I

Ларек, принадлежавший ПБОЮЛ «Ахундов А.А,» обеспечивал население товарами повседневного спроса: спиртными напитками, сигаретами, сушеным планктоном в пакетиках, презервативами «VIZIT» в ассортименте и прочей чепухой, без которой современный человек не мыслит своего существования.
Продавцов у Ахундова было двое. Любой, кто посмотрел бы на них, решил, что попали они в ларек не случайно, а после тщательного кастинга: представить, чтобы подобная пара могла сложиться стихийно было труднее, чем поверить в самопроизвольное зарождение жизни из первобытного бульона – настолько полную противоположность друг другу являли два приказчика. И как бы удивился наш гипотетический «любой», если бы узнал, что перед ним два родных брата, единокровных и единоутробных.
Старший Углаков, здоровенный детина с неприветливым лицом того типа, который в народе именуют «будкой» или «ряхой» кардинально не походил на Углакова Антона – субтильного блондина в очках фасона, который с легкой руки Николая Добролюбова, Джона Леннона и Егора Летова стал чуть ли не униформой интеллектуалов-нонконформистов. Стоит ли разъяснять, что не только физическая, но и духовная природа братьев удивляла контрастами. Однако, несмотря на это, их жизненные пути до сих пор так и не разошлись. Впрочем каких только чудес не бывает между братьями!
Предприятие Ахундова, выгодно расположенное между аркой ворот, которые вели во двор, где находился штаб какой-то патриотической организации и входом в ночной танцевальный клуб «Конвульсия», процветало. Патриоты исправно закупали крупные партии незамысловатых товаров, чем обеспечивали экономическую стабильность бизнеса, люди же из клуба, не покупали ничего кроме сигарет (охрана все равно отбирала спиртное на входе), но, как вскоре выяснилось, были основой уже даже не стабильности, а полномасштабного просперити. Выяснилось это не далее чем на третий день с начала трудовой деятельности братьев Углаковых в торговой точке, предыдущего обитателя которой незадолго до этого увезли в даль светлую молодцы из ФСКН.
Неприметный прыщеватый человек подошел к старшему из братьев, отвел его в сторону, показал корочки и попросил зайти через час в подсобное помещение рюмочной у «Веселой Белочки». Там, посреди ящиков и пустых кегов, он предложил Даниилу Углакову простой выбор между крупными неприятностями и взаимовыгодным сотрудничеством. Поскольку Дэн уже видел корочку, на принятие правильного решения у него ушло примерно десять секунд.
Прервавшаяся было на неделю торговля разноцветными таблетками, расписными промокашками и сверкающими порошками быстро восстановила прежний оборот. Миша честно выплачивал Дэну положенный процент, но Дэн все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Ему не давала покоя незавидная участь своего предшественника. Впрочем, деньги убивают всякий страх в душе игрока, а Дэн был игрок.
Удивительно, но братья прекрасно дополняли друг друга в торговле: люди, нырявшие направо, в арку, уносили с собой купленные у Антона спиртные напитки, в люди уходившие налево активно приобретали запретный товар у Даниила. Обратного не случалось никогда: очевидно патриотам было прикольно затариваться бухлом у юноши с внешностью «антифа», а клубберам – синтетическими наркотиками у персонажа с обликом ушедшего на покой скинхеда.
В тот вечер Миша вручил Дэну конверт, в котором лежала пара десятков маленьких порций расфасованного по пакетикам оранжевого порошка.
(Конверт этот – обычный белый замызганный конверт – почему-то всегда уже лежал перед Мишей на столе, когда Дэн входил в помещение. Миша всегда просил передавать ему деньги за товар в том же конверте, который Дэн клал перед ним на стол. Дэн ни разу не рискнул поинтересоваться причиной этой маленькой странности.)
– С какой телегой толкать? – поинтересовался Дэн, взяв со стола конверт.
– Текст такой, – деловито разъяснил Миша. – «Вроде обычной кислой, только прет пару суток, причем по черному. И приход тормозной – часов через шесть накроет, не раньше. Экспериментальная партия – хохлы делают на основе генетически модифицированных апельсинов.» Если скажут что-нибудь вроде «Так ведь крышу снесет!», отвечай что-нибудь вроде «Так ты ж этого и хочешь!».
– Но ведь и вправду, блин, снесет! – ужаснулся Дэн.
– Ну и пусть сносит, – хмыкнул Миша. – Тебе что, этих уродов жаль? Они же все пидоры, даже те, что с бабами спят.
Пидоров и наркоманов Дэн не любил и жалеть их не собирался. С конвертом в кармане он вернулся на рабочее место.
Открыв дверь он поморщился, словно от неприятного запаха. В уши ему ударил блеющий голос Бориса Гребенщикова.
– Антон, блядь, выключи немедленно этого пидора! – рявкнул он.
Брат неохотно потянулся к магнитоле и нажал на выключатель.
– Углук, сколько раз я просил называть меня Антинеором? – обреченно сказал он.
– Я не Углук, а Дэн – понял, урод! – отозвался старший.
С этой перепалки уже лет как восемь начиналась каждая встреча братьев.
– И вообще – что хочу, то и слушаю, – заявил Антон.
– Ты на работе! – повысил голос Дэн. – Помни, блин! Слушаешь тут говнорок всякий, еще клиентов отпугнешь.
– Я бы на твоем месте помолчал насчет клиентов, – огрызнулся Антон. – Ты, что ли, кассу делаешь?
На этот риторический вопрос у Дэна не нашлось достойного ответа: разумеется, он никогда не засвечивал ни перед братом, ни тем более перед владельцем ларька своего параллельного бизнеса. Товар он вкладывал внутрь пустых сигаретных пачек, деньги клиенты подавали ему свернутыми в тугую трубочку, так что со стороны все выглядело вполне невинно. Проблема состояла лишь в том, что сигареты – не водка, много на них не наваришь, так что приходилось молча сносить упреки брата, который скрывал от хозяина полную профнепригодность своего родственника.
– Да и по сути ты не прав, – продолжал Антон. – Фашистам твоим между прочим БГ очень даже нравится. Они одну песню даже поют, только слова переделали:

