Душа всегда молода

Богдан Сильвестрович, вы любите отмечать дни рождения?

Да, люблю подарки, цветы, шумную компанию. Есть люди, которые не празднуют юбилеи, а я думаю, может быть, это приятно людям, зрителю. Другое дело, что цифра 70 подошла быстрее, чем хотелось бы. До 50-ти хотелось быть солидным. А после этого все так быстро помчалось. А после 60-ти — вообще как космический корабль. Но если спросить нашего заместителя директора Данила Даниловича, которому 90, он скажет: «Я же еще не жил!» Вроде все вчера было. Но у души возраста нет. Там, внутри совсем другой счет. Кости, тела становятся другими, изнашиваются, а душа всегда молода. Я недавно ездил во Львов, зашел в Театре имени Заньковецкой в закулисный буфет «Комарик», увидел тех же людей, услышал те же разговоры, и у меня возникло странное ощущение, что я никуда не уезжал. Хотя уже 33 года я в Киеве. Потом зашел в астрономическую обсерваторию, в которой работал в юности. И там все как было, только мой стол не параллельно, а перпендикулярно повернут. Я поднялся по винтовой лестнице наверх, к телескопам. Вспомнил, как вечерами научные работники пускали эти телескопы по окнам напротив. Чего мы в них только не насмотрелись! В 19 лет это казалось интересным. Должность моя называлась лаборант-вычислитель переменных звезд. У меня был компьютер, арифмометр назывался.

Всегда приятно удивляло, что вы, уже будучи народным артистом СССР и художественным руководителем Театра им. Франко, беспрекословно слушались маму. С детства таким были или жизнь научила?

Наверное, я маму огорчал. В молодости был конфликтный, потом поумнел, слушал ее. Раньше я уделял родителям мало внимания, а когда стал взрослее, многое понял и старался наверстать то, что не додал им, замаливая свой грех. Я часто к ним ездил, день рождения мамы и мой всегда справляли вместе дома. Всю жизнь мама была моим критиком, но в последние годы говорила: «Мне часто звонят люди, присылают гостинцы, проведывают твои школьные друзья — это все благодаря тебе». В 2007 году она заболела и не могла ходить. В это время я снимался в Каменец-Подольском, и как только выдавался свободный день — сразу садился на поезд и через четыре часа был у нее. Она лежала в хосписе и говорила: «Мне так хорошо». Последние 17 лет, после того как не стало отца, мама жила одна. Я хотел забрать ее в Киев, но она не захотела. Месяц она не дожила до 95-летия.

Мама в детстве вас в церковь с собой брала?

Постоянно. Как только научился ходить — сразу в церковь. Мы особо чтили праздник Успения Богородицы 28 августа. А у нас с мамой, которую тоже звали Мария, день рождения 27 августа — в один день. Когда переступаешь порог храма в детстве, все воспринятое входит на подсознательном уровне. Во Львове мы ходили в Преображенскую церковь, потому что отец пел в церковном хоре, помимо основной работы — в хоре Львовского оперного театра.

Неудивительно, что вы иногда отвечаете цитатами из оперных арий.

Потому что с 7 лет опера оставила очень сильное впечатление. Каждые выходные я был в Оперном театре. Сначала хотел танцевать, стать солистом балета, потом петь. И пел всеми голосами: сопрано, колоратура, баритон. Но слуха нет. А когда его нет, есть огромное желание петь. Это же комплекс. Если кто-то красиво поет — реву, слезы текут.

Ваш сын Остап тоже не поет?

Сын не поет, а внук Дима — да. Он начинал с Потапом, который потом стал выступать в дуэте с Каменской. А я все-таки человек оперный. Джаз пришел позже. И опера мне дала много. Недавно мы с Остапом в Германии слушали «Богему» и «Тоску». В финале исполнители брали такие ноты, что мурашки по телу шли. Я сказал Остапу: «Вот такой высоты трагизма должен достичь артист в драматических ролях». Каждая роль — это партитура. В опере есть Верди, есть Чайковский, есть Гуно. А в драме ты сам композитор своей роли. И если ты ее хорошо придумаешь, сочинишь замечательную музыку, темпоритм, тогда что-то получается.

Так и есть...

