Продолжение. Начало (1-8), 9, 10

 

 

 

33

Вызвав врача, баба Ирэн возвращалась к дому. В соседнем мамаша Абрикосовых орала на дочку, Гельку (Ангелину), которая несла раскладушку и книгу:

-А ну вернись, зараза!!

-Я в саду почитаю!

-Знаю я, как ты там «почитаешь»!

-В саду... Ну мама.. Мама-а-а!

Девчонка швырнула книжку, чуть не попав в Ирэн, и заревела:

-Ненавижу!

Ирэн перевернула книжицу носком. Это хуже, чем она ожидала. По доброй воле в последние солнечные деньки лета «Севастопольские рассказы» не читают. Вкатили же ей на каникулы!

 

-Марья! - обратилась Ирэн. - В первом подъезде бухгалтерша чуть не при смерти. Не одолжишь свою Ангелину?

-Это которая с зубами, как сосны на болоте? - отозвалась та. - А как мне потом с классной говорить?

-Слушай, Марья,... Лев Толстой — это перегиб.

-Да забирай эту... эту... обалдуйку! И что б хоть три страницы одолела!

 

Поэтому к Венере она вернулась с обалдуйкой.

-Врач придёт после трёх, - сказала Ирэн, щупая лоб захворавшей. - Прохладнее,вроде. Давай Ангелина проводит мальчика до дома, пусть покажет твою работу, а потом и за лекарствами сбегает.

Ангелина была согласна на всё, кроме Толстого. Даже на головастика с зелёной кожей, на пару классов меньше её — он тут мыл какую-то фиговину. Не учителя же физры встретишь у Уродки?...

-Ангелина, ты читала здесь? Значит, прочтёшь досюда, - старушенция хотела заложить чем-то книгу, и вдруг застыла.

- Это что такое?!

«Закладка» была случайно неубранной фоткой. Ирэн максимально вытянула руку и таки-разглядывала строй девиц перед бородачом...

-В мусоре валялось. Какая-то фотка с Фиделем, - прошептала Венера.

-Какой это Фидель?! Сожги немедленно, пока к мильтонам не потащили!

-Чего сжигать-то... старый фильм, - страдальчески отозвалась хворая.

 

-Да. Фильм. И я его знаю, - зловеще произнесла баба Ирэн. - Чуть в нём не снялась. В молодости-то ко мне каждый кобе... мужик подходы искал. Один всё агитировал сниматься. Там колонизаторы остров поработили, а у островитян ни оружия, ни денег. Ну, туземки поняли, что их всё равно околоннизуют, и прикинулись дурочками. Капиталисты до всяких глупуляций ужасно алчны. Устроили им глупонарии*, только деньги плати, и изгаляйся. Так насобирали на винтовки, и всех перестреляли.

-Так революция победила.

-Победила-то победила, только это поклёп на рабочий класс. Кто снимал, кто снимался — всех взяли. Больше я этих голопупок не видела. Ладно бы себя, ты весь подъезд подведёшь. Давай все фотки, сжигать будем.

-Только... одна.

-Ой, врёшь, Венера,.. - она покачала головой и понесла на кухню эту.

-А почему так нельзя делать революцию? - спросил Мамей.

-Дурак, - сказала Гелька. С ней за партой сидел такой — задачки решал до того, как их на доске напишут, а в жизни ни бум-бум.

В мозгу бухгалтерши тяжело стучало. 39 и 5, обида, стыд, злость... И высекли из него роковую искру:

-Мамей, не вздумай показать этой девчонке те фото. Ещё мала для них.

 

34

Они с Мамеем вышли и Гелька повела его по короткой тропе, вдоль забора. Нарушители порядка немцам в голову не приходили, и они умудрились выложить забор в четверть кирпича. Кашлять в его сторону не рекомендовалось.

В её голове вертелось единственное — «ещё мала». Что там такое? Неужели она не обдурит этого младенца?

-Что за имя такое - Мамей?

-Матвей. Я маленьким не выговаривал, так и пошло.

-А в школе ты кто?

-Кроль. Фамилия Королёв.

-Кролик, - вздохнула она.

-Кроль — это не кролик, это так плавают.

-И кролик тоже. Не знал? - удивилась она. -Кролика-то видел?

-Даже внутри. Когда был маленьким, у дедушки с бабушкой. Дедушка взял одного из клетки, тюк по лбу, и кожу снял. Собака вокруг как сумасшедшая прыгала, кишки хотела.

-Вкусный?

-Не помню.

 

-Королёв хорошая фамилия. А моя - Абрикосова. Всё «Абрикоска», да «Абрикоска».

-Тоже хорошая. Я люблю абрикосы. В Каневе их столько было, ветки ломало! - одобрил Мамей.