Есть город золотой
Под небом голубым,
Там нет жидов и ниггеров,
Там русские живут…

– Совсем мозги спалил, наркоман проклятый! – поморщился Дэн. – Несешь черт знает что! У всех братья как люди, один ты – урод. А все из-за наркоты!
Антон сталкивался с наркотиками единственный раз в жизни, во время слета лесных эльфов, на котором он съел за компанию со всеми десяток чахлых подмосковных представителей рода Psilocybe. То ли у Антона был специальный организм, то ли псилоцибин в грибах оказался паленый, азербайджанский, но всю ночь, пока его друзья беседовали с деревьями и возвращались к корням, он проблевал за ближайшим кустом.
Впрочем, он знал, что возражать брату в такие минуты бесполезно. О вреде наркотиков Дэн мог говорить долго и вдохновенно – особенно в те дни, когда он получал от Миши новую порцию товара.
– Ты пойми брат, – вещал Дэн, – я эти, блядь, наркотики ненавижу. И знаешь почему? Думаешь, вред здоровью и все такое? Да срал я на здоровье этих уродов, которые ими травятся! Не в том дело: от водки тоже здоровья не прибавляется. Дело в том, что наркоман – это не человек. И понятия у него все нечеловеческие. Вот выпьет нормальный мужик водки и ведет себя по-людски: к бабам клеится, морду бьет, доебывается до каждого встречного – в общем, отдыхает. А наркоман в уголок сядет и что-то там себе думает. Или трясется под свой тыц-тыц пока кони не двинет. Ведет себя не как часть общества, одним словом…
– Брат, ты прав, – поспешно согласился Антон. – Только слушай, я жрать очень хочу. Давай я в пельмешку сбегаю, а ты постоишь? А потом про наркотики дальше рассказывать будешь…
Дэн недовольно поморщился. Он очень не любил, когда ему мешали убаюкивать нечистую совесть. С другой стороны, требовалось срочно расфасовать товар по сигаретным пачкам.
– Ладно, вали, урод! – буркнул он. – Аллах Акбарович не появлялся? (На самом деле Ахундова звали Алхан Анварович, но об этом помнил только он сам и его старенькая мама в Гяндже.)
– Звонил на трубу, – сообщил Антон. – Говорил, что выручку сегодня ближе к полночи снимать будет.
– Ясно, – промычал Дэн. – Давай вали да покороче!
Недовольно пробормотав вслед удалявшейся братской спине: «Пробило с наркоты-то на хавку козла», Дэн приготовился распихивать оранжевый порошок по пустым пачкам из-под «Пэл Мэл».
На душе было неуютно. Дэн никак не мог отделаться от ощущения, что Миша как-то странно на него посмотрел. С одной стороны, с такой крышей как Миша, сам черт был не страшен, но с другой – Дэн предпочел бы иметь проблемы именно с чертом, а не с Мишей. «Пэл Мэл» явно больше не канал – если кто заложит, то именно в него и сунут нос в первую очередь. И тут Дэна осенило: схватив бутылку «Миллера», он открутил крышечку и всыпал внутрь оранжевый порошок, который моментально растворился: не пришлось даже взбалтывать. Затем Дэн с усилием нахлобучил крышечку на горлышко. «Эврика!» – воскликнул он про себя, хотя использовал для выражения этой мысли совсем другое русское слово. Вскоре все имевшиеся в наличии в ларьке бутылки «Миллера» в количестве одного ящика претерпели подобную же процедуру. С облегчением вытерев ладони о брюки, Дэн начал искать место, куда бы спрятать хитрое пиво.
Таковое обнаружилось за стулом, на котором обычно восседал брат. Задвинув стул назад, Дэн просиял. До открытия «Конвульсии» еще оставался целый час. До приезда хозяина и того больше. Недолго думая, Дэн запустил руку в денежный ящик: наощупь должно было с лихвой хватить на час игры по крупной в ближайшем игровом зале. Засунув деньги в конверт, Дэн испытал облегчение. Даже если он проиграет все до последней копейки, выручки от реализации товара с лихвой хватит, чтобы покрыть недостачу.

