Сегодня 5-е сентября. Сегодня День Рождения Фредди Меркьюри. И именно по этому определению это – очень светлый день. И по погоде это тоже очень светлый, солнечный, синий, прозрачный, мягкий, теплый день. За 4 года моей любви к Queen было только так. Раньше я всегда за неделю примерно начинала как-то ждать этого дня как приближения к некоей светлой точке во времени, и утром этого дня, только проснувшись, я смотрела в окно на небо и говорила «С днем рождения, моя ласточка», и ходила в этот день с таким чувством, как будто ДР у меня самой, совершенно особенный день такой.
У меня накладка в биографии. Я точно помнила про пятое сентября. Но вчера была пятница. Я свалилась спать моментально. То ли ночью приснился Маврин, то ли что, но с утра у меня мысли были о Маврине (когда отсвечивает рыжим в мозгах и глазах, то многие вещи могут выпасть из головы совершенно случайно, кто этого не испытал, не моги меня осуждать), хожу, хожу по квартире… Что-то начала маман про Маврина, т.к. на неделе нет времени с ней поболтать… Она вдруг «Сегодня же день рожденья Фредди!! Чего ты мне про Маврина болтаешь?? А ну иди давай за белой розой быстро!». Млин. Бывают же накладки в расписании, а лучше бы окно было…%
Пошла за розой. Белая роза – это священный символ такой после поездки нашей в Монтре, где к памятнику белая роза была принесена. Выбрала самую белую розу, пошла к озеру погулять. У нас тут под домом почти озеро есть, сегодня оно такое тихое, облака в нем отражаются. И задолго до того, как я смогла увидеть Монтре, это озеро наше уже для меня было как бы Женевским. Да и памятник уже там стоял) И сейчас стоит. А вообще он везде стоит, конечно. Просто Квин они как появились в моей жизни, они рассеялись по всему пространству, они занимали не только то пространство, которое я могла видеть, но и все то, что могла представить. Они были абсолютно во всем. Чтобы еще какое-либо явление претендовало на глобальность в таких масштабах, в моей жизни такого никогда и ни с кем не было. Квин? Да они везде, в облаках над этим нашим озером, в зеленых и желтых листьях, могу с точностью сказать, что они были над колокольней в словацком городе Попраде, над которой кружились птицы, и в курящихся вершинах Татр, и эти Татры – они для меня тогда были как Альпы, которые, как я знала окружают Женевское озеро… Поэтому когда я попала в Монтре, там не ощущалось, что Квин и Фредди как бы больше в этом месте присутствуют, чем в каком-либо другом… То есть на тот момент, в прошлом году, 19 августа, др Джона Дикона), когда я была в Монтре, для меня уже вся прежде виденная мной земля впитала и поселила в/на себе квинов, поэтому эмоционально это все в Монтре произошло относительно тише, чем я предполагала…
Вот момент, который я помню больше всего, какой-то он самый такой был… это должно было быть откровенье, только никаких слов не было, мыслей не было… это всего лишь было – как, кажется, и должно оно быть, чтобы мне быть счастливой… нет, не так… чтобы смысл какой-то был… живешь, чувствуешь, а потом – помнишь… что-то вроде I was born to love you. Момент этот был – у Шильонского замка, там, где мостки, на которых сидели квины и камушки там есть у воды…спускаются в нее. Вот когда я там сидела одна, маман попросила уйти тоже… вот там и посетило меня… а еще какие-то откровенья нужны? Монтре было впереди (оно просто с другого края озера немного), и вот тут меня никто не гнал, а дали зависнуть немного во времени… Это не объяснить словами, это такое ощущение – когда представьте, как бы глупо это для кого-нибудь ни прозвучало, ты чувствуешь, что ты как бы родился для этого, или по крайней мере вот то, что ты сейчас на этих камушках сидишь – это оправдало всю боль, которую ты испытал прежде… которую ты вытерпел, чтобы жить и дожить до этого вот момента… Тихая вода, солнце, горы, рядом Шильонский замок, какая-то тетка, высунувшаяся из окошечка замка и кричавшая мне hello пока я не помахала ей… А в общем-то тихо, тихо так…
