Знаете, что я больше всего люблю в телевидении? Плохие новости. Плохие новости, бедствия, несчастные случаи и катастрофы. Я жажду взрывов и пожаров. Я хочу видеть, как всё взрывается, как вокруг летают тела. Мне плевать на государственный бюджет. Мне плевать, как идут переговоры. Я не хочу знать, в какой стране сейчас ёбаный Папа. Но покажите мне больницу в огне и инвалидов на костылях, прыгающих с крыши — и я счастливый парень. Я хочу видеть взрыв завода по переработке нефти. Хочу видеть взрыв фабрики красок. Хочу видеть, как торнадо сносит церковь во время воскресной службы. Я хочу видеть, как парень бегает по супермаркету с автоматом, стреляя по клеркам. Я хочу видеть, как толпа убивает полицейского. Я хочу слышать о радиоактивных осадках. Я хочу знать, что фондовый рынок упал на 2000 пунктов за один день. Я хочу видеть людей под стрессом. Сирены, пламя, дым, тела, взрывы — вот это моё телевидение. Свежие могилы, рыдающие родители. Вот это моё телевидение. Я всего лишь хочу немного развлечься. Вот такой вот я человек. Знаете что мне нравится больше всего? Когда здоровые куски бетона и горящего дерева рушатся с неба, а люди бегают в панике, пытаясь увернуться. Это завораживает. Вот почему я смотрю автогонки. Это единственная причина, по которой я смотрю автогонки. Я жду аварии, чувак. Я хочу видеть машины в огне. Мне плевать на кучку задротов, наматывающих 500 миль по кругу. 500 миль по кругу? Да нихуя не впечатляет. Это детский лепет. Я хочу видеть очередного идиота с горящими волосами, бьющего себя по голове в попытках их потушить. Я хочу увидеть, как боксы взорвутся. Как машины будут кувыркаться на скорости 200 миль в час. Где же ещё я смогу поглазеть на столкновение 23 машин, не будучи тем самым идиотом? Ну а если пара машин слетит с трека и влетит в трибуны, положив с полсотни зрителей — великолепно! Хуй с ними, со зрителями. Так им и надо. Они заплатили за вход. Пусть рискуют, как и все остальные.


К нам домой часто захаживала одна знакомая моей матери, чтобы поесть и рассказать о боге. Она отличалась толщиной, грубыми манерами, обильным салом в полуседых волосах и желанием попасть в рай. Рассказывала о том, что в раю ее ждут служанки и дорогие вещи. А все что? Главное молиться боженьке и все будет. Ее слезливые глазки в истоме видели живописные картины рая. Сама она любила пожрать у нас конфеты, халву и прочие сладости. Ждала, когда моя мать придет с сумками, полными едой, и заваливалась к нам.К слову, она была учителем по русскому языку и литературе. Считала, что я даже, если и читал «Войну и мир» Толстого, то все равно не понял. Как все-таки она любила жрать! Урывала самые вкусные куски. Ела обильно и причитала о том, что люди вокруг сволочи, и не верят в бога. Еще она думала, что ее вера самая правильная, за это в раю ее ждет богатый дом. Я был в ее доме. Это барак. Грязь везде. Провонявшие и затхлые комнаты. Кухня вся в жире. Везде воняло тухлым мясом и саками. Темные комнатенки скрывали в себе не только ее жирное тело, но и сыновей. Один из них любил выпить и пошуметь, а другой был тихий и работящий. Сама она считала, что жить в грязи полезно для веры. На уроках любила говорить на языке ангелов абракадабру (в школе ее называли Баклажанихой). Все ее слушали и смеялись, а она говорила, что это язык общения с богом. Она ходила в церковь, редко мыла свое тело, отличалось религиозным фанатизмом и особой склочностью.
Ненавижу курящих людей. Все они невыносимо воняют. Конечно, среди них есть замечательные люди. И все-таки моя ненависть к курильщикам недостаточно сильна. Многие из них помрут от рака в жестоких муках. Что может быть приятнее этого, если ты терпеть не можешь табачного дыма? Уже одна эта мысль извиняет их. Не сомневайтесь, что им уготована судьба сгнить заживо от метастаз. Они будут скулить от боли и молить бога. Я знал одного заядлого курильщика. Он был преподавателем английского языка в школе, где я учился. На переменах этот тщедушный седенький мужичок любил чадить, а на уроках мучительно кашлял. Я никогда не забуду этот жесткий кашель, что кривил его желтый от табака рот. Я желал ему смерти, так как шум кашля был неприятен мне. Однажды он пропал. Оказывается, пошел в больницу обследоваться. Увидел я его снова только через несколько месяцев. Он был в костюме цвета сливочного мороженного. Это был последний раз, когда я его видел. Его убил рак легких. Мне и сейчас это кажется закономерным и правильным. Курильщик должен умереть.


