- Ничего, всё нормально, мне нравится, как ты рассказываешь. Давай дальше.

- Тогда мы задумали грандиозный проект. Было запланировано строительство женского монастыря, художественной гимназии, где будут учить ещё и церковному искусству, иконописной, керамической и свечной мастерских, кузницы и др. И всё это будет по моему проекту и оформлено мной. Думала, что распишу храм, напишу туда иконы, оформлю весь интерьер, ограду и территорию вокруг, крестильный храм построим, и его тоже распишу. Часовню строить начали... Мне были обещаны и стабильность, и работа до самой пенсии. Поэтому я и училась спокойно, а все каникулы там жила, как отшельник. Или мы куда-нибудь ездили, например, в Дивеево, где купались в Святом источнике, ходили по Канавке с молитвой, прикладывалась к мощам св. Серафима. В Псково-Печерский монастырь к архимандриту Зенону в мастерские ездили, потрудилась в Толгском женском монастыре и в иконописной мастерской на Соловках, что было очень хорошей практикой в профессии. На Соловецком подворье в Кеми моё имя записали в вечное поминание. Потом, на преддипломную практику в 1997-м году, я поехала на Волгу, в Ярославскую область. Село называлось Богослово. Приехали в лагерь из нескольких рубленых изб, где жили члены общины, рожая там детей. Меня поселили в избу. Церковь восстанавливалась медленно. Внутри было очень холодно, сыро, отовсюду дуло, а железная печь «Булерьян», сделанная на оборонном заводе, почти не грела. Закончив, измерения, чертежи и рисунки, я выдохнула с облегчением. Мы там купались в Волге, я рисовала на пленэре карандашные пейзажи. В одну из ночей изба церковного старосты, сгорела в один момент, ещё до приезда пожарной команды. Повезло, что дом был на отшибе. Староста остался голый и без вставных челюстей. Приехали его сыновья, собрались, было, везти отца в город, но тот ехать отказался, решив остаться и начать всё с начала, поэтому мне повезло - в машине было место. К полуночи я была уже дома. По возвращении - вновь студия, пленэры, песни под гитару... а надо было быть внимательнее, так как снова стала накаляться обстановка на работе. Я не могла этого не почувствовать, но предпочитала ничего не замечать. Закрыв глаза на всё, спрятала голову в песок, и это - моя любимая поза. Ещё никто сзади не пристроился. Я надеялась на то, что пронесёт, всё уладится, и всё будет хорошо. Мне была просто необходима эта замечательная творческая работа на свежем воздухе, и я не в состоянии была рассматривать такой вариант, что её у меня не станет. Боялась и помыслить о таком развитии событий.

Прочитала о Сезанне, Ван Гоге, Тулуз-Лотреке и дневник Марии Башкирцевой. Сравнение с нею было не в мою пользу. Увидела то, насколько я не развита по сравнению с ней. Она знала языки, играла на фортепиано, много читала, причём, в 13 лет(!) серьёзные книги, как и Зинаида Гиппиус, чьи воспоминания прочту позже. А книги, которые они читали в отрочестве, мне не осилить и теперь! Потом ничего не поняла в книгах Кандинского «О духовном в искусстве» и Павла Филонова «Проповедь о поросли мировой». С большим трудом осилила фолиант Фаворского и совсем не осилила труд г-на Волкова о композиции. И если бы это не была чужая книжка, то я бы вышвырнула этот «кирпич» в окно или в костёр. После этого по совету Наставника еле-еле одолела «Проблема формы в изобразительном искусстве» Адольфа Гильдебрандта и с большим трудом поняла смысл текста, но дало мне это много. Читала разные книги по технологии живописи, технике рисунка Ростовцева, Радлова, Тютюнника, Сланского и «Перспективу» Барышникова.

Хожу в студию, в конструктивистском здании дома культуры при заводе «Серп и молот», на холме, в красивом месте. Она года до 2000-го просуществовала. Пришла я туда ради вращения в творческом кругу. Мы писали странные натюрморты, похожие на мусорные кучи. Битые гипсовые бюсты, сухие цветы, часы без стрелок, поломанные игрушки, фарфоровые статуэтки без рук, старинные кофейники, утюги, и прочее.