Монтре. Там, где памятник. Я думала, что побегу к нему бегом. Почему-то. Короче везли меня до него на разных видах транспорта. Вот сейчас на поезде, потом на автобусе, а на автобусе куча переездов, еще до Монтре был с утра Грюйер, сыр, овцы какие-то… перебежки, переезды, все мельче и мельче… и вот… Шильон… и Монтре… выпускают из автобуса, до памятника площадка такая от дороги метров 50… и вот уже эти 50 метров я как бы сама должна добежать… везли, везли… ну и вот – еще кусочек… нет, я не побежала… я торопила время раньше, а сейчас, когда он уже был перед глазами, время хотелось потянуть…У меня нормально с географией. Но почему-то я считала, что Монтре находится на краю континента))) где Атлантический океан, хотя Женевское – это всего лишь внутреннее озеро… Но для меня это был почему-то – как край земли, до которого любящие клянутся любимым дойти вместе) ну вот он и был собственно это край – до которого надо было доехать, дойти, добраться… Я пошла за цветком и купила одну белую розу. Я думаю почему-то, что один цветок значительней, чем целый букет, особенно когда речь идет о памятниках (имхо). И с этой розой я и подошла к нему. Стояла, обнимала его за ногу, это был оттиск Фредди в вечной материи, это был край света, это было озеро, это был дух всего светлого в моей жизни, Made In Heaven, призрак Утиного домика…
Я приложила к памятнику диск с синглом No one but you, который мне перед самым отъездом в Швейцарию подарил мой друг-квиноман, с которым мы встретились в Москве) Так и держала этот желтый диск в руках, пока гуляла там. То есть – я здесь не кто-нибудь, я самая что ни на есть ПРИЧАСТНАЯ) в ушах был плейер и Made in Heaven, шла по набережной и пела с Фредди, ну и пусть смотрят, мне какая разница… это же Фредди…
Потом сидела и смотрела на озера и без конца ставила Too much love will kill you. Пейзаж и песня. И Фредди… На памятнике там лежал журнал от итальянцев, в котором были написаны тексты квиновских песен и перевод на итальянский. А на первой странице листок о том, что «Брайан и Роджер, прекратите уже «шоу»…». Да, тогда вот мне не хотелось идти после этого на концерт, который должен был быть через 3 недели…
А мама сидела на круглой площадке, которая вдается в озеро, и читала «Последнее отражение», венок сонетов, который я посвятила Фредди, написала его за год до поездки, и там есть про памятник, как будто я его уже видела на тот момент) Там все время были люди, около него… Когда надо было уходить, я в последний раз уже обняла его за ногу и поцеловала в области кроссовка (с тремя полосочками которые)), ну мне все равно, что кто-то там ждал пока я отойду, чтобы сфоткаться, да уж… они правда замолчали когда я его поцеловала… и когда я мельком уходя уже взглянула на них, у них странные какие-то лица были… У них что, таких проявлений любви и преклонения не водится?.. Ну в принципе неважно это…
Фредди… Ты самый…самый… лучший…
Тот самый венок сонетов. Выкладывала на квинроксе пару лет назад, некоторые люди читали… Выложу и здесь.