Современные люди не любят педофилов. Они считают любителей детей ужасными монстрами. Я не верю людям, тем более тем, кто имел глупость завести ребенка. Эти людишки распускают чудовищные слухи о педофилах. На самом деле педофилы нежные существа.

Когда мне было около 12 лет, я встретил одного из них. Это было душным летним днем. Он сидел в тени у дороги, прячась от яростного зноя. Недалеко текла речка. Я пошел в ее сторону в поисках прохлады. Пожилой мужчина позвал меня. Он оглянулся по сторонам. Никого кроме нас на улице не было. Его сильное татуированное тело обильно потело, а мускулистая рука мягко гладила мою слабую ручку. Он все время спрашивал у меня: девочка ли я. Дело в том, что из-за моей привлекательной внешности и длинных волос меня многие принимали за девочку. Меня это злило. Я ответил своему собеседнику, что я мальчик. Он не верил мне. Я чувствовал сладострастное волнение в его голосе и движениях. Я испугался настойчивости его ласк и сказал, что мне пора домой. Он просил меня вернуться вечером. Я догадывался о его страсти ко мне, но на свидание не пришел. Больше я его никогда не видел.


Брак необходим для слабого человека. Для успешного существования в этом мире ему нужен партнер. На такие мысли меня навел один мой знакомый. Я знал его еще со школы. Мы учились в параллельных классах. У него была фамилия Горлов, поэтому все его звали Глоткой. Он был злобным горбатым юношей. Горлов старался общаться с теми, кто не отличался особым умом и силой. Его круг общения состоял из тупиц школьников, которые еще зачем-то продолжали посещать учебу. Ради того, чтобы быть частью этой компании он терпел от них насмешки и всяческие унижения. После окончания школы я видел его дважды.

В первый раз я встретился с ним в автобусе. Он поразил меня своим жалким видом. Глотка был грязен и одет в какую-то задрипанную одежонку. Я с ним говорил недолго. На его угрюмой роже сквозь пыльную щетину читалось недовольство жизнью. Когда же он узнал, что я учусь на юриста и нигде не работаю, то его апатичная морда замерцала сильной завистью. Он же много работал на СТО. Мое презрение ко всяким трудягам только укрепилось. Расстался я с ним в презрительном молчании.

В следующий раз я Глотку не узнал. Он был опрятно одет и счастлив. У него выросло бодрое брюшко. Оно сияло довольством и сытой уверенностью в завтрашнем дне. Рыбьи глазенки на отъевшейся и чисто-выбритой ряхе встретили меня равнодушно. Я с ним не успел поговорить, так как сильно спешил на автобус. Чуть позже я узнал, что Горлов женат. Это обстоятельство объясняло все его метаморфозы.