Между тем, на работе снова несколько человек стали проводить против меня компанию, но мой «Спас Вседержитель» в алтаре вдруг «заплакал». Миро из него источалось. Это могло быть, конечно, не миро, а какие-то другие капельки, попавшие на икону, но это уже не так важно. Главное то, что наступило очередное перемирие, потому что, увидев это, люди попросили у меня прощение. Я сказала, что на них не в обиде и сожалею о том, что вызывала раздражение.

Ещё давно, как только получила там мастерскую, начала вырезать из сухого липового полена православную церковную скульптуру «Параскева Пятница». Плохие инструменты быстро тупились, и мои руки были все изрезаны. Шрамики у меня до сих пор. Вот, эти, беленькие – вот, вот, и вот. А эта – нет, это от борщевика. А это – после того случая с рукой, потом расскажу. Эта скульптура предназначалась в храм, но вышло иначе.

Гениальный художник Ермолаев Игорь Николаевич, занявший место умершего Наставника Михаила Николаевича Гребенкова, учил меня работать на офортном станке, и мы с ним сделали линогравюру «Среди чужих». Находилась я тогда под впечатлением от его творчества и живописи второго нашего руководителя Ивана Константиновича Карамяна, который, как оказалось, тоже учился у Гребенкова. 

Кроме студии, я ходила ещё и на занятия в университет Строганова штудировать обнажённую модель в общей сложности, года с 1998-го по 2010-й год.

И вот, пришла последняя весна в институте, и мы готовимся к диплому, но в марте солнышко начинает припекать, сверкать в ручейках талого снега и капели, а нас, юных и романтичных, начинает тянуть на улицу. Именно в это время особенно приятно ходить на этюды в старой Москве, районе Остоженки и Пречистенки, Обыденского, Златоустовского, Колпачного, Подкопаевского и Трёхсвятительских переулков, Маросейки, Покровки, Яузских ворот или Кодашей пишем во двориках, на старых московских улочках. Старая дублёнка заляпана красками, после работы чай из термоса и перекус особенно приятны.

С Кодашами, где мы любили писать, у меня связано многое. Там у нас проходили занятия по академическому рисунку, живописи и композиции. Сразу после них я шла в библиотеку Третьяковской галереи неподалёку, где копировала академические рисунки Иванова, Репина, Врубеля и Чистякова. Читала редкие книги о том, как учили в Санкт-Петербургской Императорской Академии художеств. Читальный зал библиотеки, вероятно, раньше был гостиной или столовой в усадьбе, и там был лепной потолок с росписью. В старинных шкафах - фолианты в кожаных переплётах… и тишина… Разве что иногда слышен шелест переворачиваемых страниц. Кроме того, я любила заниматься в библиотеке по искусству на Большой Дмитровке, но там тогда было очень много народу, особенно вечером, и Российской (РГБ), в зале ИЗО, где тоже не очень уютно. В этом же укромном месте в недрах тихого московского переулка спокойно, и никто не отвлекает. Доступ туда был разрешён далеко не каждому, пускали только по письму, поэтому там всегда было почти совсем пусто, тихо и особенно уютно. Иногда я отвлекалась, смотрела в окно и думала, что когда-то в этом доме жила семья обеспеченного человека из дворянства, духовенства или купечества. Барышня какая-нибудь здесь жила с родителями, братьями и сёстрами… Интересно, как после октябрьского переворота 1917-го года сложилась их судьба… Когда библиотека закрывалась, я шла, в Третьяковскую галерею. Бывало, что часа полтора-два вечера посвящала одному художнику. Например, с книгой «Живописная система Борисова-Мусатова» Кочик в небольшом зальчике картин Борисова-Мусатова внимательно изучала каждую картину: «У водоёма», «Призраки», «Изумрудное ожерелье»… до самого закрытия. Домой еду, стараясь, никуда, кроме старомосковских улочек, не смотреть, дабы впечатления не терять, или, как обычно, в транспорте, читаю или украдкой делаю наброски с граждан. Поздний вечер провожу за мольбертом. Я тогда пыталась разработать, так называемую «систему самообучения, доучивания или даже… самосовершенствования»(!), но это была не лучшая идея, поэтому ничего у меня и не получилось. Я была юной максималисткой, наивно мечтала о том, чтобы стать великим художником, и на слова мамы о том, что это «дурацкая затея» и «нескромное поведение», отвечала так: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!», и думала, что, благодаря этой своей «системе», добьюсь небывалых высот, но, к сожалению, в наше время это, фактически, невозможно, тем более таким недотёпам, как я. Вот я и стала всего лишь рядовым в огромной армии монументальных и станковых живописцев.

