5 слушали 0 копий [+ в свой плеер]

2 слушали 0 копий [+ в свой плеер]

слушали 0 копий [+ в свой плеер]

2 слушали 0 копий [+ в свой плеер]

Армия поэтов
Очерк О. Мандельштама


Мандельштам весьма резко осуждал стихоманию,
массовое писательство стихов:
"Он, например, выгнал молодого поэта,
который пришел жаловаться, что его не печатают.
Смущенный юноша спускался по лестнице,
а Осип стоял на верхней площадке и кричал вслед:
"А Андрея Шенье печатали? А Сафо печатали?
А Иисуса Христа печатали?"
С. Липкин и А. Тарковский и посейчас охотно
повествуют как Мандельштам ругал их стихи"


А. Ахматова. Мандельштам. Соч., т. 2, стр. 187.


1. И их сотни тысяч


Во французских гимназиях-лицеях в число предметов обучения входит версификация - писание стихов. Французские мальчики упражняются в писании александрийских двенадцатисложников по старому испытанному рецепту.


Во французской гимназии вряд ли представляют себе другую поэзию, кроме официальной; юноши получают венки и награды за "академические" стихи, - внешне грамотные, на самом деле глубоко фальшивые и пораженные крупнейшими недостатками.


Очевидно, эта школьная учеба отбивает вкус к сочинению стихов, и молодое поколение, средне-буржуазный юноша, выходя из гимназии, стряхивает с себя поэтическую пыль, вместе с учебниками.


В России юношеское сочинение стихов настолько распространено, что о нем следовало бы говорить, как об огромном общественном явлении, и изучать его, как всякое массовое, хотя бы и бесполезное, но имеющее глубокие культурные и физиологические причины производство.


Знакомство, хотя бы и поверхностное, с кругом пишущих стихи вводит в мир болезненный, патологический, в мир чудаков, людей с пораженным главным нервом воли и мозга, явных неудачников, неумеющих приспособляться в борьбе за существование, чаще всего страдающих не только интеллектуальным, но и физическим худосочием.


Лет десять назад, в эпоху снобизма "бродячих собак", юношеское стихописание носило совершенно другой характер. На почве безделья и обеспеченности, молодые люди, не спешившие выбрать профессию, ленивые чиновники привилегированных учреждений, маменькины сынки, - охотно рядились в поэтов со всеми аксессуарами этой профессии: табачным дымом, красным вином, поздними возвращениями, рассеянной жизнью.


Сейчас это поколение выродилось, игрушки и аксессуары разбиты, и среди массы пишущих стихи очень редко попадаются поэты-снобы, изнеженные и хорошо обеспеченные.


При исключительно трудной борьбе за существование десятки тысяч русских юношей умудряются отрывать время от учения, от повседневной работы для сочинения стихов, которых они не могут продать, которые вызывают одобрение, в лучшем случае, лишь немногочисленных знакомых.


Это, конечно, болезнь и болезнь не случайная, недаром она охватывает возраст от 17 до 25 приблизительно лет. В этой форме, уродливой и дикой, происходит пробуждение и формирование личности, это ничто иное, как неудачное цветение пола, стремление вызвать к себе общественный интерес, это жалкое, но справедливое проявление глубокой потребности связать себя с обществом, войти в его живую игру.


Основное качество этих людей, бесполезных и упорных в своем подвиге, это отвращение ко всякой профессии, почти всегда отсутствие серьезного профессионального образования, отсутствие вкуса ко всякому определенному ремеслу. Как будто поэзия начинается там, где кончается всякое другое ремесло, что, конечно, неверно, так как соединение поэтической деятельности с профессиональной - математической, философской, инженерной, военной - может дать лишь блестящие результаты. Сквозь поэта очень часто просвечивает государственный человек, философ, инженер. Поэт не есть человек без профессии, ни на что другое не годный, а человек, преодолевший свою профессию, подчинивший ее поэзии.


Спутником этого отвращения к профессии является, и на этом пункте я чрезвычайно настаиваю, отсутствие всякой физической жизнерадостности, чисто физиологическая апатия, нелюбовь и незнакомство со спортом, движением, попросту отсутствие настоящего здоровья, обязательная анемия.