Именно. Поэтому опера дала мне основу, а джаз — импровизацию. Летом был на джазовом фестивале, слушал Игоря Бутмана, который выдает такие импровизации на саксофоне, что я просто взлетал. И опять-таки вспомнил, как в этом же Парке культуры имени Богдана Хмельницкого когда-то слушал Рижский эстрадный оркестр, Эдди Рознера, польский «Блакитный джаз». В рижском оркестре выступал пантомимист Янис Пирвиц, которого я потом начал копировать, когда стал конферансье в джазе Игоря Хомы. Так что ничего просто так не бывает. «Из ничего не выйдет ничего», — сказал Шекспир. Игорь договаривался с клубом милиции, и мы собирались на джем-сейшн под их крышей, потому что джаз запрещали как буржуазное искусство. Но мне оно так нравилось, что я с радостью носил барабаны за музыкантами.

Вам удавалось в молодости настоять на своем, когда родители не разделяли ваше мнение?

Конечно. Главное — моя женитьба на Ларисе. Отец был против, даже не пришел на свадьбу. Они вместе работали в Оперном театре: отец пел в хоре, а Лариса была балериной. В театре всякие легенды ходят, как говорится, из паутины веревку плетут. Да на ней еще и повесят. И приятели меня отговаривали, ходили к моей маме. Но чем больше они отговаривали, тем больше я убеждался, что нужно жениться на Ларисе. А уже через год жена с отцом очень подружились. И он заявлял, что его невестка — лучшая. Ларочка, и правда, была очень славная, просто статуэточка. Все время ей было жарко, когда я приближался — волосы поддувала. Жена родом из Баку, она понятия не имела, что такое украинский язык. И во Львове всегда интересовались, как мы между собой разговариваем. А мой друг отвечал: «Как Тарапунька и Штепсель». Но мне это не мешало, я видел человека. С артистом жить трудно, но Лариса сама балерина и понимала все. Иногда вздыхала: «Ты такой тяжелый человек для жизни, а посмотрю премьеру — опять влюбляюсь и все прощаю».

Претензии Смоктуновского

Среди ваших ранних картин, помимо «Белой птицы с черной отметиной», классикой стали еще «Дети солнца» Леонида Пчелкина. Вся задействованная в них компания — теперь гранд-имена. Как проходила стыковка «космических кораблей» на пробах?

Я вылетал на пробы к Пчелкину из Львова, в аэропорту зашел в ресторан поужинать. Мои львовские друзья-знакомые пригласили меня за столик, и в итоге я улетел в Москву только утром. В хорошем настроении приехал в Останкино, рассказал Пчелкину, что в театре я играл в «Детях солнца» художника Вагина. Но он ответил: «У нас эту роль будет играть Александр Лазарев». И предложил мне роль Чепурного, про которого я никогда не думал. Пробы у меня были с Людой Чурсиной. Помню, стоим в коридоре, вдруг идет Смоктуновский, и Пчелкин остановил его: «Познакомься, вот Чепурной». Иннокентий Михайлович внимательно посмотрел на меня и сказал как бы сам себе: «Хорошие глаза... А как он будет монтироваться с Гундаревой?» (У Горького наши герои — брат и сестра). «Точно так же, как ты будешь монтироваться с Женей Симоновой», — ответил Леонид Аристархович. (По пьесе их герои тоже родные брат и сестра). «А-а-а... Понял!» — пропел Смоктуновский и полетел дальше по коридору, взмахивая руками, как крыльями.

Вы, похоже, в тот день тоже еще не совсем приземлились после долгих проводов?

Честно сказать, возьмут меня или нет, было совершенно все равно, у меня было расслабленно-безразличное настроение. На площадке знаменитый оператор Юрий Схиртладзе уже стоял за камерой. Я подошел к Чурсиной, увидел в углу рояль, вальяжно направился к нему, тронул клавиши: «Ой, чий то кінь стоїть, що сива гривонька? Сподобалась мені, сподобалась мені тая дівчинонька...» Это была чистая импровизация по настроению. Пчелкин поднял бровь: «Мне понравилось, то, что ты сделал. Только стань в другое место». И мы это сняли. «У тебя еще есть конкурент, — доверительно взял меня под локоть в перерыве режиссер. — Родион Нахапетов. Но я буду бороться за тебя». Потом Пчелкин приезжал с этой картиной на фестиваль в Киев, был у меня дома, мы сидели, разговаривали за столом, и Леонид Аристархович с улыбкой вспомнил: «Смоктуновский, когда посмотрел готовый материал, спросил: «Что это ты его так хорошо смонтировал?» Я развел руками: «Так у меня других материалов не было». А Иннокентий Михайлович смотрел очень внимательно, поскольку был автором сценария.