Стоя в пробке у выезда на Митино, Миша в последний раз взвешивал в голове все детали продуманной им операции. Ключевую роль в ней предстояло сыграть обыкновенному замызганному белому конверту. Несмотря на свой затрепанный вид конверт имел на себе отпечатки только двух человек – Даниила Углукова и Викентия Зямзикова. При наличии внутри конверта крупной дозы синтетического наркотика совокупность данных навела бы даже самого туповатого следователя на совершенно однозначную схему реализации запрещенных препаратов в окрестностях клуба «Конвульсия». А то что подобные препараты реализовывались, стало бы очевидным после событий, которые сегодня ночью должны были разыграться в клубе. С Зямзиковым пора было кончать. Даже у неразборчивого по долгу службы Миши нелепая фигура вождя «Золотой орды» – нечесаные лохмы и борода, сомнительные татуировки на бицепсах, дурацкий архиерейский крест на шее – вызывали непроизвольное отторжение. С таким вождем о публичности не приходилось и мечтать. Зямзиков принадлежал прошлому. Современному национал-патриотизму полагалось иметь другое лицо. Например, такое как у этого верткого малого Хрякина, всегда хорошо причесанного и гладко выбритого, владеющего приятным парикмахерским обращением. «Однозначно», – решил Миша и, газанув, ловко вписался в щель между «газелью» и замешкавшимся «гольфом».

Как только Антон вернулся из пельменной, Дэн перепоручил торговую точку брату и направился легким шагом туда, где неутомимо крутятся колеса фортуны.
Дождавшись, когда брат удалится на безопасное расстояние, Антон включил Гребенщикова и полез в тайник за стулом. К его изумлению он обнаружил в углублении впиханный туда ящик «Миллера». Вернув пиво на стеллаж, Антон поспешно кинулся проверять тайник – не порылся ли там брат. Вскоре он успокоено вздохнул: заветная тетрадь лежала на месте, запечатанная для надежности волоском.
Взяв гелевую ручку, Антон открыл тетрадь на последней исписанной странице и сделал глубокий вдох. Трепет творчества охватил его тело, волшебный, тайный мир предстал перед его очами. Голова его парила среди облаков, а где-то в бездне, рядом с подошвами его кроссовок ползали карлики, в которых любой микробиолог распознал бы Дж. Р. Р. Толкиена, Р. Желязны, Н. Перумова и С. Лукьяненко.
Вонзив перо в страницу, Антон продолжил:
«…и вот что еще я скажу тебе, Гурбунд, – тот, кто истинно служит Темной Силе ближе нам, Светлым, чем тот, кто продает себя за деньги, власть или подчинившись духу века.
– Твои слова звучат для меня странно, премудрый Ахинеон! – изумился Гурбунд, взирая на величественную фигуру мага, сжимавшую в руке светоносный посох. – Разве не учили нас унунуры, что Тьма и Свет никогда не смешиваются?
– Ты хорошо усвоил уроки унунуров, воин! – улыбнулся маг. – Но знай, Свет может впасть в Тьму, и Тьма узреть Свет, но тот, кто предпочитает прозябать в разделяющей их серости, становится добычей скитающихся демонов-самозванцев, искушающих ложью и миражами. Им уготована страшная участь, которая настигает их причудливыми путями.
И с этими словами величественная фигура старца растворилась под сводами пещеры, оставив Гурбунда в глубочайшей задумчивости».
В это мгновение в закрытое окно ларька, на котором висела табличка «Открыто», постучали. неохотно спрятав тетрадь на место, Антон открыл форточку. Стучался хорошо знакомый Антону патриот: верткий и кудрявый как пудель. Рядом с ним стояли пара патриотов покрепче, явно привлеченные в качестве тягловой силы.
– Значит так, клоун, – протявкал пудель. – Мы сегодня гуляем. Десять «Богородской» по ноль семь, четыре ящика «Балтики» и два – «Миллера». Это для вождя, он у нас говна не пьет.
– «Миллера» только один остался, – сообщил Антон.
– Ну давай один, – неохотно согласился золотоордынец.

