И казалось ему теперь, что жизнь человеческая сама по себе замечательна. Когда ему навстречу из-за угла неожиданно выскакивала стайка школьников — какая отвага, какая юная жажда жизни, какая молодая прелесть блестела в их глазах; пускай эти сорванцы дразнят его и смеются над ним—это ничего, что тут плохого, он и сам готов был их понять, когда видел свое отражение в витрине или в воде колодца, -- ведь он и вправду был смешным и убогим на вид. Нет, теперь ему вовсе не хотелось понравиться людям или испытать свою власть над ними—эту чашу он уже испил до дна. Для него было теперь возвышающим душу наслаждением наблюдать, как другие стремятся идти, и идут тем путем, которым некогда шел он сам, видеть, с каким пылом, с какой дерзкой силой и радостью сражаются люди, чтобы добиться своей цели, -- все это было для него необыкновенным спектаклем. (Г. Гессе, «Август»).