Было хорошо.
Попробуем по другому.

Кося аккуратно поправила юбочку, стрельнула подведенными глазками, отчего пухлые щечки покрылись румянцем. Кондей в вагоне сушил ей носик, напоминая о сухости во рту. Ночка у Коси была долгая, ничего не скажешь.

Прикусанная губа, аккуратно сжатый пальчиками телефон. Уж что, а его она бы ни за что не отпустила. И не приходилось, впрочем. Небольшие наушники, розовые, без проводов конечно, к чему что-то лишнее. Кося избегала того, что может её удержать, зацепить, что может её хоть немного остановить.
Эта девочка знала, как двигаться.

И ей точно не нравился этот насупленный, лохматый дурачок на угловом сиденье.
Дело не в нём, Косе было на всех плевать, как окружающих, так и желающих близости. Быть в центре - да, это она могла, это ей даже нравилось. А вот оказываться среди прочих - не сегодня, не в то время, о котором она думала.
Не в её сейчас.

Следующая остановка её. Девушка провела рукой по волосам, будто снимая с них пелену. Снова к солнцу, снова к жизни. Через пару шагов она уже не будет помнить об этом вагоне.

Сигарета упала на асфальт и скрылась под каблуком. Он растёр её с удовольствием и, через секунду, уже забыл.
Дорога от дома тянулась лабиринтом, через театральные коридоры, забитые старыми и новыми декорациями. Здесь нарисована дорога, здесь будущий дом, здесь дом старый. Этот кинотеатр вряд ли когда-то откроет свои двери, но его остов, листы жести на его окнах - часть прошлого, так идиотски не переставшая быть настоящим. Всё никак.
Обходит бульдозер и асфальтоукладчик. Они даже не раздражают, хотя близки как родная мать и её стряпня. Они были и будут всегда.
За окном его дома очередная башня поднимается к небу, заменяя своей серостью его небесную серость. Раньше он видел здесь закаты, после видел мельтешение, сейчас не видит ничего.
Это могло бы устремлять его самого выше, да?
Но чем выше он забирался, тем больше незаполненных участков видел. Отделенные сеткой, лентой, гофрированным металлом, они и только они спутники любой прогулки, воспоминания, лазейки к прошлому.
От его первого дома осталось только дерево, к которому крепилась бельевая верёвка. Чудом уцелело и растет себе, напоминая, что не всегда его город был лощеной открыткой.

Он рукой придержал грязную ткань, проник зону без текстур. Выровненные, выскобленные участки, аккуратные стопки плитки, геометрические укрытия людей, чей хлеб - постоянное разрушение и бездумное созидание. Никакой злости или раздражения. Он шел по изнанке города. Здесь не было места эмоциям или развитию, только разбивающие ночь лучи прожекторов, только следы чьих-то дел. Он вышел с другой стороны, закурил.
Пыльный ботинок прижал истлевший окурок.
Рассвет забрал последние краски.
Город, его стройка и ремонт - жаль, что им не построить ничего внутри Него. Ничего им там не починить.

Я пьяный, глупый, безалаберный.
Паяц, на улице оплеванный.
Бесценный, да не оценивший.
Гроши кредитом получивший.

"Спасибо" пара, похвалами..
Комками фантиков в кармане
На дне прижатыми комками.
Под сигаретой и мечтами.

Хвала, донесшаяся тихо
Как этикетка на бутылке.
Которую допью я лихо
Оставлю на полу в курилке

Небрит, нечесан, неотёсан.
Избит, как в строках этих ритм.
Останусь так же я с вопросом
Зачем это во мне горит?

Потерялся во времени.
Как нога со сна в стремени.
Не пойму почему и что делали
Голова, ноги, руки и где они.

Мне сегодня - наградою,
Завтра - как обещание
Неизвестность - страдание
Одиночество как оправдание.

Этой ночью потерянный,
Окунувшийся, согбенный.
Лицами весь наполненный.
Весь в сегодня распластанный.

Но я выпрямлюсь, честно.
Ведь иначе - оставленный.
Стану лучше я. Честно.
Пусть и с сердцем расплавленным.

Она сидела напротив, а неказистый он по другую сторону.
Её образ походил на пойманный художником свет.
Он был окном, через которое этот свет падает на готовую картину.
На законченное произведение.
Его заворожило увиденное, без желания обладать или даже приблизиться.
Он захотел разделить с ней это ощущение.
Он оторвал клочок бумаги и написал на нем ручкой. Руки потряхивало от того, что задумала голова. Она, конечно, ничего не замечала.
Двери вагона открылись, он пошёл на выход. Он кинул ей сложенный клочок.
Он никогда не узнает, прочла ли она.
"Ты красивая".

Я как будто не спал
Вместе с грудью я впал
И с кровати ли встал
Стал я города ядом.

Улицей прошептал
Над каналом пропал
Поворот потерял
Стал я в городе гадом.

Я бросал и швырял
Ветром слезы срывал
Крышами грохотал
Город стал моим взглядом.

Красным я рисовал
Только черным писал
Сам себя проклинал
Город был со мной рядом.

Второй родился в Городе Героев, но не смог в нём жить. У него был брат - Первый. Брат был не один, считай что всегда был не один - была с ним Третья. Первый и Третья всегда были более едины, чем Второй с кем бы то ни было. Но Третья была частью сказки лишь отчасти, а потому..
Читать далее...

Грязный стакан на гладком пластиковом столе. Ничего рядом кроме, ни стен, ни пола. Он на чем то сидит, над ним есть крыша, белая и оттого нереальная, как и стол.
Стакан почти пуст, он допьет, рано или поздно допьет, а больше не будет ничего, сам стакан перестанет быть, существовать, иметь значение. Никто его не наполнит, ничто не сделает его бытие иным.
Стоит ли ему перестать прикладываться к стакану? Конечно нет, что это изменит.
Потому он допьет. Не сейчас, уже скоро. Дождется заката солнца, которого нет. Докурит сигарету, чтобы осталось две затяжки - закурить горечь после глотка.
Он встанет. Не трудясь размять затекшую спину, пойдёт назад, оставив не задвинутым свой стул. Всё перестанет быть его, прошлое сотрется широким мазком.
Нет света впереди.
Нет тьмы позади.
Он поднимает ноги, потому что не может иначе.
Город просыпается без груза его тоски.