После тяжелых переходных лет количество пишущих стихи сильно увеличилось. На почве массового недоедания увеличилось число людей, у которых интеллектуальное возбуждение носит болезненный характер и не находит себе выхода ни в какой здоровой деятельности.


Совпадение эпохи голода, пайка и физических лишений с высшим напряжением массового стихописания - явление не случайное. В эти годы (Домино, Кофейни Поэтов и разных Стойл) молодое поколение, особенно в столицах, необходимостью было отчуждено от нормальной работы и профессиональной науки, между тем, как в профессиональном образовании и только в нем скрывается настоящее противоядие от болезни стихов, настоящей жестокой болезни по тому, как она уродует личность, лишает юношу твердой почвы, делает его предметом насмешек и плохо скрытого презрения, отнимает у него то уважение, которым пользуется у общества его здоровый сверстник.


У больного "болезнью стихов" поражает полное отсутствие ориентации не только в его искусстве и литературных школах, но и в общих вопросах, в отношении к обществу, к событиям, к культуре.


Попробуйте перевести разговор с так называемой поэзии на другую тему - и вы услышите жалкие и беспомощные ответы, или просто - "этим я не интересуюсь". Больше того, больной "болезнью стихов" не интересуется и самой поэзией. Обычно он читает только двух-трех современных авторов, которым он собирается подражать. Весь вековой путь русской поэзии ему незнаком.


Пишущие стихи в большинстве случаев очень плохие и невнимательные читатели стихов; для них писать было бы одно горе; крайне непостоянные в своих вкусах, лишенные подготовки, прирожденные не-читатели - они неизменно обижаются на совет научиться читать, прежде чем начать писать.


Никому из них не приходит в голову, что читать стихи - величайшее и труднейшее искусство, и звание читателя не менее почтенно, чем звание поэта; скромное звание читателя их не удовлетворяет и, повторяю, это прирожденные не-читатели.


Разумеется, все, что я сейчас говорю, относится к массовому явлению. Дальше я попытаюсь подойти к нему ближе, классифицировать его и дать несколько типичных примеров.


Мне хочется лишь сказать, что волна стихотворной болезни неизбежно должна схлынуть в связи с общим оздоровлением страны. Молодежь последнего призыва дает меньше поэтов, больше читателей и здоровых людей.


Меня могут спросить, почему бы по примеру французской буржуазной школы не ввести стихописание, версификацию в наше школьное обучение, чтобы показать трудность этого дела, научить его уважать.


На это я отвечу - уже во Франции школьное обучение стихотворчеству нелепо, потому что оно имеет смысл только там, где существует веками неподвижная общепризнанная поэтическая манера: система просодии, как например, в древней Греции.


Не только русский, но и европейский стих переживает сейчас коренную ломку, поэтому школа, не имея перед глазами увековеченного и прославленного образца, будет поставлена в затруднение, чему учить, и, в лучшем случае, даст лишь подражателей отдельным и случайным поэтам.


Одно дело, если юноша учится писать во всенародной и общепринятой поэтической манере, это просто грамота. Грамоте же можно учить.


Другое дело - подражание отдельным авторам, это дело вкуса, и оно остается на личной совести подражателя.


Кто же они, эти люди - не глядящие прямо в глаза, потерявшие вкус и волю к жизни, тщетно пытающиеся быть интересными, в то время, как им самим ничего не интересно? О них я хочу рассказать в следующий раз - без глумленья, как о больных.


2. Кто же они такие?


Встреча в редакции тяжелого, допотопного, уже не существующего ежемесячника. Входит милый юноша, хорошо одетый, неестественно громкий смех, светские движения, светское обращение совсем не к месту. Надышавшись табачного дыму, уже собираясь уходить, он словно что-то вспоминает и с непринужденностью обращается к бородатому, одурманенному идеологией и честностью редактору: - А скажите, вам не подошли бы французские переводы стихов Языкова? - Глаза у всех раскрылись - было похоже на бред. Он пришел сюда предложить французские стихи и притом переводы Языкова. Когда ему пролепетали вежливое - не нужно, он ушел веселый и ничуть не смущенный. Дикий образ этого юноши мне запомнился надолго. Это был какой-то рекорд ненужности. Все было ненужно: и Языков ему, и он журналу, и французские переводы Языкова России. Не знаю, легко ли ему ходить по людям с таким товаром, но он отверженный, он щеголь и гордится этим.


