Разговариваем с Дмитрием Билым — кубанским казаком, писателем, доктором исторических наук, доцентом кафедры украиноведения Донецкого юридического института. Он утверждает, что примерно четверть жителей Донбасса — галичане по происхождению.

— Так когда ты впервые задумался над идентичностью галичан Донбасса?

— В 1990 году, когда работал в приемной комиссии Донецкого государственного университета. Это был период национальной эйфории, и я спрашивал у абитуриентов, говорят ли они на украинском и как относятся к идее независимой Украины.

Интересно, что почти все выходцы из восточных областей отвечали, что украинским владеют и к независимости относятся благосклонно. А вот выходцы из Галичины отвечали, что вот во Львове националисты, там, мол, большой плакат висит «чемодан — вокзал — Россия», они против русских, русских не любят, поэтому нет, пусть будем все вместе. То есть они как-то абстрагировались от того, что уже висело в воздухе, и это меня удивляло.

— На Донбассе так много галичан?

— Да, очень много.

В 1945 году в Донецке проживало 100-150 тысяч человек, а в 1976 году — миллион. Представьте себе, откуда взялись остальные 900 000, кроме естественного прироста.

Многие приезжали в поисках работы. А было еще и так: в 1940-х на Западной Украине устраивали облавы, во время гаивок (от слова «гай» — лес), например, отправляли молодежь на Донбасс.

Другой источник мигрантов из Западной Украины — жертвы депортаций из Лемковщины [а также из Западной Бойковщины. — Ред.], как следствие соглашений об обмене населением с правительством Польской Народной Республики.
Также были и такие, кто приезжал на Донбасс добровольно, с намерением спрятаться от МГБ (Министерство государственной безопасности — «А»), затеряться среди населения. А еще — бывшие бойцы УПА (Украинская повстанческая армия — «А»), которым после освобождения из заключения не позволяли возвращаться на родину.

Когда-то я участвовал в этнографической экспедиции, собирали вышиванки и другие экспонаты для одного сельского музея. И нам говорили, что там и там живут западенцы, они еще вышивают, а мы — нет. Они до сих пор живут компактно, например, — Октябрьское, Казацкое Новоазовского района Донецкой области — на 90% лемков [а также западные бойки. — Ред.], Звановка под Артемовском.

Наконец, там почти в каждом селе существует квартал, где живут выходцы из Западной Украины. Они прижились, стараясь сохранять свои обычаи и традиции, как в Казацком и Октябрьском, где крестьяне греко-католики построили церкви в лемковском стиле.

То есть в селах эта галицкая региональная идентичность сохранилась лучше. Зато в городах галичане, как показывает мой опыт 1990 года, стали неофитами, более русскими, чем русские, советские и донецкие вместе взятые, что при каждом удобном случае демонстрировали свое верноподданичество.

В 1989 году я принимал активное участие в обществе «Курень», созданного по образу львовского «Товарищества Льва». Многие люди прошли через «Курень». Но из Западной Украины было только двое — галичанка Ирина Пришляк и Анатолий Луцюк с Волыни. Хотя мы агитировали среди студентов из западно-украинскими корнями...

— Это уже второе или третье поколение?

— Второе. Они уже были полностью интегрированы в мейнстрим. На них давил этот комплекс неполноценности, и они пытались подчеркнуть свою советскую идентичность, а не дай Бог, украинскую или галицкую...

Или еще такой пример. Я сам из Макеевки, а напротив жила семья из Западной Украины. И когда тот наш сосед напивался, то говорил: «Я помню 1938 год, ксендз идет, и если я ему не поклонился, то он меня палкой по голове... и я плачу... Спасибо советской власти, шо нас освободила...»

А были и другие соседи, один — бандеровец, офицер УПА, отсидевший, а в другом подъезде жил бывший «ястребок». Видимо, они были из одной деревни и имели между собой какие-то кровавые счеты. Вот они сходились, напивались и спорили до драки, кто от кого прятался и кто что кому должен. На драку выходила посмотреть вся округа. Но в будние дни, когда были не пьяны, то нормально, просто не здоровались.