Он исхудал. Остатки меха лохмотьями висели на серой коже. Плотные ветви не пускали солнечный свет, дорога через лес заняла у него жизнь, не оставив расписки, не пообещав вернуть.
Он не злился на неё.
Капля крови выступила на порезанной щеке. Иссохшая рука взмахнула рядом с лицом, будто отгоняя мушку, отодвигая ветку. Капля упала на дорогу и тут же пропала в листве, корнях и пыли.
Но, через мгновение, красным кристаллом поднялась к его лицу.
В капле крови отражалась его жизнь.
Он увидел цветок - семенем он падал в землю и солнцем поднимался к небу.
Увидел себя - огромная ладонь неизбывной нежностью касалась прекрасных листьев.
Увидел кровь - его жизнь питала сущность цветка, делая его ещё прекрасней, приближая его к жизни. Делая их ближе.
Увидел закат, когда цветка не стало и начался его путь.
Кристалл поднялся выше и тропинка озарилась его светом. Алая нить легла среди мхов и трав, проложив для него путь. Ветви расступались, давая ему пройти, кроны нехотя пускали больше света ему на макушку, высвечивая его побелевшие глаза.
Капля задрожала. Её вибрации заставляли сердце варвара трепетать, он будто прозрел, он улыбался, слезы омывали его лицо. Он снова верил, он чувствовал.
И этого не стало. Со звоном кристалл его крови лопнул, не оставив и следа. Варвар рухнул на колени, слезы радости сменились слезами осознания - лишь сейчас он понял, что потерял, без чего жил все эти годы - не без своего цветка, но без чувств. Не без красоты, но без возможности её ощутить.
Он прислонился к дереву. Одинокая птичка на ветке неподалёку смотрела на него, водя головой. На крыльях её был иней.
- Забери меня, малютка. - сухим голосом прошептал он птице.
Та снялась с ветки и бросила его.
Сумерки стирали очертания леса.
Ветер принёс музыку - звуки скрипки, тонкий-тонкий голосок смычка на струнах. Он манил за собой, не обещая, но надеясь.
Варвар полз к нему, обдирая колени и руки.
Звук становился всё громче, перепадами меняя темп, играя с ним.
Он полз к нему остаток жизни. Он пришёл к истоку.
Цветок поднялся из земли, обнял его. Варвар ослеп, но ощутил свет и тепло. Он так хотел исчезнуть и стать воздухом, что наполняет этот момент, что дрожал всё сильнее. Но нежные листья прижимали его к тонкому стеблю цветка, как руки заботливой женщины, дождавшейся своего мужчину с войны.

Картинки сменяли друг друга, мелькая лентой киноплёнки, разделённые линиями, но теряющие свой смысл из-за постоянного мельтешения. Он толком не понимал, что именно видит, это были даже не образы - идеи образов, будто аллегории и метафоры, метаформы сути вещей. Приложив холодную руку к глазам, он слегка успокоил внутренний монолог, монофильм его памяти. Воспоминания не были его сильной стороной, конкретного в них было совсем не много, часто глаза, реже губы. Куда чётче в своей неуловимой мути, он помнил свои впечатления. Это было одной из причин, почему он начал снимать.
Стыдясь самой возможности проявления эмоций, что он может кого-то задеть неловким взглядом, неосторожной мыслью, он прятался за камерой, он смотрел только через объектив. И, соединившись с камерой, становился другим. Другим собой, конечно, но делу это не мешало. Не мешало ему сохранять свою жизнь в недоступной его голове четкости. Ему нравились мысли о запретных плодах, о недоступностях, об иллюзии и нереальности. Ему нравилось, что он создаёт тайну, что лишь результат доступен другим, но не процесс.
Заламывая руки, он прятался в углу пустой комнаты. Окно было наглухо закрыто тканью, свет не подчеркивал ничего, здесь глаза не видели обвиняющих линий и мир не осуждал его отраженными на сетчатке правдами.
Да, связь. Напротив него находился кто-то другой, неизвестный ему, даже если они много лет провели под одной крышей. Этот кто-то сейчас создавал нечто исключительное, уникальное и только для него. И тот факт, что кто-то делал это, что это делалось для него, что он участвовал в этом со своей стороны - это делало их больше чем заговорщиками, тоньше чем любовниками или супругами. На уровне симпатических ощущений и метафизики они превращались в две сути, две грани, что имели общую основу. И всё что нужно для возврата к этому ощущению - снова посмотреть. И только.
Он пошевелил рукой, предлагая ей немного измениться и она поняла его, не сказав и слова, не спросив и не уточнив. Они чувствовали друг друга и знали, что сейчас происходит. Он поднял бровь и она откликнулась на его мысль. Щелчки как птицы, как механизм часов отсчитывали мгновения этой действительно интимной близости. Скоро это закончится, после им будет неловко, сердце сожмётся от ощущения какой-то неправдоподобности, неправильности, мысли не будут знать, как спрятаться от окружающих, которые не знают, не поймут, да и кто будет им что-то объяснять. Ещё после им будет странно вспоминать этот стыд и весь этот сумбурный вал пропадёт.
Но стоит только посмотреть на то, что получилось - они вновь будут ближе, чем стороны одной монеты.