Между тем, на работе при храме я вырезала из гипса (техника называется ганч) голову Иоанна Крестителя на блюде, и вышло настолько натурально, что прихожане пугались. Делала учебные композиции, натюрморты и много копировала русских академистов, Рембрандта, древнерусские фрески. Была очень занята учёбой, но успела сделать много живописных и графических работ. Этот период можно было бы назвать самым лучшим в жизни, если бы не гораздо более счастливые дальнейшие события. Однако, первые неприятности ждать себя не заставили, и начались они в ПСТГУ. Вместо платы за обучение 2 раза в неделю по 4 часа студенты обязаны были работать на университет, иначе его не допускали к сессии. Так вот, одно такое «послушание», когда я мыла туалет, а потом на кухне перечистила целую кастрюлю лука, после чего была вся в соплях, с красными глазами и носом, мне не было засчитано по непонятной причине. То ли брякнула что-то, то ли, по их мнению, работала плохо. Хорошо, что Господь помог с этим справиться – священник за меня поручился.

- Ты закончила учёбу в ПСТГУ в 1998-м, ведь, году, так? Расскажи, как ты диплом-то защитила.

- Это воспоминание не лучшее в моей жизни. Моя дипломная работа оказалась, мягко говоря, слабоватой. Впрочем, у других ребят дела обстояли гораздо хуже. Но я, всё равно, переживала эту неудачу очень тяжело, тем более, накануне диплома «засветились» мои, так называемые, «ягужинизмы» – творческие работы, на коих изображены, выдуманные мной, существа, у некоторых из которых была женская грудь, или они обнимались, например. Православные называют это «бесовщиной», но я с этим категорически не согласна, ведь, если посмотреть на закат, то сразу думаешь о том, что наш Господь – великий Абстракционист, а если посмотреть на бородавочника или глубоководных существ, то сразу думаешь: «Господь – великий Сюрреалист!», но никто этих раб, моллюсков или рептилий не называет «бесовщиной», потому что это – творение Божье, а творение Ягужинской – увы, обзывают, как хотят… Меня чуть, было, не отчислили перед самым дипломом. Еле спаслась тогда! Человек 6-ть лет проучился, и мог остаться без диплома из-за своей оплошности. Пришлось письменно отрекаться от своих творческих работ. Эти перипетии повлияли на мою дипломную работу. Да я ещё и заболела в день защиты. Сначала мне показалось, что режется зуб мудрости, а это была, ни с того, ни с сего, в мае, сильная ангина. Я так плохо себя чувствовала, что еле выступала, и за диплом получила четвёрку. Мать воскликнула в ужасе: «Четвёрка за диплом! Это же всё равно, что двойка!», а я ей говорю: «Сейчас не те времена, не СССР, когда «три» пишем, а «два» в уме, а теперь двойка – это двойка, тройка – это тройка, четвёрка – это четвёрка…» Потом я лежала с этой жуткой ангиной, глотать не могла и плевала в тазик. Даже керосин выпила по совету папы!

- И вот, ты закончила институт, и теперь у тебя началась свободная жизнь, без зубрёжки, семинаров, экзаменов…

- Да уж! Тяжело мне это давалось, поэтому я была просто счастлива, когда ПСТГУ окончила. И этот год – с июня 1998 по июль 1999-го был достаточно счастливым. Я только работала, и мне не надо читать конспекты и дрожать перед сессией. Однако, не долго продлилось это счастливое время. Всего лишь, год…

- Расскажи нам, пожалуйста, о том, что ты делала в этот, твой счастливый год.