Существуют люди, в которых жизнь реализуется в таких чистых и ясных формах, которые тяжело вообразить тем, чья жизнь полна болезненными противоречиями и хаотическими порывами. Быть вовлеченным во внутреннюю битву, быть захваченным внутренним драматизмом и проживать свою судьбу под знаком необратимости, значит быть вовлеченным в регионы, в которых любая ясность и чистота становятся иллюзорными.
Те же, в которых жизнь развивается без помех, лишенная этого драматизма, достигают состояния благодарности и восхищения, в котором мир кажется полным очарования и света.
И не является ли энтузиазм таким состоянием, которое облачает мир в сияние полное соблазнов и радостей? Описать энтузиазм – значит выделить особый вид отказа, выделить форму во всем сходную с любовью. У любви столько лиц, столько отклонений и столько вариаций, что довольно тяжело найти основное чувство или наиболее типичную ее форму.
Сущностной проблемой любой эротики является поиск изначальной формы любви. Говоря о любви между полами, о любви к Божественному, о любви к природе или искусству мы также говорим и об энтузиазме как форме любви.
Какая из этих манифестаций самая органичная, изначальная и лежит в основе всех остальных? Должна же существовать некая форма, по отношению к которой остальные находятся в зависимости, если не напрямую из нее выводятся. Я не могу представить себе, что множество эротических форм существует без излучения, сияния и тепла, исходящих из единого истока, который как солнце испускает свои лучи безразлично от природы принимающих их объектов или аспектов форм.
Теологи утверждают, что изначальной формой любви является любовь к Богу. Все остальные проявления являются ничем иным как бледными отражениями этого фундаментального чувства. Пантеисты с эстетическими наклонностями утверждают, что изначальна любовь к природа, а чистые эстеты, что к искусству. Для других, тех, кто основываются на биологии, это чистая сексуальность без аффектации, а для метафизиков чувство универсальной идентичности.
Все же ни один из них не может доказать, что именно одна из этих форм является основополагающей, так как в течение истории любовь принимала столь разнообразные формы, что никто сейчас не может определить точный ее характер.
Думаю, что главной формой любви является та, что существует между мужчиной и женщиной, которая является не только половым чувством, но совмещает целый комплекс особых состояний, действие и существование которых весьма ощутимо. Много ли людей покончило с жизнью ради Бога, природы или искусства? Все эти формы любви являются слишком абстрактными для того, чтобы проживаться с интенсивностью. Любовь является тем интенсивнее, чем более она связана с чем-то индивидуальным, конкретным и уникальным. В женщине любишь то, что ее отличает от остальных, ее уникальность. Ничто и никто на свете не может ее заменить, если твое чувство сильное.
Все остальные формы любви являются аспектами этой, хотя и проявляют тенденцию к автономному развитию.
Таким образом, энтузиазм можно рассмотреть как форму любви совершенно автономную от сферы Эроса, хотя на самом деле корни его уходят к самой интимной субстанции этого чувства, давая рождение форме с тенденцией освобождения от сферы эротического.
Внутренней природе каждого энтузиаста свойственна космическая, вселенская восприимчивость, возможность принять все, направить себя в любом направлении, от переизбытка и импульса изнутри, и не потерять ничего и участвовать в любом действии с неиссякаемой жизненной силой, которая тратится на наслаждение реализации, страсть воплощения, дезынтересованный вкус беспокойства и динамический культа эффективности.
Для энтузиаста не существует критериев и перспектив, но только отказ, беспокойство и дарение. Радость выполнения и экстаз результата являются главными для такого человека, для которого жизнь – это рвение, бросок в котором ценно только текучесть жизненного, только нематериальный порыв, который поднимает жизнь на такую высоту, где деструктивные силы теряют интенсивность и отрицательное действие.
Каждому из нас знакомо состояние э

