Оно уйдёт неслышно,
Когда весь город спит.
И писем не напишет,
И вряд ли позвонит.
(песенка от детстве)

- Не читайте перед обедом советских газет.
- Так других нет.
- Вот никаких и не читайте.
(диалог пр. Преображенского с др. Борменталем)




Она была начитана и глупа. Глупа настолько, что невесть почему испугавшись вопроса врача: «Так-с, половой жизнью живёшь?», молча зажмурила глаза и взошла на кресло, как Д Арк на костёр. «Так, девочка, предупреждать надо…» - врачиха недоумённо смотрела на стальное зеркало в своей руке. Другой рукой она быстро стянула её за ногу с кресла, добавив: «Если будет болеть, выпей анальгин».
Стыд жёг щёки, глаза сухими блюдцами смотрели прямо, не мигая. А там, внизу, всё полыхало нестерпимым холодом. Ей казалось, что она умирает. В туалете поликлиники она сунула палец в трусики, вытащила – кровь, откуда, что это – зубы выстукивали замысловатую чечётку, колени дрожали – кровь затекла под ноготь и стала уже там подсыхать траурной каёмкой. Она сунула палец в рот и быстро облизала его. Это нехитрое действие успокоило немного её – кровь была солоноватой и почему-то горькой, но это лучше, чем металлический соленый вкус страха оттого, что она совершенно не понимала, что с ней произошло несколько минут назад.

Все графы в медицинской справке для первой работы в её жизни были заполнены – она была совершенно здорова и впереди было целый месяц новой нешкольной жизни до начала первого в её жизни семестра.

А ночью её рвало. Сильно и страшно. Живот почти прилип к позвоночнику, язык вдруг стал огромным и не помещался во рту. Звать на помощь было некого – родители были на даче. И только страшные бабушкины ходики неумолимо отстукивали минуты до рассвета.

Утро было вполне обычным. Солнце заливало паркет, ходики стучали... Только она не понимала, почему она сидит на корточках у кровати, в задранной ночнушке и почему совсем-совсем не может вспомнить, что было вчера… Она сняла ночнушку, вытянулась во весь рост перед зеркалом, прижав худые руки к бокам. Она даже встала на цыпочки, пытаясь заглянуть поглубже в зеркало – она не узнавала себя. Запавшие вдруг глаза, но опухшие губы, впалый живот, но, как будто вдруг ни с того, ни с сего стали больше груди. Или ей это только казалось?
Рванула с полки медицинскую энциклопедию. Тяжёлая книга вырвалась из рук и упала на пол, вытолкнув из себя две красные бумажки. «Две десятирублёвки! Вот это да!! Все, наверное, о них забыли! Надо же – какая удача!», - она вприпрыжку бежала по лестнице вниз, лихорадочно думая, куда бы их истратить, - «Так, фломастеры, конечно же! Это – первое! Потом барбарисок и побольше, потом .. ладно, всё потом».

- Сигареты, пожалуйста.
- Девочка, ты кому сигареты покупаешь?
- Отцу, конечно! Ой, и спички ещё.

Первая сигарета была ужасна на вкус. Одной рукой она держала себя за горло, второй всё подносила и подносила сигарету ко рту. Голова кружилась, спазм снова вытянул желудок в тугую нить. Она сплюнула на траву длинной, вязкой и почему-то жёлтой слюной. Судорожно сглотнула и вытащила из пачки ещё одну сигарету…

Вечером она положила деньги обратно в книгу. Они были слишком красные, они о чём-то ей напоминали, только она не могла вспомнить – о чём..
Прибралась в квартире, посмотрела телевизор, снова долго-долго стояла перед зеркалом, скинув с себя одежду. Трогала себя, щипала, кривлялась, делая страшное лицо своему отражению. Она очень хотела заплакать. Но не смогла. Совсем-совсем не смогла. Наоборот – что-то страшное словно поселилось у неё внутри. Не она, но оно уже словно управляло ей.

А утром она позвонила родителям на дачу, сказав, что они были, как всегда, правы и ей совсем не нужна это летняя работа. И что она отправится сегодня же в Питер, и поедет, как все, на бесплатную прополку капусты со своим первым курсом.
- Делай, как знаешь. Ты уже большая девочка (еле сдерживаемый её хохот мама приняла за вежливое покашливание). Не забывай звонить. На выходных мы навестим тебя.










Через три года она попала в тот самый кабинет, к той самой врачихе. Та узнала её, опустила голову в бумаги, молча кивком показала:
- Ложись..
И опять безропотно, и опять зажмурив глаза, легла.
- Ты беременна, знаешь?
- Да.
- И? Что будешь делать?
- Как все. Рожать…
- Сколько тебе лет?
- А Вы в прошлый раз ведь не спрашивали.
- Мала ещё таким тоном разговаривать. Если аборт надумаешь делать – приходи, я сама сделаю, никто не узнает.
- Я уже решила. Нет.
- Ты прости. Уж прости. Ты сама виновата. Ты хоть понимаешь?
- Да. Я сама. Я всё сама. До свидания.




То лето она не вспоминала много-много лет. Она была начитана и глупа. Глупа, что бы суметь не вспомнить его никогда…