КОНЕЦ

XII

Вид пустой квартиры (Маша как обычно ушла пить кофе и сплетничать к своей подружке, жене Хрякина Полине) успокоил Зямзикова. Журчал сорванный бачок в туалете, тарахтел холодильник, ровно светился экран монитора – все было как всегда, ничего не вело себя неподобающим образом. Родные стены преисполнили сердце Викентия решимостью: следовало действовать всем чертям вопреки. Сев за компьютер, он вновь набрал проклятый адрес: сайт оказался там, где ему и следовало быть, вместе с ехидной рожей прародителя Шломо. Утешало лишь то, что показания счетчика не изменились. Викентий снова набрал номер хост-провайдера. Ответом как и прежде был легкий джаз и голос дамы-робота, попросивший Зямзикова не класть трубку, не отчаиваться и ждать. Викентий подчинился.
Джаз он, понятное дело не любил, но сегодня звучавшая в трубке музыка буквально заворожила его. Викентий увидел пальмы, жаркий песок, голубое море. Из золотого саксофона в руках Зямзикова лились звуки, сладкие как сок сахарного тростника, пряные как ямайский перец. Черные как эбеновое дерево пальцы Викентия с плоскими розовыми ногтями проворно бегали по клавишам инструмента. Напротив за столиком тропического кафе сидел красивый молодой блондин с хорошо развитыми трицепсами. Блондин курил толстую черную сигару, подносил ее к пухлым, изящно очерченным губам и сладострастно облизывал ее аккуратно обрезанный кончик. Зямзикову так хотелось очутиться на месте этой сигары и он еще сильнее впивался крепкими белыми зубами в мундштук саксофона, еще проворнее выводил томную, страстную мелодию. Огонек пульсировал в такт с каждой затяжкой юноши, он разрастался, становился огромен как багровый шар карибского солнца, опускающегося в дымку над морским горизонтом. «Хава нагила, хава хава нагила, хава хава нагила вэнисмэха,» – пел саксофон. Молодой человек положил сигару на край пепельницы, взялся рукой за выгоревший на солнце чуб и резко дернул за него. Туловище его тут же распалось на две половины, словно виниловый костюм, трицепсы и бицепсы стремительно опали, а из-под съежившейся оболочки показались тощие плечи и прыщавое острое личико куратора Миши.
Вздрогнув, Викентий вышел из транса. Не было ни Карибов, ни саксофона, ни кафе у пляжа, ни сигары – красный же шар на проверку оказался индикатором стоявшего на столе автоответчика – пока в квартире никого не было кто-то звонил. Викентий положил трубку, решив, что повторит попытку после прослушивания сообщения, надавил на тревожный багровый огонек и тут же пожалел о содеянном.
Все тот же знакомый ехидный Голос прошипел в динамике:
– Эх, Викентий, Викентий! Понял теперь, что ты у Меня в руках? Я заблокировал доступ на этот ресурс для всех IP, кроме твоего. Но как заблокировал, так могу и разблокировать. Покайся, вспомни о грехах твоих, христианин хуев! Это Я тебе говорю, твой Господин!
Слушая короткие гудки, Викентий понял, как глубоко он заблуждался. Всю жизнь он полагал, что кошмар – это то, от чего просыпаются с криком посреди ночи. Но лишь теперь до него дошло, что настоящий кошмар – это то, от чего проснуться нельзя, кричи не кричи.
Терять было уже нечего. Зямзиков вспомнил, что в холодильнике должна стоять початая бутылка водки. «Клин клином вышибают …» – подумалось ему и он обреченно побрел на кухню.

