Грустная истина заключается в том, что реальная жизнь полна неумолимо действующих противоположностей: день сменяется ночью, рождение — смертью, счастье — горем, а добро — злом. И мы не можем даже быть уверены в победе одного над другим — в том, что добро осилит зло, а радость превзойдет боль. Жизнь—это поле битвы. Так всегда было и будет, а если нет—то жизнь прекратится.
Именно переживание этого конфликта человеком подтолкнуло его к таким мироотрицающим идеям, как ожидание конца света у ранних христиан или отказ от всех земных радостей и надежд у буддистов. Такие взгляды можно бы счесть самоубийственными, если бы они не были вызваны особенностями основных этических постулатов этих двух учений, которые в определенной степени смягчают этот радикализм мировосприятия.
Я подчеркиваю это обстоятельство, потому что в наше время у миллионов людей потеряна вера в любые религии. Эти люди перестали понимать то, чему ранее поклонялись. Пока в жизни все гладко, потеря практически не замечается. Однако все изменяется, когда в жизнь вторгается страдание. Вот тогда люди начинают искать выход и размышлять о смысле жизни и ее непонятных и болезненных аспектах.
Интересно, что к психотерапевту, по моему опыту, чаще обращаются евреи и протестанты, чем католики. Этому можно найти объяснение в том, что католическая церковь все еще чувствует себя ответственной за cura animarum (заботу о благополучии души). Но в наш век науки вопросы, ранее находившиеся в компетенции теолога, скорее зададут психотерапевту. Люди чувствуют важность веры в осмысленность жизни или в Бога и бессмертие. Мощный стимул таким мыслям обычно придает приближение смерти. С незапамятных времен люди раздумывали о Верховном Существе (одном или нескольких) и о потустороннем мире. И только сегодня они считают, что могут обойтись без них.
Из-за того, что мы не можем обнаружить на небесах трон Господень, например, через радиотелескоп, или в более или менее материальной форме, люди начинают полагать эти идеи неверными. Я предпочел бы сказать, что они недостаточно верны, ибо эти концепции сопровождали род человеческий с доисторических времен и все еще прорываются в сознание при каждом удобном случае.
Современный человек может утверждать, что ему эти идеи ни к чему, ссылаясь на отсутствие научных доказательств их истинности. Или, напротив, он может сожалеть о потере своих убеждений. Но поскольку речь идет о невидимом и неведомом (Бог выше человеческого понимания, а бессмертие недоказуемо), то к чему волноваться насчет доказательств. Так, если бы мы и не знали о пользе соли в нашем рационе, то все равно пользовались бы благотворным эффектом ее применения. Можно, конечно, возразить, что это лишь предрассудок или привычка вкуса, но ее положительное воздействие на наш организм от этого не изменится. Зачем же в таком случае лишать себя воззрений, доказавших свою действенность в кризисных ситуациях и придающих смысл нашему существованию?
Как же нам узнать, что эти идеи неверны? Многие согласились бы со мной, если бы я заявил, что это, скорее всего, иллюзии. Между тем отрицаниеих существования так же невозможно доказать, как и любое утверждение, основанное на религиозной вере. Таким образом, мы совершенно свободны в выборе точки зрения — она в любом случае будет ничем не подкрепленной.
Есть, однако, серьезная причина эмпирического свойства, почему нам следует культивировать недоказуемые мысли. Дело в том, что человеку обязательно требуются идеи и убеждения, придающие смысл его жизни и позволяющие найти свое место во вселенной. Он преодолеет самые невероятные испытания, будучи убежденным в том, ради чего он это делает. Но когда все неприятности уже позади, он может потерпеть сокрушительное поражение, узнав, что участвует в идиотской и бессмысленной затее.
Роль религиозных символов как раз и заключается в том, чтобы сделать жизнь людей осмысленной. Индейцы пуэбла верят, что они сыновья Отца-Солнца, и эта вера придает их жизни наполненность (и целеустремленность), выходящую далеко за рамки их скудного бытия. Это дает им широкий простор, чтобы состояться как личностям, и обеспечивает им полнокровную и полноценную жизнь. Их положение в этом смысле бесконечно нормальнее, чем у человека, живущего в наши цивилизованные дни, который сознает, что он лишь неудачник, жизнь которого лишена всякого смысла (и останется таковой).
Именно ощущение глубокого смысла существования на Земле возвышает человека над банальным потребительством. Человек, не имеющий такового, жалок и ущербен. Если бы Святой Павел, например, считал, что он лишь странствующий ковровщик, он не стал бы тем, кем стал. Его подлинная и полная смысла жизнь опиралась на внутреннюю убежденность в том, что он — посланник Господа. Кто-то мог бы увидеть в этом манию величия, но такая точка зрения меркнет перед историческими фактами и суждениями последующих поколений. Миф, овладевший им, выделил его из простых ремесленников.