Очевидно, это был комплимент, который только подчеркивает проницательность великого мастера, учуявшего ровню. Тогда ничего удивительного, что в последние годы понимающие люди из сферы кино и театра не раз ставили ваши имена рядом.

Не мне судить. Могу только сказать, что Смоктуновский был человеком уникального таланта. Но были в нем и слабости, которые всем нам свойственны. Помню, у нас была массовая сцена, когда пьяный рабочий, которого играл Борис Невзоров, бьет Дуняшку. А я, глядя на это, говорю герою Лазарева: «Что и эти люди тоже будут на вашем корабле счастья?!» Смоктуновский подошел ко мне: «Богдан, что вы эту фразу говорите как герой? Скажите проще». Я думаю, нет, все-таки Чепурной — ветеринар, простой по натуре. И опять прямо в камеру сказал свою реплику. Эпизод закончили, Иннокентий Михайлович подбежал: «Ну, вы сделали то, что я просил?» «Конечно, сделал», — отвечаю. И тут из-за камеры встал Схиртладзе, который был княжеских кровей, и медленно проходя мимо, наклонился к моему уху: «Молодец Богдан!» И пошел дальше.

Позже мы с Иннокентием Михайловичем виделись на Чеховском фестивале, смотрели «Вишневый сад» Питера Штайна. В антракте — в коридоре, беседовали с Колей Губенко, Олегом Табаковым, Валерием Шадриным, директором Чеховского фестиваля. Спектакль, помню, шел очень долго, и мы только в час ночи попали к Андрею Козыреву, министру иностранных дел, который дал прием в честь Штайна и его актеров. Но Смоктуновский, кстати, не воспринял этот спектакль Штайна.

Любопытно. А на меня штайновский «Вишневый сад» произвел тогда очень сильное впечатление.

И на меня тоже. Мне там очень понравился Фирс. Я сейчас тоже хочу сделать эту роль. Может, перед моим юбилеем сыграем премьеру «Вишневого сада». Его ставит Вадим Дубровицкий, у которого я снимался в фильме «Иванов» и «Смерть Тарелкина». В спектакле будут играть актриса Тетра имени Вахтангова Елена Дубровская, Юрий Стоянов, Алексей Серебряков, мой сын Остап. Фирс будет говорить по-украински. Это у нас такой ход: он старый слуга из простых, ему можно.

А вам простой человек интересен как типаж? Помню, Костя Хабенский рассказывал о ваших съемках в «Своих» на Псковщине, как интересно было наблюдать за местными, которые коров в кадр вводили.

А что за ними наблюдать? Я сам когда-то пас коров в детстве, в селе у дедушки с бабушкой. С деревенскими ребятами на пастбище сухие кизяки курили.

Фу-у!

Что «фу», ты попробуй. А откуда у шпаны деньги на табак? Вот и курили кизяк, закручивая его в газетку. У меня нет и никогда не было никакой дистанции с теми, кого называют простыми людьми. А экспедиции и натурные съемки я люблю. Вот на «Тарасе Бульбе» тоже долго жили в экспедиции. Но у Бортко много народа было, а на «Своих» камерно. Потом, может, и возьмешь что-то из типажа, но все равно свое делаешь. Раз меня взяли на роль — значит, мой типаж нужен. Единственное, Дима Месхиев хотел, чтоб я был в кепочке, а я сказал: «Будет шляпа». И утвердили шляпу.

Дело в шляпе

Ваш любимый аксессуар. Сколько у вас уже шляп? Учет и контроль ведете?

Нет, не сосчитать. Вот только из последней поездки в Германию привез пять штук летних соломенных. И кепочку. Иногда хочешь, чтоб никто не узнал, и кепочка для этого больше подходит. Шляпа все-таки заметна, ее сейчас мало кто умеет носить. А у меня это с юности. Иду из театра домой, в парке стоит памятник Швейку, я подхожу к нему, снимаю шляпу. Мне кажется, это красиво и элегантно. Впервые я надел шляпу в десятом классе, и мне так понравилось, что ношу их до сих пор.

Как Лариса к вашему увлечению относится?

