Иеромонах Силуан принес в жертву Богу целый мир. Но мир не отпускает его, нанося удар за ударом

  "Новое поколение", 1998 г.     

У меня на полке лежит книга, подписанная «на память от друга Володи Ковалева».

Такого человека больше нет. Разве что в реестре какого-нибудь паспортного стола. Подобно тезке из той самой книги - останкинскому альтисту Владимиру - музыкант Володя Ковалев много лет назад сделал мучительный, но добровольный выбор в пользу неба. Небо легло ему на плечи черной сутаной монаха.

Говорят, Бог не посылает испытаний больше, чем их может вынести человек. Единственное, что получил Владимир Ковалев в награду за свое жертвоприношение - так это (опять словно бы вырванный листок из «Альтиста») повышенную чуткость к колебаниям. По крайней мере мою боль он чувствует за сотни километров.

 Война миров

Уехать! Немедленно! Все равно куда, лишь бы  прошло это паршивое состояние, знакомое каждому.  Когда открытый Набоковым «квадрат боли» разлился на все четыре стороны и можно только вертикально вверх, но мысль, что этот путь - запретный, грешный и вообще последнее дело - окончательно тебя добивает.

Когда душа человеческая сходит с орбиты и отказывается подчиняться разуму,  нужен духовник. Это сложно понять даже  моим чутким и тонким друзьям.  Для них отец Силуан - фольклорный элемент, персонаж комиксов. Неожиданное его появление в одну из вечеринок в моей квартире было расценено как оригинальный розыгрыш из серии «А теперь - цыгане!». В этом смысле они ничуть не отличаются от детворы,  бегущей за человеком в рясе с воплями: «Бородатая тетенька пошла!».

…Я еду к своему духовнику в состоянии очередной внутренней катастрофы, заранее зная, что все слова застрянут в горле. Собственно, в объяснениях и нет надобности. Как бы не коробило Силуана лукавое слово «экстрасенс», формулировка сути не меняет. Казалось бы, через душу священника ежедневно проходят такие мощные потоки мерзостей, что восприимчивость к чужим страданиям должна атрофироваться. Но я вспоминаю свою первую исповедь: ни один мускул не дрогнул на лице Силуана, но внутри его колотило так, что я кожей почувствовал, до какой степени переполнена чаша его сострадания.

Путь до Иссыка не близкий.  В дороге успеваю подумать про скрипку, которая громоздится на коленях бесполезным грузом (какая тут игра, когда «ни слов, ни музыки, ни сил»?), про масштаб одиночества моего друга, что с каждой поездкой открывается в новом преломлении.

Мир не просто жесток, но еще и мстителен. «Отречемся от старого мира!» - наивная революционная брехня. Не так-то просто его отпустить. С тех пор, как мирянин Володя Ковалев выдавил из себя общественно-полезную единицу, он потерял право на личное пространство.  Достаточно провести один день в доме священника, чтобы понять, что большинство мифов о монашестве, сложенных большими друзьями церкви, шиты белыми нитками.

Собственно, какой это дом, если даже в собственной келье священнослужитель не имеет возможности поговорить с Богом без свидетелей? Еще Белинский подметил, что русский человек произносит имя Божие, почесывая себе задницу. В иссыкском приходе в порядке вещей прийти на исповедь и ненароком залезть священнику в карман, вычистив его до последнего гроша. Постоялый двор, заполненный проходимцами,  не просто кормится соками Божьей милости, но и вовлекает батюшку в до нелепости странный  спектакль с криминальным оттенком. Почти год в доме жили два бомжа, отец приютил их и фактически содержал. Финальная сцена разыгралась в духе гангстерского боевика: сначала старик чуть не зарубил хозяина топором, затем его сынок вынес из кельи всю более-менее ценную утварь и потребовал выкуп. Продолжать описывать дальше - только глумиться. В криминальной колонке «Каравана» таких историй тысячи, но чтобы в доме священника… То-то милиция местная облизывается, для нее отец Силуан, очевидно, теневой авторитет, а его неустроенное жилище - нечто вроде хазы с «малиной». Для полноты картины не хватает только трупа. То, что в миру бы назвали пособничеством и укрывательством, здесь считается христианской любовью. Священник не отказывает нуждающимся. Попробуй объясни это стражам порядка на языке библейских заповедей.

Только что от дома отъехала иномарка - какая-то «крутизна» возжелала, чтобы батюшка освятил их машину. Послушник Миша - симпатичный Чингачгук с глазами Бемби сжимает кулаки: «Гады, пользуются добротой отца, последние соки из него выжимают!». Мишке - 16, откуда в этой маленькой покореженной душе столько чистоты? Он живет в доме Силуана с братом Марком: отец давно в Израиле, а мама - растворилась в какой-то новомодной «Божьей благодати», отношения с близкими в секте не приветствуются. Даже после этого мальчишки не утратили веры, Силуан сумел донести до них смысл изречения «Сектантство есть христианская идея, выброшенная на улицу».