Однажды я застал у себя в комнате мрачного, очень взрослого человека. Он стоял в шляпе с толстым портфелем, решительный, тяжелый и глядел с ненавистью. Ни тени приветливости, ни улыбки, ни даже обыкновенной просьбы не выражало его лицо: лицо враждебное и ненавидящие глаза. С сосредоточенной враждебностью он сообщил, что его многие слушали и одобрили "из вашей компании", как он выразился с оттенком презрительности, и вдруг уселся, вытащил из портфеля пять клеенчатых тетрадей: - У меня есть драмы, трагедии, поэмы и лирические вещи. Что вам прочесть? - Обязательно прочесть вслух. Обязательно немедленно. Требование и все та же непримиримая ненависть.


- "Я не знаю, чего вам нужно, на какой вкус вам нужно. Вашей компании нравилось. Я могу на разный вкус". Когда его тихонько выпроводили, у меня создалось впечатление, что в комнате побывал сумасшедший. Но я ошибся: то был разумный взрослый человек, отец семейства, по образованию техник, но неудачный, инженерию забросил, где-то служит, кормит семью, но иногда на него "находит", и с тяжелой, звериной ненавистью, обращенной даже на собственные кожаные тетради, он врывается в чужие жилища, требует, чтобы его похвалила какая-то "компания", чтобы ему кто-то помог и признал. С ним нельзя говорить. Он оскорбит и хлопнет дверью. С ним разговор закончился бы где-нибудь в пивной бурной исповедью и слезами.


Еще один: голубоглазый, чистенький, с германской вежливостью, аккуратностью приказчика и шубертовской голубой дымкой в глазах. Его приход не уродлив: в нем нет ничего насильственного и безобразящего человеческое общенье. Просто, слегка извиняясь, оставляет детскую каллиграфическую рукопись. И что же? - в убогих строчках, косноязычных напевах - благородный дух германской романтики, темы Новалиса, странные совпадения, беспомощные создания подлинно высокого духа. Он приказчик в нотном магазине, был настройщиком, полу-немец. Да читайте же Новалиса, Тика, Брентано. Ведь есть же целый мир, которому вы, кажется, сродни. - Не читал, не догадался, предпочитает писать. Этот или излечится совсем от высокой болезни, или станет настоящим человеком.


Молодой человек в голодное время ходил к классическому поэту и читал ассирийские стихи. Чтобы заставить себя слушать, он приносил сахар. Будучи убежден, что все вообще ерунда и что все можно подделать - и ассирийскую мифологию и сахар он приносил в дар поэту. Он стеснялся бедности и всяческого убожества - он поддерживал самоуважение странными своими жертвоприношениями. Судьба подняла его очень высоко - сейчас у него международное бюро для марочных коллекционеров. Он сохранил только скептицизм, неуважение к своему ассирийскому учителю и убеждение, что все можно подделать.


Стихотворцев в Москву и Петербург шлет Сибирь, шлет Ташкент, даже Бухара и Хорезм. Всем этим людям кажется, что нельзя ехать в Москву с голыми руками, и они вооружаются чем могут - стихами. Стихи везут вместо денег, вместо белья, вместо рекомендаций, как средство завязать сношения с людьми, как способ завоевать жизнь. Ребенок кричит оттого, что он дышит и живет, затем крик обрывается - начинается лепет, но внутренний крик не стихает, и взрослый человек внутренне кричит немым криком, тем же древним криком новорожденного. Общественные приличия заглушают этот крик - он сплошное зияние. Стихотворство юношей и взрослых людей нередко этот самый крик - атавистический, продолжающийся крик младенца.


Слова безразличны - это вечное я живу, я хочу, мне больно.


