Бонжур, мадам и месье! И гран пардон за это петит-пижонство: насвистывая Champs-Elysees, я попиваю восхитительной терпкости NYAK, приобретенный в галерее "Лафайет", и вдыхаю сладостные пары air de Paris. И только горький дым отечества вытесняет собой амбре сладкого дурмана – оревуар, бонвиван, финита!

Я открываю глаза и чувствую себя парвеню, этаким протрезвевшим Хлестаковым. Как будто и не было никакого супа, что "на пароходике прямо из Парижа приехал". И вроде не втягивал во чрево я неосязаемую устрицу, провожая ее в последний путь бокалом шабли. О, дух Парижа – ты летуч, как мимолетное виденье...

На излете минувшего года я получил от Всевышнего рождественский подарок. Он, конечно, имел свою цену, и весьма высокую, но пути Господни неисповедимы – кто знает, где я мог оказаться 25 декабря, в какой точке земного шара или, не приведи опять же, на больничной койке. Но Бог догадал меня встретить рождество в городе, о котором говорят "увидеть и умереть". Штамп – штампом, да в нем намек, добрым молодцам урок. Встреча с Парижем – это маленькая смерть. Воскреснув, ты продолжаешь жить так, как будто тебе сделали инъекцию пожизненной любви к Парижу.

Справедливости ради будет сказать, что во мне эта любовь дремала всегда – как вирус, что ждет своего часа. Именно об этом говорил Штирлиц пастору Шлагу, когда тот почем зря ругал молодую Пиаф за ее "рыночную лексику": "В вас говорит снисходительность" – "Во мне говорит любовь к Парижу... И давно". Еще в красногалстучном детстве, когда сверстники зачитывались Купером и Майн Ридом, я хранил под подушкой Мориса Дрюона и по ночам предавался греховным мечтаниям о запретной любви в альковах Лувра. Кто бы мог подумать тогда, что спустя четверть века я пройду по этому алькову, мимо Венеры Милосской, которая при ближайшем рассмотрении окажется похожей на Лолиту Милявскую.

В годы перестройки режиссер Юрий Мамин снял чудесный фильм "Окно в Париж". Знакомые удивляются моей способности десятки раз пересматривать "эту чернуху", но мне эта картина всегда напоминала шкатулку с двойным дном ? как можно было за толстым слоем социальной сатиры не разглядеть щемящей тоски по утраченным иллюзиям...

Я столько раз препарировал чужие путевые заметки о городе, по которому, страшно подумать, гуляли почти все знаменитости моего века, и который видал на своем веку целый сонм человеческих типажей. А скольких он упокоил в своей земле? И только попав в этот необъятный музей под открытым небом, можно ощутить на губах неповторимый вкус вечно живого Парижа. Это знание открывается в неспешных прогулках по земле и под землей – парижское метро тоже одушевленное, оно работает, как дышит, и это легкое дыханье наполняет сердце уютом и теплом.

Поутру я приходил к величественному собору Парижской Богоматери, моему главному молчаливому собеседнику, затем с острова Сите, откуда все началось, перемещался в сторону Лувра, бродил по саду Тюильри, проникая через арку в самое сердце Парижа – площадь Согласия. В ранние сумерки хорошо прогуливаться по Люксембургскому саду, мимо Пантеона и Сорбонны. Там же, в Латинском квартале, в самой старой парижской церкви, стоит "Стейнвей", и лучшие пианисты мира играют Шопена. После такой мессы даже "Калинка-малинка" в греческом кабачке не перебьет аппетит. А с наступлением темноты я надевал лаковые ботинки, длинное черное пальто и шел на Елисейские поля, где в ослепительном блеске так легко почувствовать себя истинным парижанином на час?

Были еще порочный Монмартр с укоризненным перстом Сакре-Кер, Трокадеро с высоченной красавицей, расшитой червонным золотом, странный Дэфанс с признаками космической суицидальности, и светлая печаль Пер-Лашез, где моя любимая Эдит навеки уснула со своей последней любовью – молодым и красивым Тео?

Аir de Paris вне среды его обитания недолговечен, он ускользает, оставляя в памяти лишь красивые виньетки и едва уловимый аромат тонкого парфюма. Но вот что мне удалось привезти домой из Парижа помимо сувениров и фотографий.

Теперь я знаю, что Париж прекрасен и неповторим.

Париж открывается только тем, кто в него неистово влюбляется.

В Париже самый вольный воздух на планете.

В Париже нет ощущения времени, он вне времени. Он лишь отражение твоего мировоззрения.

И прав был один тонкий ценитель Парижа, который, благословляя в путь-дорогу, сказал: "Тебя будет долго колбасить".

Меня колбасит от Парижа, где последний клошар на рю де Риволи чувствует себя свободным.

...В международном аэропорту Алматы, простояв два часа в очереди за багажом и еще час в пробке на выезде с паркинга, я впервые серьезно задумался об эмиграции. Консульские службы Франции могут не напрягаться: этой идее суждено умереть в моей голове вместе с любовью к Парижу.

"Газета.kz" январь 2007 г.