Приезжая, застенчиво курю в уголке, не выходя с вокзала, не покидая его, будто ещё не приехал и ещё есть время. И город делится, даёт эти минуты выдохнуть, вдохнуть его с первой и последней затяжкой. Посмотреть в его облачные глаза, ощутить ногами ток его жизни. Лица вокруг ещё не принадлежат ему, их мысли не погружены в суету и даже радости пока не видно. Да что там лица, не смотрю на них, не нужны они пока. Город подмигивает из-за угла звездами, блеском своей силы. Город обещает себя, кажется даже растрепанному под моей шапкой, рядом нет никого другого. Я рад ему.
----------
Я выхожу в тамбур чуть раньше прибытия, потому что хочу поскорей с этим покончить. Мышцы затекли, нужен никотин, какой-нибудь паршивый кофе, но это подождёт. Давай, родное захолустье, раскрывай свою вонючую пасть, я снова твоя добыча. Мне нужно хотя бы минут пять, хотя бы одна сигарета отсрочки, пока я не брошусь в эту чертову суету, спешку, грусные рожи и слишком знакомые стены вокруг. Город не замечает меня, ему не важно, что я думаю. Я не люблю его.
Я снова здесь.

Прокуренная кухня холодной квартиры, окно открыто, не смотря на задувающий в него снегопад. Женёк подливает себе вискарь из литровой бутылки, под столом уже стоит такая же, пустая. Воспоминания вьются как сизый дымок от сигарет...
Юнец в белом привёл его обратно, кажется это было вчера. Читать далее...