Он приехал из Иркутска, из рабочих, большое самолюбие, не боится правды, когда ему говорят "плохо", он привез не стихи, а сплошной крик. Ему кажется, что это похоже не то на Маяковского, не то на каких-то имажинистов. Ни на что не похоже. Короткие строки, два-три слова, дробит, грызет, захлебывается, душит, неистовствует, затихает, опять куда-то громоздится, ревет, слова безразличны, слова непослушны, все выходит не так, как он хочет, но слышен в них древний рев: я живу, я хочу, мне больно, и, может быть, еще одно уже от взрослого и сознательного человека - помогите! Таких как этот - десятки тысяч. Они - самое главное - им нужно помочь, чтобы они перестали кричать, когда для них будет покончено со стихами - этим атавистическим ревом, - начнется лепет, начнется речь, начнется жизнь.


Я спрашиваю - как они сами себя слышат - ведь это очень важно - все зло в том, что они себя оглушают, дурманят звуком собственного голоса, кто просто орет, не считаясь с синтаксисом, чувством и логикой, - кто подпевает в нос, кто бормочет, раскачиваясь на арабский лад, кто выдумал речитативную себе погудку и запевает под мелодическую сурдинку. Смотришь на листок бумаги и думаешь - ведь неглупый человек написал - как он может в этом что-нибудь находить? Но послушаешь, как он это читает - литургия, пророк, носовые звуки, уже на русскую речь непохоже - до того торжественно. Сохранившиеся эстеты напирают на окончания прилагательных - анный, онный, любители грубых стихов на новый лад читают стихи, словно ругаются, наступая на слушателей с проклятием и угрозами. Ну, конечно: голос - рабочий инструмент, без погудки нельзя, она что рубанок. Голосом, голосом работают стихотворцы. Правильно. Но голос этих людей - их собственный враг. С таким голосом ничего не сошьешь, не сладишь.


Другая черта - жажда увидеть себя напечатанным, хоть где-нибудь, хоть как-нибудь. Убеждены - вот напечатают, и сразу начнется новая жизнь. Ничего не начнется. Печатанье не событие, даже самое хорошее стихотворение не сдвинет с места литературных гор. Девушки и барышни, рукодельницы стихов, те, что зовут себя охотно Майями и хранят благоговейную память о снисходительной ласке большого поэта. Ваше дело проще, вы пишете стихи, чтобы нравиться. А мы сделаем вот что: - заговор русской молодежи - не глядеть на барышень, которые пишут стихи.


А кто же будет писать стихи? Да разве на это вообще нужно разрешенье - все мы носим ботинки, а ведь мало кто шьет башмаки. А многие ли умеют читать стихи? А ведь пишут их почти все.

217 просмотров

такие клоуны, как Жигалов, представители юродствующих на сцене. таких единицы. таких мне кажется гнали, гонят и будут гнать. потому как такие люди, не взирая на лица, говорят то, что у них на душе, а души у них чистые и светлые. быть рядом с такими людьми всегда очень тяжело, потому что рядом с ними невольно ощущаешь себя низким человеком. когда это кратковременное явление с этим можно смиряться, но когда они рядом с тобой долго с этим надо что-то делать: либо гнать их от себя, либо работать над собой, чтобы хоть на немножечко стать к ним ближе.

ложиться спать почти никогда не хочется и также нет особого желания выползать по утрам из постели. наверно это потому, что в той и другой ситуации я должен. как же простить себе этот долг. я думаю, что это какой-то обман. я не хочу быть эгоистом, но все, что я делаю, я делаю для себя. и только дело спасения собственной бессмертной души можно делать ради Любви. ради любви к Тому, Тому кто дал эту великую возможность - любить.