Последнее отраженье


Не в тишине – в беспамятстве течет
Сплетенье голосов в узлах сознанья
И скользкой линией созвучия влечет
К своим тычинкам трепет обонянья.

Настой горячих пряностей пролит,
И воздух приторный сгустился в упоенье,
Уже в преддверье вдоха не болит,
Лишь на секунду снизойдет оцепененье.

По шатким мостикам еще один дать круг,
Чтобы коснуться мыслью всех воздетых рук
И тем умножить благодати божьей бремя.

До солнечных вершин во льду дойдешь,
От высоты охрипнешь… и уйдешь. В
Беззвучное, бессмысленное время.

* * *

Беззвучное, бессмысленное время –
Мне нареченной божьей падчерицей быть,
Лишь задержать последний выдох, сжать колени
И, с тенью сверившись своей, уйти-остыть.

Но утром пробудилось сновиденье,
Что отогрел ты на груди на память мне.
Я вижу сон без проблеска сомненья,
Твой теплый сон - на страшной глубине.

Мне при свечах очей твоих янтарных
Лазурь привиделась, когда угас и свет алтарный,
Когда на дни молитв пошел мой счет.

Жила быстрей, и второпях все отставала.
Мой пульс, теперь, когда тебя уже не стало,
Стучит в висках уставших – чет, нечет.


* * *

Стучит в висках уставших – чет, нечет…
Ночь запрокинет тебе голову, любуясь
Бровями тонкого письма, и совлечет
Свой звездный морок, солнцу повинуясь.

Тем приворотным зельем на губах,
Что полночь в лунной маске подносила,
С лихвою опьянен промозглый страх,
За сценой - за спиной стянувший силы.

Тебя так верно очертили – невесом
Малейший штрих в безвольной неге, словно сон;
С поспешностью сомкнув, спугнули тени.

Взведен так резко – беззащитности броня,
Нацелен – метче нет – боясь огня,
Но в темноте – последние ступени.

* * *

Но в темноте – последние ступени.
О, эта изморозь на лбу, до самых глаз…
Пусть накалятся твои преданные вены,
Когда очнешься в точке взлета в сотый раз.

Снежноатласных крыльев взмах сплеча и…
Вонзится в сумрак хрупкий твой извив,
Молниеносною улыбкою печали
Поманишь чьи-то стоны, воскресив

Мгновенным переходом в слиток света
Наброски первообраза планеты,
Когда все краски в мире взяли верный тон.

Для гордой поступи твоей – шипы в подмостках,
Ведь стебли роз чисты, вокруг все в блестках –
Средь бела дня склонило в тяжкий сон.


* * *

Средь бела дня склонило в тяжкий сон:
Шажок, испарина, жар, ранка, соль… Нагонит
Сквозного ветра пыль со всех сторон.
Пусть безраздельный крик подавленных агоний

Под сводами твоей души стоит…
Во тьме горячечная радуга склонилась
Под веками от ливней слез. Таит
Объятье светлой королевы неба милость.

О, я б хотела на руках тебя снести
От главных площадей, мечи скрестить
С путем созвездий, но тебя уже отняли.

Пусть через край прольется чернота –
Твое дыханье ровно, и уста
У неба зыбкость тайны переняли.

* * *

У неба зыбкость тайны переняли,
Чтобы к лицу быть очарованной Земле,
И походить, и различаться перестали,
Чтоб в превращеньях себе равных не иметь;

И, заручившись беспокойною мечтою,
Ваять из хаоса порывов волшебство,
Ведь этой вычурной игры изящность стоит
Решенья с болью вступить в кровное родство.

Попытка совершенства бесконечна,
Идея вечности бездумно быстротечна,
Но с колокольни сердца слышен перезвон.

Греху отдаться ль, быть отшельником в пустыне,
С молитвой, без молитвы – все едино –
Чтоб только под извечный этот звон…

* * *

Чтоб только под извечный этот звон
Исчезли складки зла на лбах тиранов,
В напевах святости чтоб было заодно
Добро всех наших Библий и Коранов.

И повернули вспять пошедшие под нож,
И те, кто его поднял поневоле,
Прошла по позвонкам витая дрожь
От музыки, неслыханной дотоле.

Чтобы мы спешились в заоблачных краях
После походов, ран в бессмысленных боях,
И по простившим нас глазам тебя узнали,

Чтобы, напрягшись в слепоте немой
И чутко слушая лишь голос теплый твой,
Века сердцебиенье не уняли.

* * *

Века сердцебиенье не уняли…
Они подслушали твой шелест так давно,
И, в прошлое песчинки лет роняя,
Раскладывало время домино.

«Вот эта косточка – в сочельник волшебство их,
Вот эта – в Рио разноцветный карнавал,
А эта… это он один откроет
Среди чумы шальной вселенский бал».

Предугадали вариации гармоний,
Чтобы сбежать рывком от загнанной погони,
Сорвав последний с сердца лепесток.

Переливаешься в лучах самозабвенно.
Гремучей смеси море – внутривенно.
На цыпочках, босыми – марш-бросок.

* * *

На цыпочках, босыми – марш-бросок
По пьедесталам театральных улиц,
Вдоль городских канав и… на восток,
К тем островам, под бредом толп ссутулясь.