XIII

За безликой дверью с табличкой «Абонентский сервис» сидел прилично одетый молодой человек. Перед ним стояли монитор, пиала с сен-ча и подносик с недоеденными суши. Молодой человек смотрел в монитор, на голове у него красовалась телефонная гарнитура. Мало бы кто опознал в подтянутом служителе Всемирной паутины легендарного басиста «Молотов Тора» Иванова-Йелдабаофа: для этого следовало бы по меньшей мере стянуть с него итальянский свитер и футболку с надписью padonki.org, чтобы увидеть на спине хорошо знакомые поклонникам русской разновидности норвежского черного металла татуировки с изображением совокупляющихся демонов.
В наушниках пропищал гудок и тут же на мониторе высветился телефонный номер клиента. Иванов-Йелдобаоф гнусно ухмыльнулся, разинул пасть и забросил в нее белый катышек суши, на котором было распято беззащитное нежно-розовое тельце креветки.
«Пусть помается, козел! – подумал Иванов-Йелдобаоф. – Такую группу развалил!» и начал старательно распалять свой гнев. Как всякий ханжа – неважно христианин, сатанист или сисадмин – он подсознательно понимал, что нет лучшего способа скрыть истинные мотивы своего поступка, чем благородное негодование. В глубине души ему было наплевать на «Молоты Тора» – работать техсаппортером было намного приятней, чем перетаскивать тяжелый басовый комбик из одного заплеванного подвала в другой. Решительным усилием воли он задвинул в подсознание ящик памяти, в котором хранились так и не доставшиеся ему в тот далекий вечер люськины бледная спина и маленькие острые сиськи.