- Следующей, после «Одигитрии», фреской были «Кирилл и Мефодий, учители словенския» на стене прогимназии «Пересвет» в Москве, которую я выполнила в августе 1998-го года. Увы, фреска оказалась с брачком. Подвели подольские пигменты.

Но и работа по обустройству церкви Иоанна Богослова и церковной территории, конечно же, продолжалась. У храма строили святой колодец. Для него разрабатывала маковку и крест, слепив их из пластилина. Их отливали в литейных мастерских недалеко, на Калужском шоссе. Там, оказывается, работали выпускники ТХК, где я училась до этого, очень приятные люди, которым понравилась моя идея. Об этой моей работе даже было упомянуто в статье об истории этого храма. Начали строительство стены вокруг церковной территории, в нишах которой собиралась разместить ветхозаветные сюжеты, написанные в реалистичной манере. Мой папа нанялся туда работать сначала в столярке, потом построил кузницу, из пылесоса, сделал поддувало и ковал скобы для крыши. А крышу-то проектировала я – тоже из пластилина её лепила! Кроме того, я сделала интересный такой проект памятника в виде фрагмента часовни. На его фундаменте теперь звонница. Проект новой сторожки я делала, и мой отец возил его на работу и всем показывал «гениальную лесенку с дверкой», туалет я тоже придумала красивый, а не деревянный нужник в два очка, который там был. Кресты на могилы по моим эскизам там отливали. Много работы за этот год выполнила, скажу без ложной скромности! Церковь эта, Иоанна Богослова в селе Красное, дала мне 8-мь лет трудового стажа по трудовой книжке, что было весьма ценно, так как художнику найти работу по специальности, да ещё и с социальным пакетом крайне трудно.

- Анна, вот, ты упоминаешь о том, как там бывало неспокойно жить и работать, и ездить туда, например, о частых смертях... Хотелось бы узнать об этом подробнее. Я что-то об этом месте слышал. В газете, кажется, читал.

Ягужинская замялась. Она думала, подбирала слова, а потом заговорила:

- Не хотела об этом рассказывать… Ладно, скажу, что называется, «не для протокола». Пусть это потом уберут при редактировании. Я опасаюсь выглядеть глупой, суеверной, злопамятной и мстительной, но у нас там, действительно, какие-то странные вещи происходили. Например, первый священник вдруг куда-то исчез, второго (г-на Никандров) к служению запретили, сейчас там третий, отец Кирилл Слепян. Посмотрим, что с ним будет дальше. Почему я так говорю? Да там же творилось нечто невообразимое! Вот, приведу несколько примеров. Кровельщики, отец и сын работали, и вдруг этот сын (именно сын) внезапно умирает, и прямо на крыше. И ни с того, ни с сего. Сердце остановилось, и всё... И это не одно происшествие. Один белорус зачем-то вставил точильный камень в циркулярную пилу. Диск разорвало, и снесло несчастному пол-лица. В больнице его, иностранца, долго держать не стали и выписали, не долечив. Вернувшись на родину, он скончался, и его родные подняли бучу. Это было уже в 1999-м году, летом, и с этого начались у нас большие неприятности, закончившиеся счастливыми переменами в моей жизни. У монтажника-высотника с Украины эпилептические припадки начались, и он вынужден был уехать, а его напарник начал выпивать, несмотря на то, что кодировался, и его уволили. Уже две бригады из-за этой проблемы выгнали. Третья бригада тоже была не идеальная – сачковать они умели. И там ещё и с двумя мужичками беда случилась. Рабочий с лесов полетел и весь переломался. Другого машина сбила на Калужском шоссе. Раком болели люди там часто. Парень, наркоман, сын прихожанки, выбросился из окна, разбился насмерть, а её брат, парализованный гипофизарный карлик умер от рака печени. Потом, уже в 2000-х, у отца Михаила дочку убили, зарезали в лесопарке. Она только что университет окончила. Много народу там пострадало.