Мистер Пайк закрыл разрез пластами кожи, бурые пальцы сжали края, другая рука тут же начала сшивать. В комнате было темно, но судя по блестящему кончику носа, глаза за процессом никак не следили. Сальные волосы топорщились, наморщенный лоб говорил о не самых приятных мыслях, что роились под узором его морщин. Комната погрузилась во мрак.
~~~~
Читать далее...

Капитан Паранго занимал своё место столько, сколько себя помнил. Не то, чтобы его жизнь началась с капитанского мостика "Ласковой Жаннет", но всё, что было до того, как он первый раз поднялся к пульту управления кораблём, он предпочитал не вспоминать, вычеркнуть из мыслей, из настоящего и будущего.
Офицер, командир, военный, слуга своей родины - сейчас эти слова были для него считай что бранными, глумливый пафос, насмешка над реалиями жизни. Как если бы кто-то, прикрываясь благородными речами, избивал матерей, бросая их детей в грязь. Жизнь, судьба и Бог всласть поизмывались над Октавом, лишив его глаза, покоя и радости. В ответ он превнёс в них презрительности, цинизма и дерзости, граничащей со святотатством. При этом он отвергал все предложения новых "друзей", вставить ему глаз, сделать для ноги механизмы, восстанавливающие подвижность. Нет, увольте, Паранго дохромает до последнего рейса, он и одним глазом видит курс. Если Бога и нет - весь этот крест Октав вынесет без железа в теле.
Читать далее...

Ждать больше не имело смысла, настало время заняться чучелом.
Это казалось простым делом. Мы приехали к моей старой квартире, расчет был не мудрёный – схватить или выманить, поймать и убить. Когда я жал дверной звонок, в голове зашевелились мысли “Он же с Толяном работает, так, а Толян…”. Читать далее...

Лиричность моего настроения не только в рифмах.
Сердце щемит не только из-за захода солнца.
И даже не после восхода луны.
Мне плохо не потому, что я не заслужил хорошего - пусть это на деле и так.
Плохо не потому, что солнца больше, чем хотелось бы.
И даже не из занудной скорби и ностальгии.
Всё это любовь, конечно.
Как же иначе, говорит солнце. Глупец, иди к черту - говорит луна.
А из груди тянется нитка, в корявые строфы и ударениями спину кривит.
Я боюсь вытирать запотевшее окно, рука примерзнет к инею.

Если я выпью ещё глоток
Я не смогу удержать слезы
Не смогу понимать, что
Тебя нет рядом

Если я выкурю ещё сигарету
Тьма во мне вспыхнет
И рассыпется
Как карточный домик

Если я послушаю ещё песню
Сигарета окажется в моей руке
Последний глоток обожжет мне горло
И не останется ничего, кроме тебя.

Ничего так не хочу
Как этого глотка
Затяжки и
Быть с тобой рядом

Ты как луна. Тебя видно только в самую мрачную ночь.
Иногда ты едва показываешься. Иногда светишь ярче любой звезды.
Иногда ты красива в своей радости и тепле.
Иногда я вижу в тебе столько грусти, а может только отражение всей моей тоски.
Тоски по тебе.
Ты луна. И ты ходишь сама по себе.

Университетская набережная заводит меня на круги, один и тот же, постоянно.
Не хочу идти обратно, не умею возвращаться в прошлое.
Прилизанными улочками проводит меня мимо зданий, из которых какие-то отвлекающие радости.
Не нахожу себя, чтобы их разделить.
Я бы отдался Английской набережной. Но знаю.
Оттуда будет не просто вернуться.
Уговорить себя, что не проснуться в заливе - стоящее мероприятие.
Глупости, конечно.
Во мне слишком просто того, кто сейчас пишет.
Кто хотел бы сказать, а вместо этого пишет, что-то не то, не о том.
Часто не нашел того. Той песни, тех слов.
Такой жребий, таков выбор.
Вместо халата у меня нелепый свитер.
Я сам как этот свитер, без горла, размера.
Вся радость в том, что зачем-то есть.

"Я рассказал бы тебе всё что знаю.
Только об этом нельзя говорить".

Если бы ты спросила, если бы я не ценил свою свободу больше своей.
Если бы швы на моих губах не проходили через мои собственные грехи.
Если бы мне только дать тебе знать, что я думаю каждый час, лишенный тебя и твоих глаз.
Если бы мои вздохи не были так замкнуты в клетки сложившихся и упавших надежд.

Я сказал бы тебе всё и перестал бы быть, реши ты так.

Казалось, что становится легче
Но ночь не отпускает, обволакивает изнутри, полностью
Утро как похмелье, мучительно хочется найти хоть крупицу того, что принесет облегчение.
Но всё не то, оно не может заменить ночных мыслей, взглядов через ночь, с улыбкой и горечью на губах.
И не хочу, чтобы это уходило, но как это выдержать.

Стыдливым и плохим вором я сую нос в чужие души.
Прочесть стих как подглядеть за кем-то в душе.
Увидеть мысль - будто зеркало так извернуть
Что больше то не я. Что будто вижу суть.
Все бегство из себя, откуда быть чему во мне.
Все потерялось, и судьба.
Курить, плечо, и дождь в окне.

Одну жизнь не просто продержаться. Вчерашняя боль с тобой и послезавтра.
Две жизни промежает что-то большое. Серьезное. Большая боль.
Череда песчинок в одних часах бывает разной жизнью. Крупица - жизнь, и жизнь - мгновенье. Одна боль или много новых, разных. Новое ощущение боли как новая боль, которую всё ещё ощущаешь.
А есть ещё чужая боль. Близкая тебе, потому что ты не позволил себе отдалиться. Квадраты и кубы боли складываются в промежутки жизни, дни и годы, когда ты что-то помнишь и почему-то не забываешь.
Забыть не значит вылечить, скорее свыкнуться.
Простить не значит помочь.

Под рукой холод стены, зачем я только их трогаю. Уши сжаты, между ними мечутся переборы, раскаты и падения.
Мечется и по полу, мешается в ногах и шелестит спиралью вверх.
Тенями скатываются сны, с небесных горок, в окна и глаза.
Дом вывернут на изнанку, крестом коридоров расходится в пустоту поля, граница которого - лесная темнота. Я на перекрёстке, среди прозрачных стен, практически снаружи, немыслимо внутри. Трясусь стоя, дрожу сидя, окунаю пальцы ног в снега, ковром крадущие проносящиеся мысли. Я сер и черен, счастлив и потерян. Рукой черчу над головой, символ за символом. Их совсем не видно, пусть даже чертятся искрящимся потоком. Они не пропадают, до них нет никакого дела через секунду после. Танец тянется, расширяя коридоры, их пустоту и обшарпанные рамы на окнах. За ними тот же лес, другой стороны нет, хоть нет и кольца. Сон застаёт меня изогнутым, голова касается земли. Темнота возвращает стены, смыкая их одеяльной теснотой. И тишина.

Десять дней назад было 11 лет, как я начал писать на этой странице.
