«Талии были обтянуты и имели самые крепкие и приятные для глаз формы (нужно заметить, что вообще все дамы города N были несколько полны, но шнуровались так искусно и имели такое приятное обращение, что толщины никак нельзя было приметить)», - помните это описание губернских дам из гоголевских «Мёртвых душ»? Поговорим о модах и о костюмах николаевской правления. Но для начала вспомним, что же это было за время - Николаевская эпоха. Для кого-то это время ассоциируется с репрессиями, со строжайшей цензурой, с безграничным самовластьем красавца-императора. Для других оно связано с блестящей литературой, с золотым веком русской словесности, с началом железных дорог и с высоким авторитетом Российской империи на мировой арене. 

«…Повсюду царил унылый порядок казармы или военного лагеря; обстановка напоминала армейскую, с той лишь разницей, что здесь не было заметно воодушевления, не было заметно жизни. В России все подчинено военной дисциплине. Эти люди-автоматы напоминают шахматные фигуры, двигающиеся по воле одного-единственного игрока, невидимым соперником которого является всё человечество. Здесь действуют и дышат лишь с разрешения императора или по его приказу, поэтому все здесь мрачны и скованны; молчание правит жизнью и парализует её». Это строки из книги «Россия в 1839 году», написанной французским литератором и путешественником - маркизом А. де Кюстином. А вот мнение фрейлины А.Тютчевой, дочери поэта: «Этот человек (Николай I - Авт.), соединявший с душою великодушной и рыцарской характер редкого благородства и честности, сердце горячее и нежное и ум возвышенный и просвещённый, хотя и лишённый широты, вот почему этот человек мог быть для России в течение своего 30-летнего царствования тираном и деспотом…». 

Николаевская эпоха - апогей самодержавия, недаром всё тот же де Кюстин назвал Николая - «славянским Людовиком XIV». Он имел в виду не только жёсткость воли и желание властвовать, но и блеск придворной жизни, красоту и торжественность балов, праздников, мероприятий. Николай I, вопреки сложившемуся о нём предвзятому мнению, вовсе не являлся тупым солдафоном. Это был невероятно разносторонний человек - он умел не только командовать парадом, но и отлично рисовал, разбирался в архитектуре и в инженерном деле. Однако, вступив на престол в невероятно сложный для страны момент, он всю жизнь страшился бунтов и заговоров. Помнил он и о том, как легко расправилась дворянская оппозиция с его отцом - Павлом I. Николаевской идеей фикс было - иметь чёткое представление о жизни и помыслах каждого подданного. Что интересно, Николай I никогда не пытался бороться с засильем французских и английских мод. 

Тот же де Кюстин не без ехидства отмечал: «…Русский высший свет всю жизнь занят поисками модных образцов в дальних пределах; случается, русские ошибаются в своем выборе, и тогда из их промашки проистекает весьма странный вид изысканности - изысканность безвкусицы». Сама императрица Александра была настоящая франтиха, тратившая колоссальные суммы на очередные наряды и украшения. Николай, обожавший свою жену, содержал её в необыкновенной пышности. А.Тютчева отмечала в своих воспоминаниях, что императрица бывала благосклонна только к тем гостям, которые являлись на балы в новых и дорогих убранствах. Судя по всему, именно поэтому Николай спокойно смотрел на модные ухищрения своих верных подданных. У фрейлины Тютчевой можно прочесть, что жизнь двора - это «…наряды, наряды и ещё раз наряды!».

Увлечение иностранными модами, как и в прежние времена, доходило до крайности и являло собой непреходящую тему для насмешек. В гоголевских «Мёртвых душах» можно найти «…магазин с картузами, фуражками и надписью: «Иностранец Василий Федоров». В очерках Ф.Булгарина возникает термин «фашонебль» - искажённое английское 'fashionable' - то есть модный, стильный, светский мужчина. Фашонебль, как писал об этом типе молодых мужчин Ф.Булгарин - есть «...великий муж на малые дела» и «эссенция всех возможных фанфаронств…». Очеркист зло высмеивает фашонебля, который не в силах выбрать, какой моде ему подражать - английской или французской, берёт от той и другой самое нелепое. Копируя британских денди и парижских фланёров, фашонебль выбирает...самые яркие фраки и самые обтягивающие панталоны, думает о том, как бы ему прослыть иностранцем в своём Отечестве.