Ей тоже нравится. Жена очень любит покупать подарки внукам и мне. Она сегодня утром встала и говорит: «Я тут кое-какие мелочи на дачу купила». И вдруг заплакала: «Не бриллианты же...». Я ей говорю: «Перестань. Зачем они нужны?» У меня главный бриллиант — Лариса. А она, когда ее как-то спросили в интервью, есть ли у нее бриллианты, на полном серьезе ответила: «Есть! Мой муж». Так что мы имеем два бриллианта в два карата.

Бриллиантам чистоты придает шлифовка, а душе — страдания. Как вы перенесли недавние испытания болезнью?

Я их с Божьей помощью выдержал. Была операция. Естественно на какое-то время такие события обостряют твое внутреннее зрение. Но потом все это забывается. Пережитая боль остается, но как туманом окутывается, уходит, удаляется. Было время, когда я об этом много думал. Понял, что самое главное — здоровье. И это уже совсем другое понимание. Будет здоровье, ты сможешь что-то хорошее сделать, а не будет сил — ничего не сделаешь. Самое ценное в жизни то, что Бог нам дает даром. Несколько месяцев у меня был созерцательный период. И сейчас тоже порой отключаюсь, внимание уходит в другую плоскость. Иногда сидишь, вроде все хорошо, потом раз — и все, ты уже не тут.

Вполне можно понять эти уходы в «уже не тут». Ваш внук Дима, будучи подростком, однажды убежал в попытке самоутверждения из дому. А вам хотелось когда-нибудь убежать от своей известности, обязанностей главы семьи, руководителя театра?

Может и хотелось... Но от себя далеко не убежишь. Первая квартира, которую я получил во Львове от Театра имени Заньковецкой, была на улице Куликовской. Отец посмотрел и сказал: «Видишь, сынок, от себя не убежишь». Ведь я родился в городке Куликове, рядом со Львовом. А теперь в Киеве живу на улице Заньковецкой. Это ж надо быть таким странным совпадениям! Они наглядно, будто красным карандашом подчеркивают, что от себя не убежишь. Недаром кто-то из великих сказал: «Случай — это псевдоним Бога».

Вы довольны как у Остапа и Димы складываются судьбы?

В общем да. Остап играет в Театре имени Франко, пять лет назад ему присвоили звание народного артиста Украины. Дима в итоге тоже пришел работать в театр, сам захотел. После того, как покрутился, повертелся, попробовал себя в роли ди-джея в ночном клубе, долго увлекался рэпом. Его зовут сниматься, он уже сыграл главную роль в картине «Мы из будущего-2». Когда Дима был младше, мы с ним больше дружили, ведь мы его с Ларисой с годика вырастили, когда Остап расстался со своей первой женой. Теперь контакта меньше, у внука свои друзья. Но он еще мало понимает то, что надо. А когда он станет старше, если Бог даст мне пожить, думаю, будем дружить с ним еще больше. Сейчас молодое поколение больше о деньгах думает, а не о деле. У них телега стоит впереди лошади. Помню, когда у меня родился ребенок, я попросил Сергея Данченко, нашего главного режиссера повысить мне зарплату на 10 рублей, а он мне сказал: «Богдан, главное выйти на сцену, хорошо сыграть — и все придет».

Золотые слова.

Вот-вот, об этом сейчас никто не говорит. Делай дело честно, с душой — и твое к тебе придет. Это не значит, что завтра появятся золотые горы. Надо быть терпеливым, но истину золотых слов для нынешнего поколения закрывают золотые горы. Молодежи надо все сегодня и сию минуту. Потреблять и не задумываться ни о чем. Ничего хорошего в этом нет... А ты еще что-то хочешь, тебе многое интересно. Вот летал в Мюнхен на консультацию к доктору, а вечерами ходил слушать оперу. Пять балконов, 2200 человек заполнение зала. А население в Мюнхене полтора миллиона.

С кем у вас в жизни есть особая связь и доверие?

Меня соединяла замечательная связь с Лесем Сердюком, царство ему небесное! Друга не выбирают, друг бывает один на всю жизнь. В Лесе я нашел друга, у нас с ним был очень сильный контакт и понимание. Он уже болел, когда мы снимались в «Тарасе Бульбе», но мужественно все переносил. Для меня было огромной потерей, когда его не стало два года назад. Так жалко! Он был очень талантливый, искренний и простой. Очень!

