по себе меня совсем не волнует. Меня волнует другое. В случае масштабных военных действий и меня, беднягу, заберут в славные ряды резервистов. А у меня на тот период совсем другие планы. Проще – экзамены. Я им устрою иранскую ядерную угрозу!
Решила ещё раз редактировать роман. Вообще, я сдурила, конечно, когда взялась за него сразу после того, как закончила. Нужно было подождать и подумать – так как, скажем прямо, всё в общем в голове у меня оформилось только недавно. Ну что же, на ошибках учатся. Сюжета я менять не буду, просто поясню некоторые вещи, где-то уберу пару слов, где-то – подпишу, и посмотрю на него со стороны. И появилась у меня ещё одна идея насчёт него, которую я пока оставлю, так как хочу сначала разделаться с тем, что есть.
Что ещё сказать? Не знаю, что было в выходные, но половина нашей группы на пары по математике не пришла, а другая половина была в каком-то посталкогольном или же обкуренном состоянии. Мало нас было. Меньше народу – больше кислороду. Но Настя была бы не Настя, если бы в воскресенье, день тяжёлый и начало тяжёлой трудовой недели, не вспылила бы и не поплевалась бы ядом. Что-то у меня странное с нервами творится. Лечить надо нервишки. Я сказала нашему математику (причём сказала на повышенных тонах), что я «ничерта не помню и вообще не знаю, как я сделаю эти дурацкие экзамены, и я не понимаю эту тупую математику, так как мозги у меня совсем не математические, и я не знаю, чем провинилась перед Господом и как попала на эти курсы».
- Будь спокойна, - сказал мне свою знаменитую фразу наш математик.
И всё бы ничего – но вот только мысль мою подхватили все остальные и устроили психологическую атаку на нашего бедного Йоську. Я почувствовала себя виноватой, что уж там говорить – но слово, как известно, не воробей. Пустырнику мне попить, что ли – или какие ещё там травки для того, чтобы успокоить нервы. Хотя какие уж тут нервы, если через три месяца будет тот самый экзамен.

Если бы у меня кто-то спросил, как я представляю девятый круг Ада, то я бы ответила, что как салон общественного транспорта. Причём совершенно не важно, есть ли давка в этом салоне или же всё цивильно, прямо как у нас в Израиле – в 99 процентах случаев у всех есть место, и все спокойненько сидят себе на своих креслах, занимаясь своими личными внутритранспортными делами.
Общественный транспорт является квинтэссенцией реальности. Нет, даже не пороков – а именно реальности, что в тысячу раз хуже. В общественном транспорте можно увидеть, услышать и унюхать всё, что угодно. Тут есть и маленькие уродцы, которые до сих пор думают, что сотовый телефон – это роскошь и повод для понтов, а не необходимое средство связи. Эти уродцы всё никак не могу наиграться с новыми скаченными из Сети звонками, не давая при этом покоя всем пассажирам. Ещё есть слишком темпераментные люди, которые имеют привычку орать и жестикулировать, разговаривая с соседями (или же по телефону). Есть и те, кто специально наклоняется к твоим наушникам, чтобы послушать то, что слушаешь ты, и из этого сделать вывод о том, кто ты (ну, или разглядеть, какого цвета у тебя бельё. Или понюхать духи – каждый со своими извращениями). Вариант – смотрят через плечо и читают мою же книгу (купи сам и читай, тут тебе что, библиотека?). Ну, и есть кое-что ещё. Есть такие особи (по-другому их, простите, не назовёшь), которые могут выдать вот такую фразу (говорит по телефону):
- Со мной рядом сидит такая красивая девушка, но она не слышит того, что я говорю тебе по телефону, так как она музыку слушает. Вот послушай только!
И дальше начинается моё описание, начиная от ног и заканчивая грудью. И мне очень хочется попросить придурка подарить этой распрекрасной девушке нормальные наушники, чтобы она не слышала весь тот бред, который он тут порет. В какой-то момент душа поэта не выдерживает, и я бросаю на своего соседа взгляд. Взгляд совершенно недвусмысленный, после этого обычно говорят «Если ты не заткнёшься, я вырву тебе глаза и засуну их тебе в жопу, и ты сам их потом будешь оттуда вытаскивать, без моей помощи». Придурок улыбается мне и спрашивает у меня:
- Как дела, мотек?
- Простите, вы можете говорить немного потише? – отвечаю я спокойно, но сдерживаюсь не без усилий. – А то вы мне музыку перекрикиваете.
Придурок немного меняется в лице, но потом делает вид, что ничего не произошло.
- Правда? – осторожно спрашивает он, делая такое умное лицо, будто он обладает коэффициентом умственного развития физика-ядерщика (этот факультет чрезвычайно популярен сейчас в тегеранском университете, понимаешь, к чему я клоню, урод? Тебе бы туда, подальше от нормальных людей, будешь вместе со всеми иранцами будоражить мировое сообщество).