Мне до сих пор нравится многое из того, что получилось,
Мне кажется, что не мало здесь того, что удалось - не слова, но образы. Не мысли, но ощущения.
Или наоборот.
Многое было не пустым, пускай и скудным в своей форме. Может, больше для меня, чем других, но не так-то и много здесь кого-то побывало за эти одиннадцать лет.
Мне приятны отзывы, как любому творцу приятен отклик на его творение.
Это всё громкие слова - творчество -, но и ладно, пускай будут такими.
Здесь было больше из написанного мной, чем где-либо ещё, чем кто-то мог увидеть, обратившись к другим страницам меня.
И это всё хорошо. И так было, долго и хорошо.
Не буду обещать публично, что здесь появится больше всякого, что сюда и только сюда я буду выкладывать сотворённое.
Не буду вам, дорогая страница, но может буду себе. Хотя бы иногда.

Красная линейка и блеклый мячик.

Здравствуйте.
Мы очень давно не виделись.
Мне самому хочется вытереть ноги перед входом, хотя казалось бы - это же мой дом.
Сейчас я выдернул и сохранил в другом месте всё стоящее, что здесь было.
Вру, конечно, сохранил практически всё подряд.
Есть ещё пара мест, откуда тоже стоит выкрасть, вроде однодневных ли.ру.
Всё будет отредактировано, приведено в норму, в норму видовую, формовую и прочую.
Раз уж я не могу сейчас просто пить и наслаждаться процессом, буду пробовать наслаждаться итоговым результатом.
Вероятно, эти белые (они только у меня белые, интересно) страницы ещё пострадают и увеличат свои ряды за счёт моих мыслей.
Вероятно.
Спасибо, что зашли.

Острие оставило след на щеке
Он ожидал этого, но боль впилась будто новая подруга, охочая до свежих ощущений.
Рубаха мокла от крови и пота, движения сливались с музыкой - его ошибка.
Звон и ругань стали, четкие шаги и плавные изгибы, что может быть лучше
Умереть
Падая с обрывов в пучину, он мечтал схлестнуться в эти секунды, с кем угодно, с лучшим из тех, кто чувствует
И теперь он падает, один, вечно рядом с кем-то
Одиночество в толпе, одиночество личности и того эгрегора, что не пожелал уйти
В самое сердце, до земли.
Улыбка и последним звуком - шелест шпаги в позицию. Честь вам, дорогой друг.

Спустя годы, он встал с кресла. Экран, заменяющий окно, пошёл рябью - вибрации старых половиц оживили мертвую электронику.
Он не обращал внимания на что-то конкретное, за это время его внимание научилось быть везде. Вот удивлённая пыль пришла в движение, в углу зашевелился торшер.
Годы.. когда-то это было его детищем, теперь ... даже не тюрьма, не дом.
Чем прямее становилась спина, тем больше мышцы подсказывали памяти движения. Вот рука взяла со столика сухую, ломкую пачку, шелестящие пальцы коснулись бурой бумаги. Огонёк получился раза с пятого, формулы вероятностей он смахнул с глаз вместе с первым дымом.
За "окном" на площадке дети не поделили мяч. Чтож - взмахнул он рукой - эта серая пустыня города больше похожа на правду. Проекция потрескивала на полу, обиженно, как поверивший в судьбу пёс.
К чёрту. Окурок впился в раму.

Льётся
В уши из дверей открытых
Вьётся
Шелестом, не громким, яростным и тихим
Весь в мурашках
Голый, ветра для
Открываясь
Весь пронзён. Иначе и нельзя.
Темп заместо сердца
Ритмом через кровь
И живешь, замедлив
Мысли и любовь.

Well I'm getting sentimental,
But it's too much work
What's a requiem to a jerk

Шагает моё вдохновение
С друзьями, пропавшими начисто.
Гуляет моё вдохновение
С прошедшими днями дурачица

А мне уж теперь не удастся
Поймать его с сизыми вдохами
Теперь и вино мне не нравится
Пропало бы всё меж дорогами

Тропинками старыми, глупыми
Кидаюсь, зачем? Не прикаянный
И новыми, пыльными охами
Прикрылся дурак нераскаянный

Осколок зеркала
Хрустят мои суставы
Я поворачиваю голову к тебе
Не видя, осязая, вспоминая
Я чувствую слезу в своей руке
Одарен, горечью, но честно
Прохладен вечер
Чтож
Пускай
Ты здесь, пускай задушен солитьюдом
Я там и нет у нас границ.
Пот мягких образов
Мечтаний
Вот вся та страсть, доступная сейчас
Нет больше мыслей, время покояний
Безмолвное, не нужное.
Как раз.

Рукой, зажавшей ветер, поведу я,
Очерчивая этой ночи власть.
То не моё, что не хочу терять от горя,
Не вечное, как все желания. Упасть,
Зачерпывая краски
Пускай, что все одних тонов.
Зажать их в первобытной страсти
Владеть, хоть чем-то, хоть и не готов
Жить, обладая, пусть и горстью пепла.
Терпеть всю ночь, считая угольки.
Рассвет придет, но ночь сейчас. Потеха
Сидеть и ни слезы не уронить.
Щекочет рёбра лезвие под утро,
Игра простая, слишком старая игра.
Не убегая, оставаться почему-то
И не уметь жить по другому. Жизнь - хандра.

Петля, высота, хрип и бросок на удачу, когда он уже не в себе и кого ещё искать.
Пятнами на кровати, банальная карта его винной грусти, где он был и где не был.
В школе часто слышал, что он мог бы, да что-то не делает. Не интересно, не его, зачем? как баллончиком на стене под мостом.
Не думал, протирая кеды до конца, так небрежно привязан к мелочам и мелким оттенкам. Как ещё ,когда видишь всё сразу, когда всё - твоя голова.
И в ней, и снаружи, без воздуха и расстояния.
Мысли вдребезги, лицом в ночь.

Не новая сигарета, как и горечь, стиснутые пальцы на глазах.
Тихие секунды, вторящие им на границах пузырьки в стакане.
Снова этот праздник, где он конферансье и паяц для пустоты.
Он окунает пальцы в темноту вокруг, радуясь её замедленной никчемности,
так просто радоваться, когда сжимается от ожидания и аритмичных мыслей
Глотки хвалёных капель, нитками протекают до самых больных низов
Остатки на стенах, пятна былых жизней
Лоскутами воспоминаний наставленные маячки
Шаги и чей-то смех.
Радуется, а улыбнуться не может.
Лепесток падает в карман, ждет там своей минуты
Ему не долго, он сможет.
А он шепчет пустоте.

Раскачиваясь, дотягивался
лишь самыми кончиками пальца.
Не переставал, хотел дотянуться
Расстояние не властно над желанием коснуться
Патетики сквозняк
и мягкий блеск в глазах.
Дотронуться сейчас
И завтра и опять.
вниз головой и сразу же ногами
одновременно.

Здесь рвется грудь
Под ребрами разрывы
Щемящий треск
Трещат и небеса
Мы в одночасье
Падаем в обрывы
Которых и не видели
Тогда
Закаты плагиатом боли
Слеза как роспись
Кровью на тебе
Нож он ничто
Где мы прошли с тобою
Где память наша
Спрятана в золе.

Пырни меня своею правдой
Открой глаза её седым огнём
Уже напившись горькою отравой