Сам же Николай Павлович модам не следовал и с пренебрежением относился к любому франтовству. Он любил военную форму, которая наилучшим образом подчёркивала линии его совершенного тела. Император, кроме того, хорошо понимал дисциплинирующее значение мундира, поэтому свою страсть к красивому единообразию он перенёс и в гражданскую область. 27 февраля 1834 года было высочайше утверждено знаменитое «Положение о гражданских мундирах». Л.Шепелев в статье «К шитью полукафтанов приступить тотчас» (журнал «Родина» №6 2002) констатирует: «Для каждого ведомства устанавливалось 10 разрядов мундиров темно-зелёного или тёмно-синего цвета (за исключением красных мундиров сенаторов). Цвет мундирного прибора (воротник, обшлага и выпушки), а также узор золотого или серебряного шитья указывали на ведомство. Ранг должности чиновника определялся количеством шитья. Шитые золотом и серебром мундиры были парадной формой одежды. Повседневно носились вицмундиры (со скромной вышивкой), сюртуки и мундирные фраки»

С этих пор произошло условное деление людей «служащих», то есть носящих вицмундиры и «тунеядцев», фланирующих во фраках и сюртуках. Вездесущий Де Кюстин отмечал, что русское дворянство на придворных балах выглядит гораздо эффектнее, чем европейское - из-за шитых мундиров, в то время как праздничное одеяние французского вельможи - это «скучный» чёрный фрак. В повести И.Панаева «Дочь чиновного человека» (1839 г.) есть описание скромного чиновничьего гардероба. «У него три вицмундира: одни весь истёртый по швам, который он носит в департаменте, другой поновее, который он обыкновенно надевает по воскресным и табельным дням, также отправляясь куда-нибудь в гости к приятелям на бостончик или на вистик; третий, совершенно новый, хранится собственно для директорских обедов и вечеров». 

Не осталась в стороне и студенческая молодёжь. Уже в 1826 году форма в университетах сделалась общеобязательной, а «Положёнием о гражданских мундирах» 1834 года эта обязанность была ещё раз законодательно закреплена. Студентам полагалось иметь мундир темно-зелёного сукна, с тёмно-синим воротником, с золотыми или серебряными петлицами из галуна. Покрой мундиров, так и положенных студентам сюртуков, иметь ныне существующий, и носить им фуражки суконные темно-зеленые, с околышем по цвету воротника. Принципы николаевского правления - «Православие, Самодержавие, Народность», сформулированные графом С. Уваровым, претворялись в жизнь самыми разными способами. К примеру, для женщин, имевших придворные должности, был создан особый «русский наряд», имевший в качестве эталона екатерининский стиль «а-ля рюсс» и «патриотические сарафаны» 1812 года. Основой русского придворного облачения стал всё тот же европейский наряд с туго затянутой талией, рукавами-«жиго» и широкими колоколообразными юбками. В 1840-е гг. покрой наряда изменился в соответствии с господствовавшими модами - ушли в небытие пышные рукава, и линия плеча сделалась более покатой.

Однако дамы носили непременный кокошник, который имел гораздо больше общих черт с ренессансным украшением 'French-hood', нежели со старинным русским убором. Впрочем, для иноземцев, посещавших николаевский двор, этот «обрусевший French-hood» был настоящим выражением старомосковского стиля. Всё тот же де Кюстин писал: «Головной убор русских женщин красив, но нынче почти совершенно вышел из употребления; я слышал, что его носят лишь кормилицы да светские женщины в дни придворных церемоний; убор этот - расширяющаяся кверху картонная башенка, расшитая золотом». К такому кокошнику полагалась фата из тончайшего газа, как правило, выписанная из Парижа и длинные серьги, имитировавшие «древнерусские» украшения с большим количеством изумрудов. Даже супруга Николая - урождённая Гогенцоллерн, и та позировала художникам в гигантском кокошнике, украшенном драгоценными каменьями. Надо сказать, что дамы в таком придворном туалете выглядели весьма импозантно и производили самое выгодное впечатление. (См.об этом подробнее).