По привычке


Митрофанов возвращался домой через парк. Через голые ветки старых лип прорывалось солнце и падало на мокрый асфальт разнообразными пят - нами, наполняя густой воздух аллей пронзительным светом. Из динамиков, висящих на ларьке со сладкой ватой, выплескивался формат субъективного FM канала. И в принципе, а Митрофанов был принципиальным человеком, от этой уникальной музыки его подташнивало, но он шел, улыбаясь, хотя на самом деле уже второй месяц к ряду на его душе скреблись дикие, тротуарные кошки.
Парк был его самым любимым и самым чистым местом в городе. Иногда, а это иногда случалось всегда спонтанно, когда Сергея Константиновича накрывала необъяснимая зеленая тоска, он приходил в эту милую зону отдыха. К этим вечно старым липам, к этому маленькому, грязному пруду, на берегах которого стояли всегда полуразваленные статуи; к маленькому зеленому домику, за оградой которого кричали ободранные павлины; к этим маленьким, насыпным холмам, к цветам, растущим в клумбах. К старикам, сидящим на грязных белых лавочках; к молодым мамашам с колясками, которые не обращали на него никакого внимания; ко всему тому, что молча, но с необъятной теплотой встречало его здесь и радовало его своей любовью.
Но сегодня, когда он шел через парк, его ни на минуту не покидало ощу-
щение какой-то отчужденности ко всему тому, к чему ранее он относился с каким-то девичьим трепетом и детским восторгом. Это новое чувство одновременно пугало его и приводило в недоумение.
«Глобальные мысли тужились в мозгу, пальцы лазали в бороде», - про-неслась в голове Сергея строчка из Егора Летова и он решил присесть на лавочку, чтобы немножко передохнуть. И только после того, как он присел, только тогда он почувствовал усталость, которая железным ужасом висела на его сухоньких плечах и давила, просто-таки прижимала бедного человека к земле своей скрупулезной тяжестью. Из кармана куртки он достал пачку «Уинстона» и попытался, было закурить помятенькую сигаретку, но, к сожалению, не обнаружил у себя зажигалки.
- Странно, с утра же еще была,- проговорил он вслух, что случалось с ним крайне редко, когда рядом были люди.
- Простите Бога ради, милостивый человек, может быть, вас не затруд-нит угостить меня огоньком, - обратился Сергей к проходившему мимо него
грузному, краснощекому, пожилых лет человеку в английском плаще, клет-чатой кепке и в, начищенных до кошачьего блеска, черных ботинках.
- Вас на самом деле это забавляет, молодой человек?- вглядываясь в ус-тавшие глаза Сергея, поинтересовался старичок теплым, дребезжащим те-норком.
- Что именно?
- Курить с таким наслаждением эти странные помятые сигаретки?- ничуть не изменившись в лице, и все тем же голосом, смотря куда-то вдаль, произнес старичок.
- Как бы вам поточнее-то ответить, милый вы мой,- втягивая в себя едкий дым, продолжал Митрофанов, пытаясь заглянуть в глаза своего великовозрастного собеседника,- вот уже третий день то достану я эту сигаретку из пачки, то снова ее туда положу, но дело-то ведь совсем не в этом.
- Да, дело определенно совсем не в этом. Жизнь весьма, весьма не проста. Вы меня уж простите старика и позвольте откланяться, - приподнимая над головой кепку, с мягкой улыбкой на лице проговорил старичок, отправляясь куда-то,- ноги кривые, а жить-то хочется. Старый дурень, совсем запамятовал,- бормотал он себе под нос, удаляясь от Сергея, чуть прихрамывая на одну ногу.
Сам Сергей никуда не торопился, да и торопиться ему было некуда. За-тянувшись пару раз поглубже, насколько позволяли здоровые легкие моло-дого человека, Сергей Константинович взобрался на лавку с ногами. Сплевывая раз за разом перед собой, он смотрел на образовавшуюся грязь, и на разбитые уже, но совсем не старые, запылившиеся замшевые ботинки. «На моих шузах лежит пыль многих городов»,- пронеслось в его голове и он потихоньку начал проваливаться в мягкую, влажную топь воспоминаний. Он глядел на свои потертые 501 levi’s-ы и тут он вспомнил, как приобрел свои первые фирменные джинсы, а точнее как он украл их в гуманитарке в каком-то задрипанном городишке, где-то под Варшавой. И еще многие и многие страны, города и веси всплывали в его памяти; некоторые события появлялись на этой гладкой поверхности, словно легендарные субмарины, батискафы, но поднимался на этот когда-то романтический горизонт и ужасно вонючий, ежедневно увеличивающийся мусор.
Сергей поднял, слегка налитые кровью, глаза к небу и выпустил густую
струю табачного дыма с легким привкусом дешевого одеколона. И тут же горло его сдавило, и он закашлялся, словно желтый, сморщенный старик. Откашлявшись, молодой человек смачно отхаркнул, благо в этот нелицеприятный момент никого не было рядом и выбросил дымившийся окурок в, покрытый тонкой пленкой пыли, старинный пруд. Бычок еще некоторое время продержался на поверхности, но, послав в небо последнюю струйку дыма, медленно и верно пошел на дно. Митрофанов поднялся с лавочки и верным, но нестойким шагом пошел домой. Точнее он шел не домой, а на квартиру, которую снимал на всякий случай, а случай этот длился уже второй месяц.
Был, так сказать, час пик и люди, огромной своей массой, возвращались
В такой для них милый спальный район. Сергей Константинович, не обращая на них никакого внимания, двигался в противоположном направлении.