Нам не обняться больше будующим днем

Исхлещет ветер новою росою
Глаза как холст - пусты и холодны
Не встретимся здесь больше мы с тобою
Слова теперь как корабли пусты

Мне места нет, я скован и ущербен
Журчит расплавленная грусть в моих челнах
И новой жизни не желаю, не достоин
Распластан одиноко в простынях

Рука тянется за кружкой, но не находит предмета, поставленного на то самое место.
Глаз не видит что должен бы. Хаос окутывает и сжимает голову, цвета теряют смыслы и ассоциативные игры с тобой, со мной и всем вокруг.
Падая, растворяешься, как в болоте, как в призме на сотни частей. И ты здесь

У Жака есть Жаклин.
Жаклин была, но сейчас нет, хотя и есть у Жака.
Жак похож, Жак ассоциативен у каждого, он находится на перекрёстках во взглядах и прическах.
Иногда он может проводить до дома, когда ты сам не можешь идти и не помнишь даже куда и почему вообще надо идти.
Жаку плевать, хотя его часто трогает и трогает глубоко, Жак вообще искренен.

Черт, черт. Нити
Запутался, или нет. А, ох, да.
Здесь руки, тут перчатки вот зонт И. глаза.
Подвешен, дактокто
Да
Могу не тянуться, все тут. Это?
Теперь и это. Я думал о нём. Уже думалктоже.
Знаю.
Ноги протянуты, не жарко, терпимо, я же
знаю
как это и так уже было. Нити здесь, могу уснуть.
Нить от головы, конечно.
Я внизу, верх - это я. Около - всё, остальное, что
не я, как будто нет теперь естьчёрт.
Как же, зачем так.
Зачем я так. Так всегда.
Зона меня, Сам подвесил
Чёрт

Репортаж РТР '96 года про толкиенистов напомнил и навел на мысли, а вообще просто хочется расписать это всё.
С давних времен.. кхе-кхе, кхм.
Года этак с 2003го я занимаюсь "другими ролевыми играми". Мысль о том, почему мне это нравится и вообще.
Серьезным (даже без кавычек) это стало, когда мы с товарищем нашли таких же идиотов, но уже объединившихся в банду, называлась она Северное братство (и тусовались они на нашем школьном дворе, что забавно, мы не видели, пока не узнали о них из третьих уст). И именно момент сплочения с кем-то, это нахождение клуба по интересам - вот это купило меня в "ролевом движении". Потом оказалось, что есть места, где собираются не только друзья прям, а все подряд: общаться - напиваться. Там эта сообщённость усиливалась, от градусов и количества участников видимо. А потом этого не стало. Сначала я чуть отошёл от этих дел, потом сходил в армию, года 3 в общем не было меня в этом самом увлечении. И, как оказалось, "юра, мы всё проебали". Крупные тусовки треснули почти так же, как и мелкие. Из всех, что были - осталась простопьянка на октябрьской, видимо потому что близко к метро. Мелкие клубы если и остались, то очень мелкие, больше 15 человек в рыбно-базарный день я и не видел ни в одного. Да и прячутся, не пробуют стать чем-то большим, в целом их можно понять. И я пробовал собрать такое сам, за что был не раз осмеян сверстниками (какое детское слово)). И ничего не вышло, да. Может мне не хватало отдачи, может я думал, что сразу соберется банда и будет классно. Не знаю, но не получилось, не вернулись былые годы, не стало сердцу веселей. Из крупных тусовок ребятки немного разошлись по новомодным залам, где старые толчки за деньги учат драться толчков юных. По началу я как-то обиделся, как будто рокенрол убили этим вот, продали всё, а потом как-то повзрослел ещё немного и забил.

И сберегут вас мысли, от зонтов и прогнозов погод.

Итак, мы близко.
Уголь сигареты, продолжая пальцы, указывает на неё.
Пятнистое небо зияет в наши дыры, теряя понимание в этом.
Это - всегда здесь.
Это - не мы.
Мы пропускаем через книги на унитазах воспоминания, мы живем момент, когда пепел с конца сигареты пачкает штаны.
Итак, дорога, конечно.
Шагаем, карманы набиты, карманы пусты от своего наполнения.
И мысли, в том, что мы. Мысли мы, не пустые мы, мысли о пустом месте, где были мы.
Закрой их, моргни и начни заново.

Стена гласила неровными буквами: "Если не пользоваться возможностью - теряешь другие возможности". Под надписью была гора мусора, отдельной кучей сваленные окурки перебивали другие запахи.
Получается, не выбранный путь перечеркивает свои развилки, что не отменяет развилок от пути всёж таки выбранного. Связи отвилок неизбежны, переплетение путей идёт от личностной сути - оно просто есть, как эта стена. Верхний ряд кирпичей не возможен без нижнего, а тот мог бы оказаться в другой стене, но он здесь. И значит опять выбор пути - формальность, следующий ход в партии, окончание которой обусловлено правилами и механикой, нет шагов в сторону. Цепь вариативности зациклена связью букв, неряшливо соединяющих кирпичи. И мироздание роняет на голову тебе только один из них, будто не дано тебе иных стен и рамок. Неделание, не-выбор стен и их частей - способ оказаться внизу, быть погребённым?
Воздух потоком одел перекуренную кучку в пакет. Лучи света застилали ему глаза, не открывая их, он оборачивался на звуки.

Имя кажется глупым, пока не посмотришь на меня.
Я и правда хорош.
Большими ботинками я стучу по камням и железу, чёрными волосами впитываю ваши взгляды. Но я спокоен, я собран, ни тряске вагона, ни протёртым джинсам меня не смутить.
Я давно не брился, ну и что же. Я выгляжу ещё лучше.
Да, я хорош.
Отцовские перчатки сжимают, конечно, гитарный чехол. Перчатки старые, от них я выгляжу не так идеально, но они мои, хоть что-то действительно изнутри меня. А мог бы быть смазливым, в свитерочках, кедах, как хотела мать, не захочет больше.
От парня с лампой разит табаком, будто у него все карманы забиты пеплом и окурками. Слишком резок, слишком выбивается, как отвалившаяся пуговица. И пусть уходит. Пусть.

Прямая спина стянута к поясу петлёй сумки, так не приятно задевать широкими плечами людей. Слева сидят какие-то парни, в секундной радости не обращающие внимания на эти случайные касания. Не приятно.
И радость, откуда она берётся. Я помню свою улыбку и лёгкость, как помнят сумбурно лучший детский новый год.
Сейчас же натёртая нога и моя собранность, не показывающая эту боль всем вокруг, вот моя радость. Какой-то в чёрном грызёт серьгу, посматривая на меня, или на этих парней, лицемер.
И дети, конечно. Не новый сюжет, я вписалась в эти колеи.
Выходи, Ина, тебе тут нечего делать.
Да, Ина, только прикрою глаза на минуту.

Ломит ногти, им больно впиваться в руку
Когда глаза по настоящему
как твои
как тогда, мы стояли