У света в стражниках, у темных сил в тылу,
Когда вся черная работа состраданья
В одних руках. Едва ступив во мглу,
Ты причастился обольщающего знанья.

Да, небеса лелеют смертников своих.
Пусть это блюдце не распить на четверых,
Ты пустишь, скрывшись в тишь, свой маленький росток.

Иди и не оглядывайся. Встань,
Где плоскость солнца образует тени грань
По залам и дворцам, что – лишь песок.

* * *

По залам и дворцам, что – лишь песок
На побережье наступающей вселенной…
Уже так ясно близок мира эпилог,
Под ювелирною пилой шар драгоценный.

Я буду знать до бессознательной черты,
В забвенье помнить и в безверье верить:
Ты сочетал пути времен и красоты,
Их обрученьем смысл свой дал поверить.

Молчанья башня опечатана молвой,
Не охранять мне твой измученный покой:
Сошлась в мозаике вся ненависть и праздность.

Так много черных, белых и… слепых,
И не сойдутся в твоем храме тропы их,
Хоть смертная настигла сердце слабость.


* * *

Хоть смертная настигла сердце слабость,
Но партитура твоим чувствам так верна:
Ключом скрипичным вся враждующая разность
К пустому множеству да будет сведена…

Карминная гитара отзовется
Вся, до последнего жемчужного колка,
А завтра на руку осечка навернется,
И поразит в мозг королевского стрелка.

Под сердцем выносил, в тени течений томных,
В разгаре крови, в тайне грез укромных
Рапсодию души своей без слов.

Рояль расстроен, навсегда закрыты ноты.
Хоть на коленях доползти бы до дремоты.
Опущен занавес, и снова – глубже вдох.

* * *

Опущен занавес, и снова – глубже вдох –
Осилить перевал в горах небесных,
Поставить белый флаг в пыли снегов,
И выйти на арену в латах тесных.

…Все глубже, злей, желанней и больней
За вдохом вдох: написано так в роли.
Сценарий давит плечи все сильней,
Теперь, когда король сменил пароли.

Спектакль был принят к постановке так давно.
Окошки плотно занавешены. Темно.
За шторой старый переулок тих и нов.

После костра большого выпустила явь,
Воспоминаньем реял, и вдоль ветра вплавь –
Последним отраженьем – словно Бог.


* * *

Последним отраженьем – словно Бог,
Вернись к земным приделам светотени,
На муку первых по твоей земле шагов
Я у тебя прошу благословенья.

Просвет так краток – ты стоишь вблизи
С желанно-белою голубкой на ладони,
Крыло к крылу ты будешь с ней скользить
В том акварельно-призрачном затоне.

Роса с лугов альпийских, всплеск зеркал –
В огранке мелкой на закате отсверкал,
На сотах губ в улыбке выступила сладость.

В душе на заповедях твой раскрыт завет.
Под гладью неба, всем лучам вослед
Плывешь в женевских волнах, моя радость.


* * *

Плывешь в женевских волнах, моя радость,
И по утрам распевку синих слышишь птиц,
Земные тебе чужды грех и благость
На тихих пустошах заброшенных границ.

Занявшись на рассвете, ты разводишь
Огонь, цветущий в сумрачном раю,
И со свечой ты тех без устали обходишь,
Кого ты здесь оставил на краю.

Заговори этой зари проникновенье,
Чтобы являлась день за днем в час отраженья,
Пока земля, забывшись, без тебя поет.

Я не могу воображенье не поранить…
Но о тебе в нещадной нежности пусть память
Не в тишине – в беспамятстве течет.

* * *

Не в тишине – в беспамятстве течет
Беззвучное, бессмысленное время,
Стучит в висках уставших – чет, нечет;
Но в темноте – последние ступени.

Средь бела дня склонило в тяжкий сон –
У неба зыбкость тайны переняли,
Чтоб только под извечный этот звон
Века сердцебиенье не уняли.

На цыпочках, босыми – марш-бросок
По залам и дворцам, что лишь - песок,
Хоть смертная настигла сердце слабость.

Опущен занавес, и снова – глубже вдох…
Последним отраженьем - словно Бог,
Плывешь в женевских волнах, моя радость.