Вообще, место было и есть какое-то неприятное. Я ещё ни разу не видела, ни тогда, ни сейчас, того, чтобы умирало столько местных, их родственников, знакомых и окружения. Кроме того, люди там постоянно то сходили с ума, то спивались или допивались до белочки, кончали с собой, вешались, наркотики принимали, от передозировки гибли, тяжело болели или калечились. Животные там были какие-то очень уж злые – собаки норовили укусить из-под тешка, подкрадываясь сзади, гуси, индюки и козлы тоже вели себя агрессивно… А хозяева, зачем-то, их выпускали. Опасно было идти по деревне. По обочине дороги идёшь, так как боковая дорожка вся в грязных лужах, а водители автомобилей норовят обрызгать или дверцей сбить. Водители автобусов любили детей или девушек прищемить дверями, детям двери не открывать, промахнув остановку, а про то, что они пьяными ездили, уже сказала. Несколько раз, пока я там работала, автобусы с моста в Десну летали! Это 508-й там ходил… Там такое творилось! Я, честно говоря, ничего подобного ни до, ни после этого не видела. Собак я до этого не боялась.

Гораздо позже, уже годах в 2010-х, знающие люди меня просветили в том, что это место, прорезанное сетью шурфов (штреков-?) и каменоломен, где добывали белый камень, является, так называемой, «геопатогенной зоной», где люди начинают вести себя неадекватно и часто происходят несчастные случаи - запивают закодированные алкоголики, случаются приступы у эпилептиков, много больных детей рождается, в нашу церковь матери водили многих больных детей – с ДЦП, аутизмом, например (у нас даже какое-то время там школа была для таких детей), какие-то умственно-отсталые были, психически больные – тоже, уже выросшие, а, кроме того, люди всё время конфликтуют, скандалят и ссорятся, ленятся, отлынивают от работы или ещё того хуже – воруют, дерутся, калечат и убивают… Лично мне там жилось, мягко говоря, не спокойно. Когда я там находилась, меня не покидала тревога или даже, бывало, накатывала смертельная тоска, а также, вдруг появилась странная обидчивость, даже какое-то ожесточение. Я находилась в постоянном раздражении и даже на взводе. На меня нападали приступы не контролированного обжорства и болтливости. Нервы были ни к чёрту. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. И тоже - работать часто не хотелось, особенно жарким летом, и, как только отец Михаил куда-нибудь уезжал, я всё бросала и убегала либо купаться, либо в магазин, либо в лес, либо ещё куда. Друзья приезжали, и мы пикники устраивали на берегу Пахры. Пила пиво, зачем-то. В 1990-е и нулевые люди пили пиво, как воду, причём, среди рабочего дня. Около метро в палатках продавались напитки, и люди там же, из банок пили это пиво. И совсем юные – тоже. Так что я рада тому, что, в конце концов, оттуда ушла. Это было тяжело, но теперь я это воспринимаю, как освобождение.

- Очень интересно, но почему ты с этой работы ушла?

По лицу художника Анны Ягужинской пробежала тень. Было видно то, как ей тяжелы и неприятны эти воспоминания. Анна налила себе ещё воды из графина, попила из стакана и ответила:

- Продолжение этой истории не такое радостное. Крупные неприятности начались летом 1999-го - первый настоятель начал меня выживать, с июля деньги не платил вообще, так как вышла нехорошая история – наняли, несмотря на возражения всех, кто был с этим связан, ненужного работника, который испортил всё, что было возможно, и это коснулось меня тоже. Я заболела и, вместо того, чтобы уехать в Москву и взять больничный, решила отлежаться в деревне, на свежем воздухе, а в это время тот человек-катастрофа с астигматизмом извёл зря дорогой известковый раствор. Ну, мне и влетело. Но и это ещё не всё. Там много чего было. Вспоминать неохота. Я даже в больницу в конце 1999-го года из-за этого попала. Заболела из-за стресса. А 6-го февраля 2000-го года нас всех оттуда уволил новый настоятель, г-н Никандров (его потом запретили к служению). Мне за полгода зарплату не выдали, а выходного пособия тоже не дали. Как я помыкалась из-за этого! Но и это ещё не всё - они 90% моей работы уничтожили, замазали белой краской мои фрески внутри храма, а наружную фреску Богоматерь Одигитрия на восьмерике долгое время не трогали, но потом добрались и до неё. У кого-то из этих вандалов и на неё поднялась рука. Её пытались уничтожить и здорово испортили, явно скоблив лики Богоматери и Христа каким-то инструментом типа болгарки, потому что фреску уничтожить трудно, так как известковая штукатурка очень прочная, а пигмент намертво впитался в раствор, и если фреску захотят уничтожить, то либо замажут её краской, либо собьют, что сделать очень трудно. Однако, испортили они её здорово, и, вместо того, чтоб эта фреска стала бы моей «визитной карточкой», она погибла. Вспоминать об этом больно, и единственным светлым моментом в периоде с осени 1999-го по весну 2000-го было моё вступление в Московский Союз Художников, в секцию живопись (Товарищество Живописцев называется). В конце 1999-го года это произошло. А вступить туда очень трудно! Неохота рассказывать о чёрной полосе своей жизни, которая, впрочем, весной 2000-го года сменилась на светлую, и теперь у нас всё нормально, слава Богу.

- Анна, расскажи пожалуйста, почему ты так изменилась в плане творчества? Сейчас ты пишешь кроме хороших пейзажей, такие странные картины, где бывает чернуха, трупы, и цвета  далеко не всегда позитивные. А ведь могла бы устроиться в другой храм и там работать…

- Значит, не могла, - смеясь, ответила Анна, - Ари, история не терпит сослагательного наклонения. Если произошло так, а не иначе, то это значит, что так было угодно Богу. Я, конечно, искала работу. Но найти подходящее место очень трудно, особенно, если ты художник и вообще, творческий работник. В Софрино иконописным мастерским нужны были только мужчины, в «мастерских» в Кузьминках они критикуют, принесённые им, работы и предлагают записаться на курсы иконописи за 400 рублей в месяц (тогда) и живут они только этими курсами. Иконы же они если и продавали на ВДНХ, то только свои, своих родственников, друзей и знакомых.

Устроиться в другой храм так и не смогла, потому что второго «о. Михаила Тарана» так и не встретила. Преподавать меня не брали, расписывать фарфоровых кукол тоже не взяли, не приняли и в фирму по росписи шкатулок. Весной 2000-го года я устроилась в издательство художником-иллюстратором. От руки, конечно же. Кроме того, я стала делать живописные работы на заказ и продавать картины через салоны и галереи, позднее – через интернет. В 2000-м году я вышла замуж. Потом, когда в издательстве сменилось руководство, и оно загнулось, я устроилась работать в отель НЕМЧИНОВКА-ПАРК, расписывала потолки и стены, а параллельно писала картину "Юго-Запад" (она в галерее "НиКор" сейчас), закончив её в АВГУСТЕ 2001-го года.

 Когда 11-го сентября произошёл теракт в США, я не отреагировала, но мои родные это увидели. Муж сказал: "И теперь ни одна сволочь не поверит в то, что это было написано до теракта!", а подруга сказала: "Ты не очень-то твори свои нетленки, а то весь мир взорвёшь..." (у меня это не первый случай) Я чувствую смерть, и почти все смерти своих знакомых проинтуичила.

Уволившись из отеля НЕМЧИНОВКА-ПАРК, я работала то тут, то там - где придётся. Продавала свои картины, например, через посредников и сама. Заказы выполняла… Портреты писала с живой натуры, копировала картины Ван Гога, Дега, всяких импрессионистов… В последнее время я, в основном, расписываю потолки и стены в светских интерьерах – частных учебных и лечебных заведениях, гостиницах, торговых и спортивных комплексах, квартирах, домах… О своих выставках, публикациях и прочей творческой деятельности сейчас говорить не буду, так как это другая история, уже не про этот храм. Биографию всю, целиком расскажу в другой раз, а сейчас уже всё. Конец истории. Устала и в горле пересохло. Пойдём лучше выпьем чаю с рижским бальзамом и поедим, наконец-таки, торт!

Ари Шер от 6 марта 2025 года, Москва