Только страдание изменяет человека. Все остальные опыты и феномены не могут изменить его сущностный характер или углубить имеющиеся у него определенные предпосылки вплоть до его полного изменения. Из скольких уравновешенных женщин страдание сделало святых? Абсолютно все святые испытывали невообразимые страдания. Трансформация их была не следствием божественного вмешательства, чтения Священного Писания или взятого на себя обета одиночества. Ежеминутное страдание, чудовищное и длительное подарило им миры, о которых никто не может и помыслить, интенсифицировало и углубило их духовную жизнь до такой степени, до какой не может интенсифицирована и углублена полная размышлений жизнь обычного человека.
Человек, который обладает особым преимуществом, проклятой привилегией страдать абсолютно непрерывно может спасти себя на всю оставшуюся жизнь от книг, людей, идей, от всего, другими словами чистый фактор страдания достаточен для того, чтобы превратиться в нечто совсем особое, иметь в себе такие силы, которые делали бы абсолютно не нужным какой либо дополнение извне. Как много можно извлечь из страдания, из этого проклятого сокровища, которое спасет или убьет тебя, сделает из тебя все что угодно, только не посредственность!
Люди не понимают, что с посредственностью нельзя бороться иначе как с помощью страдания. Дух и культура сами по себе не производят серьезных изменений. Но страдание способно изменить огромное количество вещей. Единственным оружием против посредственности является страдание. Оно изменяет темперамент, концепции, позиции, оценки, меняет направления существования, таким образом любое сильное и длительное страдание воздействует на интимную основу существа. Изменяя внутреннюю основу существа, страдание имплицинтно меняет и отношение его к миру. Это изменение перспективы, изменение понимания и чувствования. После того как ты страдал долгое время, тебе кажется невозможным, тебе сложно представить свою жизнь без него, так как любое страдание отчуждают тебя от твоих естественных установлений и переводит тебя на экзистенциальный план твоих сущностных устремлений. Таким образом, из человека, рожденного для жизни страдание делает святого, замещая все его иллюзии язвами и гангреной отказа. Отсутствие покоя, которое следует за страданием помещает человека в такое напряжение, в котором нельзя быть посредственностью.
Целый народ может быть изменен через страдание и лишение покоя, через постоянную дрожь, мучительную и настойчивую. Апатия, вульгарный скептицизм и поверхностный имморализм могут быть разрушены страхом, тотальным беспокойством, плодотворным террором и всеобщим страданием. В народе вялом и настроенном весьма скептически ко всему огонь можно зажечь только через страх, через мучительное беспокойство и убийственную пытку. Это правильно, что то страдание, которое приходит извне не так плодотворно как страдание имманентное человеческому существу. Но из народа нужно сделать не общность творцов, но общность личностей. Все объективные методы, весь комплекс культурных ценностей не изменит ничего в сущности. Объективное и внеличностное знание облегает манекен, но не человеческое существо. Я бы не управлял никогда государством с помощью законов, программ, манифестов, но не позволил бы ни одному гражданину продолжать спокойно спать, до тех пор пока его беспокойство не заставило бы его усвоить формы социальной жизни, в соответствии с которыми ему придется существовать.
Share on vk Share on facebook Share on twitter Share on email More Sharing Services