-У нас в классе есть Бестужева, и страшно выпендривается. Потому что так одного великого революционера звали. Он был граф. А бабуся Ирэн сказала, что на самом деле это переделанная фамилия. Знаешь, из какой?

Мамей почесал репу, но ничего не вычесал.

-Из Бесстыжева! Бесстыжева, представляешь?

 

Это были зады зоопарка, и к забору примыкал вольер с зубротурами. От почёсывания он обвалился. Парнокопытное подсунуло голову под проволоку, положило на землю и любовалось зарослями сныти. Тропинка голову огибала.

-Брату сказали сводить меня в зоопарк. Ему скучно, он залез к крокодилам и таскал их за хвост — сказал Мамей.

-Ух ты! - восхитилась Ангелина.

-Да не, они какие-то сонные. А вот интересно, если человек никогда не трусит,

могли его... Беструсовым назвать? Ну, в смысле... он же не трусит?

-Беструсова! - захохотала девчонка. Она подняла руку, как на уроке. - Зоя Сергеевна! Зоя Сергеевна! Беструсова опять без трусиков!

Мамей испуганно заулыбился. Она наклонилась к его уху:

-Бесштанова. Раньше у тётенек были длинные платья, а штанов не было.

-Зимой же снег?- нахмурился он.

-Юбки тёплые. А что такого? Мы, в пионерлагере, после купания одевали платья, а их отжимали, и так шли. А у палаты вешали на на верёвочку.

-Чего отжимали?

-Чего-чего... Трусы.

-А я не был в пионерлагере. Там интересно?

-Не очень, но получше, чем в комнате книжки читать.

-Чего? Читать не интересно? - изумился Мамей. -А меня всё время гулять гонят.

-Гонят?? - она споткнулась.

-А в пионерлагере хорошие книжки? Много?

Абрикоска схватилась за голову. Вздохнула.

-Дур там много. И перловки. Ты что, всё лето книжки читал?

-Нет, ещё мы в Канев ездили. На Украину. Я там такую книгу прочитал! Они там немного по-другому пишут, но сразу привыкаешь.

-А чего сейчас делаешь?

-Ай, ничего... «Донкий Ход» читаю... Интересно, но над главным все смеются, а это неприятно. Карты люблю рассматривать. Иногда на рояле играю, только не то что надо, а своё блямкаю. Ну, и рисую.

 

Геля с трудом приходила в себя. И мрачно проговорила:

-В пионерлагере один мальчик рисовал-рисовал, и дорисовался. Домой отправили.

-Как это?

-Статую рисовал, пионерку. Все мальчишки, оказалось, упрашивали им рисуночек подарить. А потом стирали платье, и подрисовывали глупости. Один хулиган подписал «Катька-Раздеватька» и подкинул Сечкиной. Она так ревела, что до вожатой дошло. Сечкина такая дура была! Такая дура!

Мамей задумался:

-Статуи.... рисовал?...

-И ты туда же? Ой, нарисуй мне карапуза, который на РыбИнституте стоит!

-Я знаю... что можно нарисовать. Только там темно.

Дохлятик явно ушёл в свои мысли. Ну, погоди же... Быть Сечкиной исчадием!

-А ещё она знаешь, что делала? После озера трусы до самого обеда не одевала. Храбрость показывала.

-Я с Зеленоградска два раза в одних шортах на дизеле ехал, потому что все мокрые, - отозвался он меланхолично. - Даже приятно. А знаешь, там в волнах любят прыгать? Ну и у них это... сползают... э-э... немного. Я дома взял крючок, зацепил за низ, и привесил гирю в полкило. Не сползли. Значит, волны сильнее.

Попал! Она такого и за сто лет бы не придумала. (На самом деле, не у каждого ребёнка отец пишет статьи «Воздействия волнения на рулевое управление судна»). Она решила повысить ставки:

 

-А раз она пришла купаться в шароварах. А потом как? На мокрое, что ли? Она взяла, натянула кофту пониже, а снизу всё сняла. Всего-то вот до сюда натянулось, — она показала. - Так и пошла, бессовестная!

 

Сюда к месту бы вставить «Катти Сарк», и Мамей про парусник знал. Увы, что означает его название он понял лишь в следующем веке.

-А тот хулиган, который подписал рисунок, знаешь, почему это сделал? Давай на ушко скажу... - Она прошептала: -Целоваться её уговаривал! Представляешь? Не уговорил, конечно. Тогда и подкинул.

-И чего не хотела? - удивился он. - В фильмах вечно целуются-целуются, не дождёшься, когда дальше пойдёт.

Ничего страшнее «целоваться» она не знала.

Убил!

 

 

 

* --- lupānārium (лат.) - публичный дом