Впервые мне стало чуточку спокойнее за Силуана. Такие парни не способны предать за 30 тенге, они не оставят его - больного, застуженного, в состоянии, близком к инсульту. В нетопленом храме которую зиму стоят крещенские морозы, зарплата у иеромонаха - 3000 тенге, а долгов - на сотни долларов.

Несколько лет Силуан ухаживал за парализованным отцом, весной и его не стало. Сам Силуан давно и тяжело болен, летом загибается от аллергии, зимой обостряется хроническая пневмония, скачет давление. Чтобы приобрести самый минимум лекарств, священник вынужден предлагать состоятельным прихожанам редчайшие книги из личной библиотеки. Те охотно берут, называя такую смешную цену, что небеса краснеют.

А славный малый Мишка, когда топил в доме баню, доверил мне свою самую заветную мечту - заработать огромную кучу денег и тайно передать их отцу Силуану. Прости меня, парень, что рассекретил твой план.

Жизнь после смерти

Оскар Уайльд называл самым страшным человеческим пороком поверхностность.

Я не уверен, что поступаю правильно, сочиняя эти заметки. Я боюсь писать о своем друге поверхностно. Мне, светскому, обуреваемому тысячами крупных и мелких страстишек грешнику, трудно постичь глубину его мысли, до конца понять образ жизни, который он для себя избрал. Я не рискнул установить перед ним адскую машину под названием диктофон, поэтому не исключаю попадания в текст фактологических и хронологических ошибок.

Свела нас, собственно, литература. Но связала - «одна, святая к музыке любовь», но об этом ниже. Коммунистическая пропаганда преуспела в создании образа священника - ограниченного, лицемерного, праздного сластолюбца-попа, этакого развратного батюшки. Я редко встречал на своем пути человека столь всесторонне и гармонично образованного, как отец Силуан. Все его университеты - как говорили в старину, церковно-приходская школа. Он мог стать выдающимся концертирующим пианистом или писателем, продолжателем традиций Бунина.

Слова, слова… Он предпочел Слово Божье.

Я тихо, мышкой притаился в углу его кельи и обратился в слух. Он сегодня расположен говорить о том, что раньше всегда оставалось тайной зоной памяти.

- Очень больно оглядываться в свою прошлую, безбожную жизнь. Ты хочешь знать, как и при каких обстоятельствах я уверовал? Была ли на мне с детства печать отшельника? Мой первый разрыв с этим абсолютно чуждым мне миром произошел, когда я в восьмом классе сжег комсомольский билет и утопил его в унитазе. От школы осталось тягостное воспоминание о бесконечных классных собраниях, на которых почему-то разбирали персонально меня, как единоличника.  Классный руководитель не просто меня ненавидела, она вдохнула это чувство во всех одноклассников. Всех бесила моя отстраненность, задумчивость воспринималась так, будто в моей голове зреет заговор против класса, школы, государства. Я, как маленький Лужин, бесил окружающих даже своим примерным поведением. Но придраться было не к чему.

Сразу после школы я порвал с родными и бежал из дома. К непониманию со стороны родственников я привык с детства, мою тоску, постоянное одиночество они выдавали за признак шизофрении, в чем окончательно, к своему удовольствию убедились после принятия мной монашества. Видимо, для них это было пиком психического заболевания.

В скитаниях я провел почти семь лет, теперь я понимаю, что такое ад на земле. Мне довелось побывать на самом дне, в клоаке. Однажды в Питере я провел целую зиму, ночуя то на вокзалах, то в подворотнях или притонах наркоманов. Моя жизнь висела на волоске, когда губы впервые прошептали имя Господа. Знакомый художник-наркоман уже занес надо мной бритву и собирался полоснуть ей по горлу, но моя неумелая молитва сотворила чудо. У товарища дрогнула рука, через минуту он уже не помнил, что собирался меня убить. К тому времени мне исполнилось 24 года.

Вскоре умерла моя мама. Я безумно ее любил, с ее уходом из жизни мое пребывание в этом мире окончательно потеряло смысл. Я тогда жил в Эстонии и целыми днями бродил по улицам в состоянии, близком к самоубийству. Возможно, этим бы и кончилось, если бы ноги не вывели меня к храму. Храм оказался католическим, его настоятель пустил меня, бродягу, в свой кров. Мы проводили бессонные ночи в разговорах о Боге, о жизни, но другой - неизвестной мне вечной. Через некоторое время священник убедил меня, что мой путь ошибочный и должен быть направлен в лоно православной церкви. Я вернулся в Алма-Ату и несколько лет служил певчим в Никольском соборе, до тех пор, пока не прошел постриг.