Так, 1 января 1828 г. в Зимнем дворце был устроен такой праздник, на котором примерно половину гостей составляли купцы, заводчики и прочие представители мещанского сословия. В 1831 г. при дворе состоялся очередной совместный праздник для купечества и дворянства, на который были приглашены 2200 человек. Европейские страны в то время вступали в период буржуазных революций, посему для иностранцев было странно видеть столь массовые демонстрации единения народа и императорской фамилии. Правда, не стоит забывать о том, что в Европе всегда проводились публичные балы, к примеру, маскарады в парижской Ратуше в XVIII столетии, на которых могли присутствовать представители самых разных сословий. В России же бал всегда считался внутрисословным, узко кастовым дворянским мероприятием. Впрочем, эти акции, действительно уравнивали мещанина - с камергером двора, а купчиху - с высокородной княгиней: Николай Павлович, таким образом, подчёркивал, что все эти люди - равным образом его верные слуги.

Это при дворе, на службе, в присутствии. А что же в моде? Именно в конце 1820-х - в начале 1830-х гг. окончательно сложились и оформились общеобязательные разграничения костюмов на утренние, визитные, прогулочные и так далее. Разумеется, и раньше такое деление существовало, и дама начинала свой день в тонком наряде из белой кисеи, а делать визиты отправлялась в гридеперлевом шёлковом платье, но эти разграничения не имели чёткого закрепления, а их некоторое нарушение не считалось грубым нарушением хорошего тона. Ф.Булгарин в своих «Письмах провинциялки из столицы» (1830 г.) даёт полномасштабную картину светских нравов николаевской эпохи. Особое внимание его героиня уделяет именно этому строжайшему разграничению нарядов по времени и месту их использования. «Платье комнатное - гостиное (habit du salon) т.е. не домашнее и не бальное, а средина на половине, как говорится. Девицы не носят бриллиантов в концертах так как у нас, в губернском городе…» и так далее.

В журналах «Молва» и «Московский телеграф», имевших странички моды, ненавязчиво рекомендуется, какие платья следует надевать на прогулку, а какие - в оперу. Если платья повседневные, будничные являли собой образчик женственной скромности, то наряды бальные, вечерние поражали зрителя своей пышностью и причудливым сочетанием украшений. Гоголь пишет: «Ленточные банты и цветочные букеты порхали там и там по платьям в самом картинном беспорядке, хотя над этим беспорядком трудилась много порядочная голова». В николаевскую эпоху появились понятия - «светский лев» и «светская львица». Ф.Булгарин объясняет причину возникновения этого названия: в лондонском зверинце жил свирепый лев, который обожал крохотную собачку и, надо сказать, этот лев был в большой моде. На него съезжались смотреть всем семейством, возле его клетки назначались свидания и так далее. Мало того, что сия история послужила сюжетом для известного толстовского рассказа, «…название льва перешло к людям, и каждый человек, отличающийся, чем бы то ни было, который возбуждал любопытство, - был лев». Далее этот термин стал трактоваться ещё более узко - появились «львы и львицы моды».

Ф.Булгарин пишет: «В Париже и у нас, в России, львами и львицами называют только модников и модниц, а Париже - оригинальных модников и модниц, т.е. изобретателей и изобретательниц новых крючков, петелек, выемок, вырезок. Корсажей, локонов и т.п., а у нас величают этим прозванием подражателей и подражательниц парижским львам и львицам. Наши львы ничего не выдумают - даже пороху!». Светским львом начинают именовать модно и со вкусом одетого человека, вхожего в лучшие дома, умеющего ценить изящное и ведущего сибаритский образ жизни. Светский лев не стремится во что бы то ни стало производить впечатление - внешне он даже равнодушен ко всему. Однако он знает, что все обращают на него внимание и перенимают его манеры и стиль одежды. Кто же в первую очередь перенимает? Ф.Булгарин отвечает: «шакалы», то есть те, кто всегда находятся вблизи льва или иного хищника! К «шакалам» очеркист причисляет не только мелких чиновников, молодых купчиков и сыновей богатых петербургских ремесленников, которые скупают дешёвые подделки, с виду весьма похожие на те вещи, которые носят светские львы. 