не могли понять
Сейчас ломит неживые губы,
Обколотые зубы и нет и слова
От и о пускаются
В самое серое и плотное
одно танец двоих

Кидай меня, сильнее, чтобы впечаталось в треугольном куске
Протри меня взглядом, он сможет, сможет, ты не опускай, вот сейчас
Я украл, я сам смотрю на себя и дрожу,
Вцепись, оторви, окрась меня
Только ты
Шёпотом, рифмой, страстью
Ты нежность, я нежность
Отлей меня в мраморе своих сомнений
Брось и ударь, я твоя трещина
Я здесь, я везде и ты
Твоя твои

Зимней порой, той что торцом выходила в сад, а внимание обращала на завитые колонны,
Мадемуазель Дрожъ-Пичугина договорилась о рандеву с Жан-Жаком де Сном.
Встреча эта, конечно волнительного полюса, обещалась запечататься меж складок на их щёчках, но,
Конечно, нам не довелось бы это узнать, не пойди что-то эдак.
- Мадемуазель, - говорил де Сном, - сонмы неожиданных потерь памяти витают в облаках, не уж то взгляд, которым вы так торчите, должен еще удивить?
- О, mon cherry, - да - вам бы стоило пройти чуть дальше, чем кончики моих ресниц и, быть может, мы, может быть,
И тут этот подлец вероломно оставил даму незаконченной. Скинул её в туннель, где плещется вода, в омут, где не дают друг другу не думать.
И не оставил ни одной птицы на небе

Прохладой утренней, мой стул встречает зад.
И хочется оглянуться.
Руки переплетают глаза изнутри.

Ты сидишь и куришь
И вот ты ослеп
Пропали цвета и грани
Ты шевелишь в воздухе пальцами
Все что ты еще знаешь это где твой стакан
Что твоя сигарета тлеет заканчивая руку
Окно слева веет свободой которую ты не увидишь
Пропадает пол и тебя не держит образ
Ты не образ
Ты

.

Как грязь под ногтями бывает ощущение.
Воспоминание о том, как плюнул в собственный бокал виски, чтобы кривиться и пить его, пока не иссякнет даже горечь. Горечь, которую сам придумал.
Память стирает и через два холма уже не понимаешь, чем тебе насолил тот бокал, порой хочется к нему вернуться, прижаться лбом к прохладному стеклу.
Возраст потихоньку дает мне возможность избегать этих возвращений.
Куда девается моя хваленая рациональная практичность, аналитическая заноза, когда делаю то.
И зеркала.

Моё одиночество разбивается о клубы сигаретного дыма, серые массы которого никак не выйдут в узкую форточку. Трещит под натиском надоевшей музыки. Стирается вместе с губами от стаканов и бутылок, сжимается в углу, пока глаза и мысли следят за бушующим дождём.
Конечно, оно как живое, каким ему еще быть. Как ребенок, которого хотели, но не знают как быть как только получили. И пока еще та стадия, когда кажется что всё получится само, ребенок вырастет и станет «нормальным», жизнь найдет свою дорогу. И будут другие мысли, другие желания. Другое отношение к вещам, которых хочешь.
И ведь мне в самом деле всё это нравится. Чуть меньше нытья было бы к месту, но это не такая большая проблема, если подумать. И часто бывают мысли, что если намеренно лишиться всех тех, кто всё еще хорошо ко мне относится. Оскорбить неловкой шуткой, сотворить что-то действительно не уместное. Когда не плохо знаешь людей, очень просто взять и остаться без них, в смысле действия, а не ощущения результата. Но тут просыпается старое доброе.
«Любите меня, любите меня все и всегда», воплощенное в желании нравиться, вызывать как бы восхищенные фразы. Не то чтобы люди мне так дороги или нужны. Скорее паутина держит на холмике моей социальной ниши.

Коупленд навеял такую болтовню.
Индивидуальность человека, отчасти, зависит от его взглядов.
Если попробовать воспринять это как балльную систему, получается что-то такое.
Вливаясь в общество и принимая его приоритеты, повадки и мораль - эти баллы вычитаются, в зависимости от степени погружения от 5 до 50ти баллов из условной сотни. После 50ти тоже бывают нюансы, но я бы сказал, что скорее баллы личные и возможные минусы смешиваются, получается такая молекулярная чехарда.
По этой самой мысли, человек способен заменить что-то своё (взять что-то готовое вместо поиска своего), но до некоторого передела, дальше он наложив на себя - все равно индивидуален по своему. Наверное примерно так религии разветвились когда-то.
Обратно, человеку баллы нужно набирать. Вроде сотня она и есть сотня, но многие баллы как бы пустышки. Они заменяются, дополняются, перекрашиваются. Всю жизнь, каждый день и момент.
Особенно интересно думать о том, как это выглядит, когда ты способен в любой момент выставить зеркала у произвольного количества баллов, отражая и выглядя не собой.

С тех пор я стала думать, что все мы идем, идем, идем без остановки, только вот в конце нет никакого города или места. Мы просто идем. Вот и все.
— Ты когда-нибудь винила Уэйда или меня?
— Уэйда? Он всегда вставал на пути Теда, чтобы меня защитить. Как я могу его винить? А тебя? Нет. Тед идиот. В последнее время я стала думать, что вина — это просто такая штука, с помощью которой пытаются придать какой-то смысл хаосу.
— Что ты имеешь в виду?
— Представь, что с тобой случается какое-то странное и непредсказуемое событие, ну, например, рухнувший кедр придавил твоего котенка, или тебя взяли в заложницы налетчики в какой-то забегаловке, или миссис Драммонд заразилась СПИДом от пули, задевшей печень ее сына. Я могла бы обвинить людей, ответственных за лесопосадки, в том, что они вовремя не посоветовали мне срубить этот кедр. Я могла бы обвинить систему правопорядка штата Флорида в... ну, в чем-нибудь. Или могла бы сказать, что пуля была Божьей карой за то, что я плохо исполняла супружеские обязанности. Или... понимаешь, что я хочу сказать. Ничьей вины тут нет. Это хаос. Просто хаос. Случайные номера, выскакивающие в Космической лотерее.
— Ты и правда так думаешь?
— Чем дальше, тем больше.

— Что ж, по крайней мере это больше на тебя похоже, Уэйд. Почему ты так нетерпим к себе? Ни в ком другом этой черты нет. Да и не было. Я никогда в тебе этого не понимала. Ты сам свой худший враг.
— Моя жизнь — сплошная шутка, Сара. Я рожден разочаровывать людей. И мне даже безразлично, когда я становлюсь безразличен людям. И я ухожу, ухожу, не оставляя за собой следов.
— Твоя жизнь не шутка, Уэйд.
— Тогда что?

В умной книжке эта мысль началась бы как "Счастье - не нормальное состояние для человека, человек не способен быть счастливым".
Но у меня все попроще.