Придя в отчаяние и от любви и от целомудрия, я, наконец, решил, что мне еще остается разврат – он прекрасно заменяет любовь, прекращает насмешки людей, водворяет молчание, а главное, дарует бессмертие. Когда ты, еще не потеряв ясности ума, лежишь поздно ночью меж двух проституток, начисто исчерпав вожделение, надежда, знаете ли, уже не мучает тебя – воображаешь, что отныне и впредь, на все времена, в жизни твоей воцарится холодный рассудок, а все страдания навеки канут в прошлое. В известном смысле я всегда погрязал в разврате, никогда не переставая при этом мечтать о бессмертии. Это было свойственно моей натуре и вытекало также из великой моей любви к самому себе, о которой я уже неоднократно говорил вам. Да я просто умирал от жажды бессмертия. Я слишком любил себя и, разумеется, желал, чтобы драгоценный предмет этой любви жил вечно. Но ведь в трезвом состоянии ты, немного зная себя, не видишь достаточных оснований к тому, чтобы бессмертие было даровано какой то похотливой обезьяне, а, следовательно, надо раздобыть себе суррогаты бессмертия. Из-за того, что я жаждал вечной жизни, я и спал с проститутками и пил по ночам. Утром, разумеется, у меня было горько во рту, как оно и подобает смертному. Но долгие часы я реял в небесах. Уж не знаю, как и признаться, я все еще с умилением вспоминаю о некоторых ночах, когда я ходил в подозрительный кабак, поджидая подвизавшуюся там танцовщицу, даровавшую мне свои милости; во славу ее я даже подрался однажды вечером с неким хвастливым щенком. Каждую ночь я трепал языком у стойки бара в этом злачном месте, освещенном багряными огнями и пропитанном пылью, врал, как зубодер на ярмарке, и пил, пил. Дождавшись зари, я попадал, наконец, в вечно не застланную постель моей принцессы, которая машинально предавалась любовным утехам и сразу же засыпала. Потихоньку занимался день, озаряя мое крушение, а я, недвижный, возносился к небесам в лучах славы.Алкоголь и женщины давали мне, признаюсь, единственное достойное меня облегчение. Открываю вам эту тайну, дорогой друг, не бойтесь воспользоваться ею. Вы сами тогда убедитесь, что настоящий разврат – сущий избавитель, потому что он не налагает никаких обязательств. Распутствуя, думаешь только о самом себе, поэтому то больше всего и развратничают люди, питающие великую любовь к собственной особе. Разврат – это джунгли без будущего и без прошлого, а главное, без обещаний и без немедленной кары. Места, предназначенные для него, отделены от мира. Входя туда, оставь и страх и надежду. Разговаривать там не обязательно, то, зачем пришел, можно получить и без слов, а зачастую даже и без денег – да да. Ах, позвольте уж мне, пожалуйста, воздать хвалу безвестным и позабытым женщинам, которые помогали мне тогда. Еще и до сих пор к воспоминаниям, оставшимся у меня о них, примешивается что то похожее на уважение.
Придя в отчаяние и от любви и от целомудрия, я, наконец, решил, что мне еще остается разврат – он прекрасно заменяет любовь, прекращает насмешки людей, водворяет молчание, а главное, дарует бессмертие. Когда ты, еще не потеряв ясности ума, лежишь поздно ночью меж двух проституток, начисто исчерпав вожделение, надежда, знаете ли, уже не мучает тебя – воображаешь, что отныне и впредь, на все времена, в жизни твоей воцарится холодный рассудок, а все страдания навеки канут в прошлое. В известном смысле я всегда погрязал в разврате, никогда не переставая при этом мечтать о бессмертии. Это было свойственно моей натуре и вытекало также из великой моей любви к самому себе, о которой я уже неоднократно говорил вам. Да я просто умирал от жажды бессмертия. Я слишком любил себя и, разумеется, желал, чтобы драгоценный предмет этой любви жил вечно. Но ведь в трезвом состоянии ты, немного зная себя, не видишь достаточных оснований к тому, чтобы бессмертие было даровано какой то похотливой обезьяне, а, следовательно, надо раздобыть себе суррогаты бессмертия. Из-за того, что я жаждал вечной жизни, я и спал с проститутками и пил по ночам. Утром, разумеется, у меня было горько во рту, как оно и подобает смертному. Но долгие часы я реял в небесах. Уж не знаю, как и признаться, я все еще с умилением вспоминаю о некоторых ночах, когда я ходил в подозрительный кабак, поджидая подвизавшуюся там танцовщицу, даровавшую мне свои милости; во славу ее я даже подрался однажды вечером с неким хвастливым щенком. Каждую ночь я трепал языком у стойки бара в этом злачном месте, освещенном багряными огнями и пропитанном пылью, врал, как зубодер на ярмарке, и пил, пил. Дождавшись зари, я попадал, наконец, в вечно не застланную постель моей принцессы, которая машинально предавалась любовным утехам и сразу же засыпала. Потихоньку занимался день, озаряя мое крушение, а я, недвижный, возносился к небесам в лучах славы.Алкоголь и женщины давали мне, признаюсь, единственное достойное меня облегчение. Открываю вам эту тайну, дорогой друг, не бойтесь воспользоваться ею. Вы сами тогда убедитесь, что настоящий разврат – сущий избавитель, потому что он не налагает никаких обязательств. Распутствуя, думаешь только о самом себе, поэтому то больше всего и развратничают люди, питающие великую любовь к собственной особе. Разврат – это джунгли без будущего и без прошлого, а главное, без обещаний и без немедленной кары. Места, предназначенные для него, отделены от мира. Входя туда, оставь и страх и надежду. Разговаривать там не обязательно, то, зачем пришел, можно получить и без слов, а зачастую даже и без денег – да да. Ах, позвольте уж мне, пожалуйста, воздать хвалу безвестным и позабытым женщинам, которые помогали мне тогда. Еще и до сих пор к воспоминаниям, оставшимся у меня о них, примешивается что то похожее на уважение.

на мне опыты ставить не нужно, для этого есть другие подопытные, которым платят за это хорошие деньги!

В меня встроен вечный двигатель, дрыгатель и бегатель. В комплекте с ними поставляются и 10 жизней.Каждый день я просыпаюсь как впервые, немного непосредственна...С сопротивляющимися воле моего сверхразума я спорю до последней капли крови.Люблю входить в закрытые двери, пролезать в форточки как домушник и проламывать стены как супермен. На любовь у меня 15 мин. в каждую вторую среду месяца. Люблю маки .