…От меня тогда отвернулись почти все родственники. Я несколько раз попадал в психбольницу с нервным срывом и на основе собственных наблюдений пришел к выводу, что у этой области медицины нет никакого будущего. Психиатры - убийцы в белых халатах. Как они, будучи безбожниками, могут лечить душу? Один маститый психиатр как-то сказал мне: «Мы не можем вас вылечить, но можем изменить мировоззрение». Мне никогда не было так страшно, как в ту минуту.

Да что врачи, мало кто из людей способен понять истинный смысл монашества. Он - в добровольном мученичестве. Христос сказал ученикам: возьмите свой крест и идите за мной. Никто не стал от этого счастливее. Искушения, соблазны только прибавились. Только Господу известно, как тяжело бороться, когда тебя со всех сторон одолевают бесы.

Я к своей вере пришел не сразу, через великое множество ошибок. Но никогда не святотатствовал, никогда с перевернутым крестом, как сейчас носят его многие сатанисты, не ходил. Я недавно стал свидетелем удивительной картины: запойный пьяница, бич, в котором с трудом угадывались проблески разума, лупил одного такого сатаниста с криком «Ты что, скотина, святотатствуешь!». Искра православия есть в каждом из нас.

 

 

Шопениана

 

 

У нас с отцом Силуаном общая любовь на двоих. Это Фридерик Шопен.

В молодости, еще в бытность Володей Ковалевым, он увлекался Скрябиным. С некоторых пор перестал исполнять его произведения совсем: «Нет гармонии, полнейший разлад с Богом и с самим собой, не зря ведь в конце жизни Скрябин говорил о себе, как об Антихристе».

Шопен, как и Рахманинов, для Силуана отдохновение, робкие праздники в беспросветные скорбные будни. Садясь за фортепиано, грузный священник преображается легкокрылым майским жуком. У него, видимо от природы, изумительная техника исполнения. Какой-то волшебный полет, а не игра. Но каждый такой полет оборачивается гипертоническим кризом и приступом депрессии: «Как священник, я уже не могу чувствовать музыку слуховым восприятием, как это делают музыканты. Я всегда очень болею физически после этого. Даже когда не сам исполняю, а просто слушаю музыку. Шопен, Рахманинов - вне всякого сомнения они выходили в те миры. Чайковского я раньше не понимал, но, услышав недавно его «Шестую симфонию» мне стало ясно, почему великий композитор покончил жизнь самоубийством. Наигрывая тему письма Татьяны из «Евгения Онегина», я сделал потрясающее открытие: такую музыку мог написать только человек, сам когда-то испытавший подобные чувства… к мужчине.

Он сделал открытие - наивный человек! Рассказываю Силуану, что московские секс-меньшинства нарекли свою ассоциацию именем Чайковского, - он морщится, словно от ожога.

Его любимый поэт - Лермонтов. Парус одинокий, который пусть и спорил с Богом, но в душе был глубоко религиозен. Силуан не согласен с Достоевским, считавшим поэта злым человеком. Ведет неустанный полемичный диалог с церковными старцами, усмотревшими в поэме «Демон» воспевание сатаны.

Священником из Иссыка написаны десятки серьезных научных работ о творчестве Блока, Достоевского. Трактат о Марине Цветаевой Силуан писал, обливаясь слезами. Его душили противоречия, с одной стороны - церковный сан и вытекающие из него догматы, с другой - человеческое, христианское оправдание метаний заблудшей души.

Публикуется он пока только в православной газете «Веди», гонораров там не платят. Недавно одна общая знакомая журналистка познакомила Силуана с авторитетным членом Союза писателей. Тот бегло пробежал рукописи и указал соискателю на дверь. Отец до сих пор гадает, что же в его творчестве так разгневало писательскую «шишку»?

 

 

***

О моих проблемах мы так и не поговорили. Терпеливо внимая моим нервным, корявым ремиксам из Шопена, мой духовник осторожно заметил, что состояние внутреннего разлада передается не только ему, но и инструменту.

Не поговорили… Да я наперед знаю, что он мне скажет: перестань цепляться за мир, который тебе ничего не даст, ищи гармонию в слиянии с Богом. Вот только глаза у него при этом погасшие, безжизненные.

 Страшно, когда не ждешь

А когда ждешь - трудно.

 Ему непременно нужно перебираться в город. Но дом в Иссыке не продашь и за две тысячи. Иссык - город-зеро, город-палач. Боюсь, он угробит моего друга. Друг качает головой: он там, где нужнее. На все воля Божья.

В пять утра у него в келье все еще горел свет. Я тоже не мог уснуть - по полу, словно олицетворение торжества темных сил над светлыми, с грохотом носилась огромная черная крыса. Молитвы на нее, бесовку, почему-то не действуют.

У молодой одаренной поэтессы я прочел:

«Если мышка за печкою спит -

Значит, счастье возможно!»

Мерные шаги черного монаха в соседней келье отдавались эхом - «Невозможно!»

Скорее всего, мы думали об одном и том же.

 @  Алексей Гостев