- Серега, привет,- раздался знакомый голос и, из движущейся ему навстречу серой массы, отделилась стройная фигура.
- О, Сантьяго Бернабео, собственной персоной. Сколько зим, столько лет,
я бы тебя еще не видел, - последнюю часть фразы они произнесли в один голос и рассмеялись. Когда-то они жили в одном дворе. В те времена Сашка и Сережка были неразлучные друзья, мало того, они были лучшей парой центральных нападающих; их дворовая команда не знала себе равных по всей округе.
Так сложилось, что родителям Сергея приходилось работать в различных городах, тогда еще необъятных просторов, нашей страны и в очередной раз, когда они вернулись в N-ск, семья Митрофановых перебралась в другой, более престижный, район города и та дружба, которая была у ребят мало-помалу, стала убывать.
- Здравствуй, здравствуй, Сережа, рад тебя видеть,- солнце падало на веснушчатое лицо Александра, а голубые глаза его светились так, словно не было этих почти трех десятков бурных лет. В их ослепительной глубине все также горел тот огонек, который напоминал о стареньком дворе, о волейбольном корте, огороженном толстой рабицей, с воротами из живых канадских кленов и с той невыносимой жаждой гола,- и выглядишь на пол лимона, и здоров, аки гладиатор. С таким счастьем и на свободе.
- Не гадал, не чаял. Сколько же лет мы не виделись, года два или три? Пойдем где-нибудь посидим, перетрем о чем, о сем… а, под водочку, да с селедочкой?
- Не вопрос, Сереж, пошли. Тут вот недалеко хороший пабик открыли.
- О, родной,- потирая ладони, проговорил Сережка, - так пойдем ко мне домой.
- Домой, это хорошо. Дома ждет тебя молодая жена, на столе для тебя красный борщ, холодная водочка в хрустальном, покрывшимся легкой испариной графинчике, один, нет два, конечно же, лучше три бутербродика с красной икорочкой, там еще на плите что-то дымиться. Из детской выбегают твои маленькие карандашики; старший с дневником, чтобы порадовать тебя очередным успехом, а младшенький просто от радости, что папка пришел.
- Все примерно так, да, только борщ еще на плите и скорее всего холодный,- с легкой неуверенностью в голосе ответил Сергей.
- А ты, по-прежнему бухгалтером, дебеты-кребеты, расчеты под счеты?
- Да, уже главным. Сижу, понимаешь ли, в личном кабинете, иногда хожу по банкам, с людьми разными, нужными уже познакомился. Каждый день рутина, времени свободного не остается. Молодые девчонки, красивые, знаешь м-м, проходят мимо и не замечают- улыбаясь одним уголком рта, рассказывал Митрофанов, искоса заглядывая в глаза своего друга детства,- но глупые, приходится постоянно обучать их простейшим вещам. Иногда, даже особо одаренных, милый мой, в позу приходится ставить, не весьма удобную…
- Да, тяжко тебе приходиться, - резко прервал его Александр и в его глазах появился некий печальный оттенок, скорее всего это было непонятное для Сергея сочувствие, он хотел было что-то спросить, но Митрофанов не заметил случившейся перемены и продолжил свой рассказ.
- Все по высшему уровню: фитнес-зал, бассейн, в баньку со своими хожу, с сотрудниками; коорпаротивчики. Так что свободного времени практически нет. Чтобы хорошо зарабатывать, надо хорошо выглядеть,- в последней фразе послышалась легкая, но какая-то невыносимая тяжесть. Сергей не мог уже смотреть в, казалось бы, наивные глаза своего друга и ему ужасно захотелось курить,- у тебя нет сигаретки?
- Не курю Сереж.
- Везет. А я вот, знаешь, курю и самое интересное, что мне это нравится,-
кашлянув пару раз, произнес Сергей, удивляясь, зачем он это сказал,- а ты-то сам, откуда, куда, зачем?
- Да вот отработал, теперь к теще.
- На блинчики?
- Ремонт там у нее делаю. А то знаешь, мои-то два сорванца любят пово-евать, а она женщина воспитанная, не всегда может их урезонить.
- А работаешь все на стройке?
- Да. Двое детишек, третьего вот ждем.
- А живешь все со стариками или в общагу перебрался?
- С папой, с мамой, дом хоть и старенький, но большой. Ты же ведь не знаешь, квартиру мы продали и дом купили.
- Да помню я, помню, ты мне в прошлую нашу встречу про домик этот рассказывал,- почесывая за ухом, куда-то в сторону произнес Митрофанов,- и в колокола, все в той же захудалой церквушке бьешь?
-Ты приходи ко мне на колокольню. Там знаешь, какая красота, когда солнце садиться, такое мягкое, нежное, на душе легко и ничего того, что осталось на низу не надо. Благодать там.
Тут Сергею еще сильнее захотелось курить, он стал озираться по сторонам и был готов спросить сигарету у любого прохожего, но как не странно никого рядом не было.
- Слушай Саш, было очень приятно с тобой поговорить, но ты сам пони-
маешь свободного времени в обрез. Позволь откланяться.
- Буду ждать тебя, приходи.
- Спасибо Сашка, найду обязательно время и приду.
Как невыносимо орали кошки на душе - и в голове Сергея Константиновича свербела лишь одна мысль и эта мысль была не его. Он поспешно удалялся от своего друга в сторону магазина. Ему очень хотелось домой к жене и детям, но он знал, что он там не появится до тех пор, пока ему не принесут извинения.
- Мужчина куда это вас черти несут,- выругалась на него пожилая дама, с которой Сергей Константинович столкнулся на тротуаре, уже у самого магазина, - так и голову можно сломать…