- Чистая правда, - коротко отвечаю я и снова одеваю наушники, всем своим видом показывая, что разговаривать с ним я не собираюсь.
Придурок отчаянно думает, как бы возобновить разговор и снова попытаться ко мне подъехать. И лицо у него такое, будто он выводит формулу для обогащения урана. Из всего мужского меня больше всего возбуждает интеллект. А ты хорошо делаешь вид, придурок. Молодец, хвалю. Я как бы между тем кручу кольцо на пальце. Мы с придурком поговорили лицом и жестами.
Вообще, конечно, музыка – это один из способов отключиться от всего этого бреда, который творится в общественном транспорте. От всех чужих проблем, семейных ссор, позёрства, выпендрёжа и тому подобной дряни. Затыкаешь уши наушниками – и вот он, твой мирок, ты, как панцирем, защитил себя от пагубного влияния общественного транспорта на твоё психологическое здоровье. Надо заткнуть уши перед тем, как эта реальность окончательно тебя наполнит. До того, как тебе станет стыдно за то, что ты до сих пор считаешь себя не таким, как они. Ты до сих пор роешься в себе, пытаешься отодрать ту самую ржавую корку скептицизма, которая покрывает твои духовные ценности. И дожить до того момента, когда водитель междугороднего автобуса объявит в свой микрофончик:
- Афула! Перемена пять минут, но ТОЛЬКО пять минут!
И ты с выражением тупой радости на лице – в этом нет ничего плохого, так радуются земным вещам – выходишь из автобуса, присаживаешься на ступеньки и закуриваешь. И думаешь о том, что не надо себя накручивать, что это всего-навсего автобус, дурацкий зелёный автобус компании «Эгед», номер 835, маршрута Тель-Авив – Тверия, и что происходящее там практически никогда не является отражением реальности.
Вот только бы не попасть сюда после смерти.

Ты приезжаешь в эту страну в августе. В самое жаркое время года. Видишь из окна самолёта высотные дома Тель Авива, такие высокие, каких ты не видел никогда. Банки, финансовые центры, каньоны, магазины, рестораны, ночные клубы. Траляля, вот какой он, Израиль! Ты вдыхаешь влажный воздух с тем самым таинственным запахом цветущих цитрусовых, и в голове у тебя селится мысль, что так пахнет Ближний Восток. Мысль селится на постоянную квартиру, а не на съёмную, на самую-самую постоянную. Салат из лиц и языков в аэропорту имени Бен Гуриона и страх потеряться, отстать от всех остальных чудаков-новых репатриантов, которые таращат глаза на бесплатную жрачку и негров и работников безопасности, которых тут полно. Траляля. Так вот он какой, Израиль! Тебя чуть ли не раздевают, проверяют все возможные документы, говоря с тобой на ужасном английском. И через некоторое время ты чувствуешь, что начнаешь сходить с ума от всего этого шума и у тебя скоро будет сердечный приступ - такой же, как у того бедного кота, которого шесть с половиной часов везли в самолёте. Ты получаешь квартиру в тихом киббуце. Зелёная трава и опять этот запах Ближнего Востока, но теперь уже вместе с запахом навоза из расположенного рядом коровника и запахом хлора из бассейна, который - о ужас, как такое может быть?! - тоже абсолютно бесплатен и совсем не плох. Так вот он какой, этот Израиль! - думаешь ты.
А потом тебя затягивает это израильское. То самое, которому нет названия. Ты учишь этот странный язык, святой язык, язык ТаНаХа, язык Ицхака, Авраама и Иакова, язык, к которому теперь примешали кучу языков и арабские маты, но от этого он не потерял своей прелести. Ты сгораешь в первый раз, в первый раз попадаешь в больницу с диагнозом "тепловой удар" или "обезвоживание организма" - кому как повезёт. Ты начинаешь жестикулировать, говоря по телефону, говорить водителю автобуса "приятель", давать милостыню на улице тем дядям в кипах и тем тётям с покрытой головой. Ты сам не замечаешь, как твоя речь даже на русском звучит на израильский манер, израильские русские, эта интонация, которую мы поднимаем к концу предложения: "Вы не скажете, как пройти В БААААНК?". Ты узнаёшь, что такое фалафель, хумус, тхина и кнаффе. Ты плачешь и смеёшься вместе с израильтянами, возмущаешься арабо-израильским конфликтом и планом "Дорожная карта", постоянно добавляешь к имени иранского лидера "сукин сын" или хотя бы "пака-пака" (трепло - иврит), и делаешь это по-израильски - то есть, от души. Ты узнаешь, кто такие цфоним - северяне ("Я как-будто сижу в кафе, и как-будто пью кофе, и этот кофе как бы очень гадкий, да, очень-очень гадкий, и его как-будто приготовили парсим (персы - иврит), так как в нём как-будто мало сахара и кофе"), кто такие тель-авивцы ("Да ты посмотри на себя и на меня, ты кто такой? Да я хозяин всех вечеринок города!") и кто такие ерушалмим (иерусалимцы - иврит) ("О, а ты читал эту книгу, приятель? Это бестселлер! А ты знаком с этим востоковедом, дружище? Он просто гениальный человек"). Ты навеки влюбляешься в Иерусалим. Ты влюбляешься и в Тель-Авив, в город, который, вероятно, можно любить, но от всего сердца его можно только ненавидеть. Тряляля. Так вот он какой, Израиль, думаешь ты.
