Ночь...

Теперь, можно сказать, мне легко. Глупо кончено все еще обращать внима-
ние на подобные вещи, но очень, знаете ли, неудобно при необходимости
чуть ли ни каждый день покидать считающиеся тебе почему-то родными
четыре стены на целую ночь, когда в этих четырех стенах помимо тебя
обитают еще какие-то странные люди, наивно полагающие, что это именно
они произвели тебя любимого на этот свет. Произвели, ага, а кто их просил?!
Слышали бы они, сколько и какими словами великий математик Хаям хулил
Аллаха за то, что этому шутнику не пришло в голову лучшего развлечения, чем
наделить его, Хаяма, сметрной плотью, десять раз бы подумали! А то может
и все двадцать... глядишь, на двадцать первый и вышло бы. Но они не слышали,
а следовательно и не думали, вот и мучаются теперь... и поделом.
Впрочем, как бы я там ни ворчал, а доля уважения к этим людям у меня все же
имелась, и окончательно портить с ними отношения не хотелось. Поэтому каждый
раз приходилось что-то выдумывать, как-то выкручиваться... В результате
обо мне возник стойкий, не выводимый, как пятно на любимом свитере, миф,
будто на любой молодежной попойке этого грешного городка я являюсь не
менее необходимой составляющей веселья, чем белая... ну да, горячка, что ж
еще?!
...теперь мне легко. Отголосок непрошенной мысли царапнул сознание, когда от
последнего поворота ключа чуть громче обычного щелкнул замок закрываемой
двери. В нынешних четырех стенах кроме меня не обитал более никто. Ни роди-
тели, все еще благополучно проживающие в той квартире, ни подруга (вот уж
кому было бы сложнее всего обьяснять причины моего почти еженочного отсут-
ствия дома!), ни кошки с собаками... ни даже обычные для такого жилья одичалые
рыжие тараканы.
И что это на меня нашло? Казалось бы умудренному теперь опытом мне совершенно
непристало думать о таких мелочах. А вот поди ж ты: спускаюсь на лифте в
полдвенадцатого ночи, не имею решительно никаких гарантий от небесной
канцелярии, что когда-нибудь на эом лифте смогу подняться обратно... и
размышляю о местах, в коих приходится иногда высыпаться да посещать
уборную. В пору решить, что старею, и к жабрам моим драгоценным начинает
подбираться злейший враг всех стариков -- ностальгия. Да уж...
Уйти и не вернуться. Жутко пафосные слова, но когда умеешь ходить
иключительно этим странным способом, видящийся прочим пафос перестаешь
замечать. Ну ушел... ну не вернулся... было б о чем задумываться. Вот и
сейчас, открываю дверь подъезда и понимаю: все, приехали...
За дверью меня встречает предрассветный лес...