Поэтому вы друг с другом и совпали…

В джазовой молодости у меня еще был друг во Львове, Юрий Мацяк, врач, тоже ныне покойный. Его младший брат Андрей сейчас директор Театра имени Заньковецкой.

Романа Виктюка вы тоже со Львова знаете?

Конечно. Однажды я Рому сильно удивил. Кажется, это было в 1975 году. Я прилетел в Москву из Львова на съемки, зашел в ресторан Дома актера, который тогда был на улице Горького. Встретился с Ромой Виктюком. Обедаем, вдруг заходит женщина в летах, в очках с толстыми линзами. Виктюк всплеснул руками: «О! Роза Абрамовна Сирота!» Про Розу Абрамовну я, как и весь театральный мир тех лет, был наслышан, но ни разу не видел. Она была помощницей по работе с актерами Георгия Товстоногова, делала Смоктуновскому князя Мышкина, Гамлета, лучшие роли в БДТ Юрского, Басилашвили, Дорониной. Это и ее работа. Одним словом, Роза Абрамовна была легендарной фигурой. Она прошла вглубь ресторана, потом вернулась — кого-то искала. И вдруг идет прямо ко мне. Я опешил, встал, поцеловал ей руку. Она улыбалась: «Как ваши дела? Что вы сейчас играете?» Я ответил, мы немного поговорили. «Желаю удачи, рада была повидать. Ну, пойду подружек искать, мы договорились вместе пообедать», — и откланялась. Виктюк чуть не упал со стула от удивления: «Откуда ты ее знаешь?!» Мы с ней не были знакомы, может, она обозналась или видела какие-то мои фильмы. Но я сел, и закинув ногу за ногу, бросил: «Да мы с ней давно знакомы...»

С кем из режиссеров за последние годы вам было интересно не только как актеру, но и как человеку?

Тут скажешь об одном, другой обидится. На самом деле, со всеми было по-своему интересно: и с Павлом Чухраем, и с Денисом Евстигнеевым, и с Тиграном Кеосаяном, Владимиром Качаном и Вадимом Дубровицким, Димой Месхиевым и Владимиром Бортко, Ежи Гофманом и Кшиштофом Занусси. С Иваном Войтюком, Борисом Савченко, Станиславом Клименко, Владимиром Савельевым, Артуром Войтецким. Недавно снялся у Константина Худякова в фильме «Однажды в Ростове», это 24-серийный телефильм, он еще не закончен. Сейчас Игорь Каленов, который сделал картину «Александр Невский», позвал в сказку «Двенадцать месяцев». Буду там играть Декабрь. Каждый из режиссеров что-то дает. А что-то и забирает. Режиссеры все хорошие, но фильмы не у всех получаются. Отчего это зависит, не знаю, предугадать невозможно. Если что-то себе запланируешь, померещатся фанфары — никогда не прогремит. А бывает, и сам не ожидаешь, но кино получилось. У меня так вышло с картинами «Белая птица с черной отметиной», «Водитель для Веры», «Свои», «Заяц над бездной». У Дубровицкого в «Смерти Тарелкина» я играл Варраву. Ох какая там роляка! Жаль, что столько лет фильм никак не выйдет, что-то там не стыкуется.

Вы переиграли все от древних греков до новой волны, а какой автор пропитал ваше сердце?

Разные. Начинаешь сниматься, думаешь, не моя тема, а потом оказывается твоя. Так было с «Водителем для Веры» и «Своими». И на роль Бежнева Кеосаян меня уговаривал. А я говорил: «Да какой я Бежнев?» Если ты получаешь удовольствие от работы — и зритель его получит. Это кайф, наслаждение, составная часть мастерства. Не пропустишь через сердце — ничего не получится. А «Тарас Бульба» разве не моя тема? Очень даже моя. Еще я много лет играл «Записки сумасшедшего» Гоголя. И когда в позапрошлом году было 150-летие Гоголя, отмечали его ассамблеей в Италии, где Николай Васильевич написал «Мертвые души». Была Белла Ахмадуллина, Борис Мессерер, Андрей Битов, известный гоголевед Юрий Манн. Хорошая компания. Организатором был фонд Ельцина. И я читал там монолог Поприщева из «Записок сумасшедшего» во Дворце Медичи. Наверное, понравилось, опять зовут. А когда тебя куда-то зовут — значит, ты еще нужен людям.

Источник: izvestia.com.ua