Ты одеваешь зелёную форму и отдаёшь стране какое-то конкретное количество лет своей жизни. Ты строишь планы на будущее - хупа, учёба, карьера. Вот он какой, Израиль. Патриотизм, чужие люди, улыбающиеся тебе на улицах, большие беды и кровь - слишком много для маленькой страны. И ты знаешь, что стал израильтянином, что стал частью этой чудесной, самой лучшей в мире страны (даже если мировое сообщество считает иначе), и что в тебе не осталось ничего ОТТУДА, с Союза, и Союз в какой-то момент становится для тебя чем-то большим и серым, и ты уже не отличаешь Белоруссию от России и Украины и не понимаешь, почему же новые репатрианты из Москвы кидают понты и не слышишь, что они "акают" или там "бекают", ведь они, дьявол их разбери, ничем не отличаются от всех остальных новых репатриантов. Все новые репатрианты равны с того самого момента, как они сошли с трапа самолёта в том славном городе Тель-Авиве, в аэропорту Бен Гурион. Нет, у меня не осталось ничего от той страны, думаешь ты - и ностальгия постепенно проходит. Совсем как плохой сон. Но ты всё же плачешь, слыша по телефону голоса маминых родителей и читая письма из этой далёкой и холодной страны, которая всё же когда-то была твоей.

Вчера у меня был день стрессов в полном смысле этого слова. Всё началось с того, что нашу квартиру превратили в стройку. Сделали дыру в ванной, в кухне, в туалете и в комнате для стирки - и вытащили все прохудившиеся трубы, заменив их новыми. У меня чуть не началась астма от всей той пыли, которую подняла славная бригада из двух инсталляторов-арабов. Инсталляторы выставили хозяйке счёт на сумму пять тысяч шекелей. Хозяйка в шоке.
По дороге к любимому я застряла в пяти пробках (давно со мной такого не бывало), и я подумала, что здорово, что я не за рулём. Ну и, ко всему прочему, у меня сломались наушники. Видимо, купить нормальные уже не судьба.
А вообще - я наконец-то увидела любимого человечка. После почти четырёх лет, которые мы вместе, мы видим друг друга только по выходным, так как живём в разных частях страны, но к таким расставаниям я до сих пор не привыкла.
Одолела уже больше половины "Духлесса". Прямо-таки распирает от желания что-то сказать, но я держу себя в руках. Скажу потом.
Увидела сегодня ночью сон про то, что я получаю по психометрическому экзамену 700 баллов. Один из тех снов, которым очень-очень хочется верить. Ну, хотя бы в то, что эти сны окажутся вещими - а мне иногда такие снятся. Что же, я не теряю надежды.
Любимого мужчину в воскресенье забирают на фронт. Ну, не совсем на фронт - а призывают на сверхсрочную службу. На неделю. В честь этого мы с ним сегодня пошли в парикмахерскую, где парикмахер наконец-то сделал ему нормальную причёску. Стал совсем другим человеком - приятно посмотреть, хотя в парикмахерском кресле сидел с печальным видом.
Давно не проводила выходных вне дома. Чувствую, что очень хорошо отдохну, хотя знаю, что выходные пролетят, как две секунды.
Но, если бы хорошее не проходило, мы бы не научились его ценить.

Чем может ознаменоваться первый день после каникул? Думаете, радостью, связанной с возвращением в класс? Нет. Первый день после каникул стопроцентно должен ознаменоваться опозданием. Ну, или чем-то подобным. Иначе учёба начнётся с левой ноги.
Почему-то я думала, что такие штуки у меня закончились ещё в армии. В первый день после отпуска я никогда не слышала будильника и потом ехала на базу попутками, пропустив автобус. По всем законам Мерфи, майор искала меня с самого утра, в семь часов утра, а я приходила в половину восьмого. После этого мы с майором минут пятнадцать играли в «гляделки» у неё в офисе – она слишком любила меня (своеобразной любовью), чтобы наказать, но всё же погоны своё дело делали, и она не хотела спускать мне это с рук. Итак, мы играли в «гляделки», после чего майор говорила мне:
- Иди, работай.