Или идем, навстречу бабка, говорит на чистом украинском. Мой товарищ спрашивает, почему не возвращаетесь на Западную Украину, а она — не хочу, чтобы меня там убили бандеровцы, здесь мне лучше.

Никогда не забуду такой случай. До шахты от моего дома было две остановки троллейбусом. И мы малыми ездили на шахту попить газировки, за которую там не надо было платить (шахтеры наполняли этой водой бутылки, когда спускались в забой).
И как-то мои товарищи поссорились и в троллейбусе начали обзывать друг друга: да ты глупый бандера... А когда мы вышли из троллейбуса, подошел к нам шахтер, высокий, черноволосый, с усами, я его хорошо запомнил... и берет это за шкирку, что кричал «о Бандере»: «Ты, бля, знаешь, падла, кто такой Бандера, свинота?». И смотрю, у него такие глаза, что сейчас размажет его о то троллейбус. «Гавкни мне еще раз что-то про бандеровцев, понял?» — и ушел. Так вот, живет человек, на русском разговаривает, а что у него в душе, кто знает?

Или еще. Когда в 1990 году мы сделали вертеп, ходили, пели — и вдруг человек навстречу, расплакался. «30 лет не слышал коляды», — говорит. Оказалось, что он с Тернопольщины, денег дал. Жена его русскоязычная едва оттянула его от нас. Так он пошел со слезами на глазах. То есть галичане скрывали свои чувства, но иногда это прорывалось.
 

— Но это характерно для первого поколения, а их дети — интегрированы полностью?

— Нет, не полностью. В девяностые определенный ренессанс возрождения самосознания происходил и среди донбасских галичан. А уж те, которые попали на Донбасс в 1990-х годах, те, в основном, и язык очень тщательно хранят, и уже их дети украиноязычны.

— А можно ли установить действительное число переселенцев из Западной Украины?

— Думаю, не менее 25% всего населения. А как их посчитать и сохранилась ли такая статистика, не знаю. Как бы там ни было, переселенцев из Западной Украины немало.

Еще такой пример — ЯКХЗ, Ясиновский коксохимический завод. В народе его называли «Бандеры», там в поселке — одном из крупнейших в Макеевке — жили почти исключительно выходцы из Западной Украины.

— И где они сейчас?

— Ассимилировались, скорее всего. Хотя... Я теперь живу в Донецке... Вот сын того самого офицера УПА, это был парень такой... раз я его видел в 1992 году, кажется, он тогда работал на шахте... Так вот, он тогда был с желто-голубым значком.

А еще — греко-католический приход Донецка. Очень важный центр украинской идентичности во главе с отцом Пантелюком.

Между прочим, у нас разные объединения казачества. Одно из них возглавлял выходец со Станиславщины. Вот я его спрашиваю раз: ведь ты гуцул, да? — Да. — Тогда представь себе, что я, кубанский казак, возглавил какое-то общество гуцулов. Что бы ты сделал? — Дал бы в рыло. — А мне, казаку, как на тебя смотреть? — говорю. Такие вот парадоксы украинской галицкой идентичности на Донбассе.

— Что-то во время выборов эта украинская идентичность не проявляется...

— Конечно, результаты выборов у нас регулярно фальсифицируют, особенно последние президентские выборы. Другое дело — насколько. Потому реальные данные никто не знает.

— А кто-то из донецких галичан сделал карьеру?

— Василий Алексеевич Пирко — из Стрыя, завкафедрой историографии исторического факультета Донецкого национального университета, лучший знаток исторических источников региона. Еще один историк региона, Петр Лавров, отсидел за участие в подполье ОУН, жил в Донецке, но переехал во Львов. Галина Гордасевич — писательница, также вернулась во Львов. Есть директора шахт.

Штат Донецкого университета регулярно пополняли выходцы из Львова — химики, физики, математики, филологи. Вообще те галичане, которые работали в сфере высшего образования, своей идентичности не чурались.

Беседовал: Игорь Черновол.