Есть и богатые «шакалы», - полагает Булгарин. Они шьют костюмы у тех же портных, что и львы, однако даже самый неискушённый взгляд отличает «льва» от подражающего ему «шакала». Разумеется, светский лев и светская львица - это однозначно столичные типажи, в провинции любой самый изысканный модник - изначально относится к породе «шакалов». Более того, московская барыня - это уже провинциалка, которая никогда не сможет стать светскою львицей! Нет в ней положенного лоска! Ещё в конце XVIII века петербургская мода с её точными следованиями парижским установлениям, стала противопоставляться провинциальной и, в частности, московской моде. В первой половине XIX столетия эта антитеза сделалась настолько очевидной, что это породило многочисленные опусы на тему петербургского и московского стилей жизни. В.Белинский писал: «Петербург наблюдает большое приличие в своей одежде, не любит пёстрых цветов и никаких резких и дерзких отступлений от моды; зато Москва требует, если уж пошло на моду, чтоб во всей форме была мода: если талия длинна, то она пускает ее ещё длиннее…».

В Петербурге - делают карьеру, в Первопрестольной - женятся. У града Петра - характер мужской, у Москвы - дамский. Северная столица славится bon ton-ом и светским обхождением, древняя столица - своим ухарством и умением шикарно потратить деньги.
Итак, Белинский отмечает: «Хороший тон, это - точка помешательства для петербургского жителя: последний чиновник, получающий не более семи сот рублей жалованья одевается всегда у порядочного портного и носит на руках, хотя и засаленные, перчатки…». Как известно, Акакий Акакиевич пошил себе добротную шинель не из праздного щегольства, но дабы уберечься от пронизывающего холода, однако, его коллеги тут же оценили импозантность своего сослуживца в обновке. Для типичного петербуржца важен был самый факт соответствия дресс-коду. Дворянско-чиновничья культура требовала «правильности» одежды и того, что в прежние годы именовалось «регулярностью».

В той же манере, но только более хлёстко, написана и панаевская «Барыня» (1841 г.). «Московские барыни отличаются хлебосольством, благотворительностью, чувством национальной гордости и безобразием экипажей. В петербургских барынях оригинального мало. Они помешаны на светскости, о которой не имеют ни малейшего понятия». Провинциальные кокетки шьют платья не у питерских модисток, а поручают новейшие выкройки своим крепостным мастерицам. «-Я выпросила у сестры выкройку нарочно для смеху; Меланья моя принялась шить. -Так у вас разве есть выкройка? - вскрикнула во всех отношениях приятная дама не без заметного сердечного движенья». Так гоголевские дамы из уездного города N узнают друг от друга о новейших модах. В.Белинский, между тем, продолжает:«Ядро коренного московского народонаселения составляет купечество. Девять десятых этого многочисленного сословия носят православную, от предков завещанную бороду, длиннополый сюртук синего сукна и ботфорты с кисточкою, скрывающие в себе оконечности плисовых или суконных брюк; одна десятая позволяет себе брить бороду и, по одежде, по образу жизни, вообще по внешности, походит на разночинцев и даже дворян средней руки».

В Москве происходило естественное взаимообогащение дворянского и купеческого стилей одежды. Недаром в Питере московских барышень презрительно называли «купчихами», подразумевая, что у них чересчур яркий румянец и слишком много цветов на шляпках. В шуточной пьеске Ф.Булгарина «Две противоположности» (1843 г.) светская барышня произносит характерную фразу: «Провинциялка, московочка - племянница хозяина…». Московская купчиха, пока ещё не рискуя одеться по «парижской картинке», тем не менее, выбирала европейские аксессуары. Правда, выглядела она комично, ибо не знала правил хорошего тона. Ещё более удивительно выглядели представители мещанского сословия. Они тоже не хотели отставать от моды, тянулись за теми, кто стоял повыше, но, страшась отойти от дедовских обыкновений, создавали «…какой-то особенный костюм из национального русского и из басурманского немецкого». В.Белинский отмечает: «…Неизбежно красуются зелёные перчатки, пуховая шляпа или картуз такого устройства, в котором равно изуродованы и опошлены и русский и иностранный типы головной мужской одежды…».

Теперь следует обратиться к конкретным образцам одежды.

http://istorikov.ru/moda/

Иванкина Галина © 2013.