бывает мы хотим кого-то спасти, сделать ему как можно больше, как нам кажется хорошего, а на самом деле мы просто потакаем своим амбициям.
Доброжелатель
Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна
(9 заповедь)
Ночь непривычно спокойная.
Редкий шорох машин.
Щурилась лампа настольная,
Щурился бархат гардин.

Нож перочинный на столике
В кожаном сюртучке,
Лихо отыгранный Толиком
В местном одном кабачке…

Ручек не пара, не троечка,
Штучек то ль пять, то ли шесть,
Сломанных после надстрочия,
Раз, два, три… восемь, как есть.

Чаю гора золотистого,
Жаркий камин… а потом
Лунного пса неказистого,
Вскормленного серебром,

В свете мерцанья застольного,
В бархате струйных гардин
С телом певца беспокойного
Вынесли с рядом картин.

ленивому человеку свойственно занимать голову всевозможной ерундой и именно такой ерундой, которая его не в коей мере не наведет на мысль о работе и от этого он чертовски устает. пытливый же человек занимает голову той же всевозможной ерундой, даже не задумываясь, пригодиться ему эта инфа или нет. но в итоге из всей белиберды, которая собирается у него в голове, пытливый делает выводы, которые многих приводят в восторг - при этом, совершенно не напрягаясь.но на самом-то деле пытливый ум - это ум с огромным навыком труда. поэтому думать о человеке и делать выводы во время какого-либо совершаемого им процесса глупо. а, если взять в толк, что вся земная жизнь - это беспрерывный процесс от рождения до кончины, то кто может из нас смертных знать, что нас ждет, какая награда, после того как мы пересекаем финишную черту. ведь человек с пытливым умом и с колоссальным багажом знаний, может быть, совершеннейшей скотиной по отношению к другим подобным ему, а тот, казалось бы лентяй, даже и по отношению к гораздо отличным от него благороднейшим человеком...

вокруг меня грешники и святоши. общий язык найти легче с грешниками, а тянет почему-то к святошам.