И я уходила.
Думаете, сегодняшний день чем-то отличался от тех славных дней? Ничем он не отличался. Я поставила будильник на семь тридцать. В семь тридцать он меня разбудил. В семь тридцать одну я открыла глаза, посмотрела на будильник и совершенно отчётливо сказала себе:
- О, будильник. Пора вставать.
После чего отрубилась ещё на сорок пять минут. Утро я провела в совершеннейшей спешке, как всегда, делая всё десятью руками, и даже успела ответить на несколько писем (вы меня ими завалили, милые мои, имейте совесть!). И, что самое интересное успела на урок, хотя в какой-то момент начала чувствовать, что никуда не успею.
В колледже на широкую ногу праздновали начало учебного семестра. Куча разного вида трамплинов, сладкая вата, попкорн, музыка и даже бар с пивом, которое я так и не успела попробовать, потому что весь день носилась между офисами, проклиная выдумавших бюрократию.
А весна вот приходить не собирается. На улице ветер и холодно.
Хочу весну.

Очень плодотворно я провела выходные. Правда, ничего общего с Пуримом, ни капли алкоголя. Но зато начала приводить в порядок конспекты, так как хочу быть во всеоружии за пару месяцев до июньского экзамена, когда надо будет начать подготовку. Обратила внимание на одну особенность – в самом начале года я очень беспорядочно писала и пропускала части лекции. Просматриваю последние лекции (так как учу после каждого урока) – хватаю материал с полуслова. Вот такая вот тренировка.
Снова начала заниматься английским, хотя меня очень напрягает мысль о том, что придётся снова пересдавать экзамен. Очень уж непривычно – обыкновенно я сдавала экзамены блестяще и с первого раза (нет, я не про математику).
А ещё, дорогие мои, я наконец-то закончила роман. Можно меня поздравить. Закончила и отредактировала. Тем, кто хочет прочитать – просьба не писать об этом в комментариях, а черкнуть пару строк мне по адресу wate@mail.ru. Спасибо.
Пару дней назад у меня в голове совершенно неожиданно оформилась мысль – я очень счастливый человек. Не потому, что в моей жизни постоянно случается что-то хорошее. Потому что... потому что я просто-напросто очень люблю эту жизнь. И с улыбкой смотрю в завтрашний день. И даже стараюсь с улыбкой думать о том, что скоро – слишком скоро, в мае – мне предстоит последний бой.

Всё-таки нет ничего чудеснее, чем совершенно внезапно сорваться и поехать всей семьёй куда-либо. Пусть и по магазинам. Не так уж часто мы бываем вместе, не так уж часто мы получаем возможность поговорить о будничных пустяках и поиграть в игру «кто кого перекричит в машине». Мы поехали в славный город Кармиель (точнее, в его промышленную зону), которая находится примерно в сорока минутах езды от нас. В промышленной зоне славного города Кармиеля есть очень много магазинов – одежды, техники и всякой другой всячины. Поняла, что шмоточница во мне умерла окончательно и бесповоротно. Пока мама с папой выбирали брюки моему младшему брату, я прошлась вдоль полок с одеждой и осознала, что ровным счётом никаких эмоций не испытываю. Обыкновенно каждый раз, когда мне удаётся заставить себя пойти покупать одежду, я по приходу в магазин начинаю заниматься аутотренингом:
- Настя, шмотки. Настя, шмотки. Настя, чёрт бы тебя побрал, это шмотки, реагируй уже!
И иногда получается – особенно в тех магазинах, на полках которого находятся более-менее подходящие к моему деловому-классическому-совершенно непонятному стилю. Выбрать подходящую одежду для меня всегда было проблемой. Вон те продранные джинсы я не одену, эта кофточка слишком открытая, та кофточка слишком прозрачная, в этих брюках ходит половина Израиля, эта юбка слишком короткая, эта – слишком просторная, эта – слишком узкая... ну, и так далее, и тому подобное. Хотя бы поэтому я люблю ходить по магазинам одна, дабы не мучить своими капризами своих спутников (особенно спутников мужского пола). Единственная вещь, которую я присмотрела себе в Кармиеле – это деловой костюм. Деловой, конечно, это громкое слово. Не классический, а обыкновенный костюм «брючки-жакет». Чудесного сиреневого цвета и вельветовый. Всё это удовольствие стоило не так уж и дорого (хорошо, что у меня есть клубная карточка этого магазина) – триста шекелей, включая какую-то странного вида блузочку, которая шла в подарок с костюмом. Маман свято пообещала мне, что после 10 числа мы пойдём и купим этот костюм. Всю дорогу домой я представляла себе, как буду щеголять в костюме – но теперь уже как-то охладела и думаю о костюме как об очередной необходимой вещи в гардеробе. Всегда у меня так, блин.