Бывает такое, что думаешь "Ого, это же я вот его ощущаю, это мне вон как хорошо". И первые мгновения этих ощущений - это по сути все эти ощущения. Как только ты их распознал - беспощадная машина прогресса ревом из-за горизонта обещает сровнять своими гусеницами твои последние улыбки.
И есть некоторая причина, думается мне, в том подходе к , допустим, отношениям, что сформулировало общество, что твердят и некоторые ритуальные инстинкты (да, это опять выходит пустая болтовня) - сначала нужно распетушить хвост. Показать что-то хорошее, припрятать что-то не очень, сдерживать мелкое раздражение, вот это всё. И через время этот шкаф взрывается вываливающимися "сюрпризами". И со временем ты уже начинаешь думать о нем заранее. Высматриваешь эти отложенные кости, не веришь, что их нет. Какое уж тут счастье.

Я чувствую женские взгляды, как чувствовал бы голод: вроде бы знаешь, что хочешь есть, а попросит кто объяснить, откуда ты это знаешь, — и не получается. Кажется, будто женские мысли проходят через меня, словно лучи. Нет, глупо как-то звучит… Может, и не существует никаких лучей. Может, это просто моя страсть. Да, очень даже может быть…

Меня пугают чистые листы
Я их не узнаю, не понимаю.
Впиваются в сознание сквозь сны
И мысли вместе с болью выпивают.
Не знаю к ним подхода, вот совсем.
Стою, будто на сцене пред народом.
Не знаю, что поведал бы я им
А мысли вьются, жалят стадным скопом.
Ты ловишь их - они тебя.
И вот - заоблачные дали
Хотел лишь рифму к слову "возлюбя"
А мысли взяли и цинично осмеяли.
Ты рвешь границы, связи, миражи
Ты ошибаешь, скомкано, постыдно.
И вот, потерян тот волшебный миг,
Когда сознание открыто и порывно.
Листы остануться лежать, так как хотели
А нам останется, обычно, избежать
Такой обычной, старенькой потери
Каких в остатке за день - штук по пять.

Отжившим и нежившим
Я оставляю тень
И всякие там стены,
в которых дребедень
Пролитая в страницы
Рукой из головы
Паршивые крупицы
Надломленной души.

"Интересно, я соблазняю?"
Кисточки шарфа между ее пальцев танцевали в глазах окружающих.
Полу-полный вагон с аляпистыми картинками и цитатами из скучных
книжек не имел значения, Ингрид знала свою внешность.
Девушка встряхнула головой и с помпона на шапке врассыпную
бросились не растаявшие еще снежинки. Открытая платформа
перетекала в туннель и парню напротив показалось, что когда колёса
попали в узкую точку, где старые рельсы уже не дают тепла
ненасытному составу, а новые еще не расстались с тем, что ему
только и надо - в этот момент только огромные зеленые глаза
Ингрид освещали его. Изнутри, конечно. Зачем бы они иначе были
таких размеров.
А сама она знала, как неглубока она за этими омутами.
Поверхностный пробег по всей своей натуре, короткое воспоминание
жизни. Легкую улыбку принесло то, что получилось бы выдавить слезу -
тающий снег легко бы ее спрятал.
Ощущая себя безрукой и несуразной, Ингрид закрыла глаза.

Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей...

Живые спят. Мертвец встает из гроба,
И в банк идет, и в суд идет, в сенат...
Чем ночь белее, тем чернее злоба,
И перья торжествующе скрипят.

Мертвец весь день трудится над докладом.
Присутствие кончается. И вот -
Нашептывает он, виляя задом,
Сенатору скабрезный анекдот...

Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор...
А мертвеца - к другому безобразью
Скрежещущий несет таксомотор.

В зал многолюдный и многоколонный
Спешит мертвец. На нем - изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка - дура и супруг - дурак.

Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей музыкой заглушен...
Он крепко жмет приятельские руки -
Живым, живым казаться должен он!

Лишь у колонны встретится очами
С подругою - она, как он, мертва.
За их условно-светскими речами
Ты слышишь настоящие слова:

"Усталый друг, мне странно в этом зале". -
"Усталый друг, могила холодна". -
"Уж полночь". - "Да, но вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас влюблена..."

А там - NN уж ищет взором страстным
Его, его - с волнением в крови...
В ее лице, девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви...

Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова...

И острый яд привычно-светской злости
С нездешней злостью расточает он...
"Как он умен! Как он в меня влюблен!"

В ее ушах - нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.

А. Блок.
19 февраля 1912

Кажется у меня есть все кусочки мозайки.
Наконец я разбит полностью.

Заблуждаюсь в свете ночных фонарей и головной боли, не вижу тени от дыма сигарет.
Не вижу своих границ, хоть чувствую, что были.
Хочется начать с какого-то нового листа. Новой строки.
Перегореть и оставить в развеянном пепле все лишнее.
Без багажа, без остатков и даже не дальше, а заново.

Может понял, может опять захотел понять.
Есть такие ошибки - моего "любимого" сорта - исправить которые, пожалуй, нельзя.
И их итогом получается стагнация негатива, его скопление, на мозг давление. Два года пробовал я это решить, найти вариант как изменить, исправить, но - не вышло. И новая, по сути старая, ошибка - тот же огород в камнях моей глупости.
Так может хватит уже.
Чистый лист.

Оказывается, жизнь еще способна на шансы.
Подобно тому, что передала нам гражданка Мартынчик, некоторые желания исполняются незаметно, как будто и не произошло этого. И может мудрость это, заметить их свершение, а может самообман.
Я дал себе сигнал, я шанс здесь углядел. И чего же боле.

Смотрю Короля Лира, заговариваюсь.

Когда колёса застревают в колее -
Кто-то считает, что нашел свой путь.
Кто-то, что не сможет выбраться без чьей-то помощи.
Кто-то делает вид, что может свернуть в любой момент, как у наркоманов в общем.
Застревание, стагнация, смирение, оптимизм.
Что угодно.
Мои колёса, конечно, завязли напрочь.
Выбранный, а точнее пассивно отпущенный на вольные хлева, путь, оказался илистым дном моих фантазий.
Большинство мостов, к счастью, сожжены, в извращенном смысле как у парня из фильма 7 грехов (или как его там).
Да, вот она, моя жизнь.

Как же хрупок наш окружающий мир.
Темнота, пыль и сырость при добавлении нескольких "приправ" способны изменить ... многое, и даже очень.
Приоритеты, привязанности, отношение к жизни..
И выбравшись на поверхность, уже не знаешь, кто ты, кем стал, как с этим дальше жить.
Это пугает, это прекрасно, это.. ну да. это и есть моя жизнь.