XIV

Еще в коридоре Зямзиков осознал, что спокойствие, царившее в квартире, было не более, чем предательской ловушкой. Мало того, что слон, которого завели соседи сверху, снова принялся продавливать потолок, так тут еще Зямзиков вспомнил, что живет на последнем этаже, а это напрочь исключало простую и уютную слоновью гипотезу. На фоне этого открытия такие мелочи, как оживший узор на обоях или искрящиеся неоновыми сполохами углы мебели уже не играли ровно никакого значения.
Войдя на кухню, Викентий понял, что сделал это зря. На поверхностный взгляд это была, конечно, кухня. Все вроде бы оставалось на месте – плита, раковина, стулья, стол. Но в то же время это была совсем не она. Кухня имела кубическую форму, Зямзиков же находился в сферическом помещении с круглым иллюминатором из толстого, мутного стекла, за которым пузырилась ржаво-зеленая топь. В глубине топи что-то жутко ворочалось, а над поверхностью ее роилась какая-то нечисть – не то вороны, не то покемоны, не то вообще хрен знает кто. По стенам сферы беззвучно струились огненные надписи на непонятном языке. Белый шкаф возле иллюминатора гудел и вибрировал, и Зямзиков понял, что это вовсе не холодильник, а система жизнеобеспечения. Подойдя к системе, Викентий распахнул дверцу: изнутри вырвался пучок ослепительного света, словно там находилась изложница с расплавленной сталью. Захлопнув дверцу, Викентий понял, что никакая в мире сила не заставит его снова открыть это устройство, чтобы извлечь из него бутылку сорокаградусной, которая, к тому же, наверняка давно расплавилась Нужно было срочно бежать отсюда. Зямзиков повернулся к двери и увидел, что она стала маленькой, размером с крохотную форточку, через которую не пролез бы даже хомячок.
Только теперь до Зямзикова дошел подлинный масштаб приключившейся с ним трагедии: он находился в аварийной капсуле звездолета, потерпевшего крушение вблизи гиблой планеты. «Интересно, насколько хватит кислорода?» – мелькнуло в голове у него. Кричать было бесполезно – до ближайшего гуманоида, который мог бы прийти на помощь было сотни и сотни парсек. Выйти же наружу без скафандра и бластера даже при наличии двери нормальных размеров означало верную смерть. Оставалось только покорится судьбе. Викентий сел на стул, закрыл глаза и попытался не дышать, чтобы сберечь драгоценный газ.
Но сидеть на стуле тоже было страшно: закрыв глаза, Викентий тут же услышал, как тысячи острых коготков скребутся о стекло иллюминатора. Рано или поздно их усилия увенчаются успехом и тогда ужасные создания ворвутся в капсулу и съедят его, если не что похуже. Викентий вскочил со стула и заметался по капсуле. Глаза его наткнулись на какой-то загадочный прибор с множеством кнопок и лампочек. Это было радио! А радио означало связь с родной планетой, шанс на возвращение. Викентий включил радио и начал крутить ручку настройки. Прорвавшись сквозь жуткие завывания и рев инопланетной музыки Зямзиков наконец вышел на частоту, где говорили по-русски и сделал звук погромче. Гнусавый и картавый диктор радостно сообщил:
– А теперь – новости столицы! Сегодня на Манежной площади прошла церемония закладки памятника Шломо Зязмзе. Монумент работы скульптора Ркацители еще в эскизах вызвал бурные споры общественности. Многие гражданские организации обеспокоены тем, что стометровая статуя Зямзи исказит исторически сложившийся архитектурный облик Москвы. На закладке памятника мэр Кац сказал…
Пытаясь уйти с ненавистной волны, Викентий так сильно повернул ручку настройки, что она осталась у него в руках. Приемник, впрочем уже жил своей собственной жизнью – он стремительно перебирал мегагерцы, пока не остановился на какой-то совсем уже запредельной частоте. От китайских динамиков повеяло нечеловеческим холодом, разноцветные лампочки по их ободку ярко вспыхнули, а затем с треском лопнули, наполнив кухню запахом горелой проводки. И тогда из приемника к Зямзикову вновь обратился Голос:
– Ну что, урод, теперь поговорим по понятиям?
Урод попытался выдернуть вилку магнитолы из сети. Ответом ему был нечеловеческий смех.
– Выключить Меня хочешь? Руки коротки!
– Что Тебе от меня надо? – с отчаянием загнанного зайца вякнул Викентий.
– Любви… – хихикнул Голос.
– Хочешь, я разрою помойку и принесу коробку обратно? – предложил Викентий.
Голос захихикал еще противнее.
– Помойку? Ты за окно-то хоть смотрел? Еще та помоечка… Да и в дверь ты не пролезешь, вон брюхо какое отъел… К тому же насрать мне на твою коробку. Шняга этот твой норвежский блэк-метал. Я лично больше по Штокгаузену прикалываюсь.
– Что же Тебе тогда от меня надо? – пискнул Викентий.
Эфир шуршал целую вечность, а затем голос как-то очень по-детски, смущенно попросил:
– Убей Машку, а?

XV

Любил ли Викентий свою жену? Сказать сложно, но боялся – точно. Иногда, проснувшись среди ночи, он испуганно взирал на ее точеный профиль и пугался еще больше. Иногда ему хотелось ебнуть со всей дури по ее аристократическому носу, но бунт этот, бессмысленный и бестолковый, угасал в зародыше при одной только мысли о возможных последствиях. Ебнуть – да, порой хотелось, а вот убить – это уже чересчур. Все мужское нутро Зямзикова встало на дыбы при одной только мысли о женоубийстве.
– Да ладно, – откликнулся, словно прочтя его мысли Голос. – Баба с возу, Кибеле легче. Убей Машку, а?
– Ни за что! – твердо как партизан ответил Викентий.
– Как хочешь, – с деланным равнодушием отозвался Голос. – Ты только учти, что кислорода осталось на полчаса. Задохнуться, впрочем, все равно не успеешь, потому что через пятнадцать минут зверушки прогрызут стекло и тебе пиздец. Что они с тобой сделают, я тебе рассказывать, пожалуй, не стану, а то сдохнешь от страха раньше времени.
– Но за что? Машку, в смысле… – прошептал Викентий.
– И он таки Меня спрашивает? – воскликнул Голос с пародийным местечковым акцентом. – Разве тебе не объяснили, ничтожный раб, что Жертва искупается только Жертвой? Ты принес в жертву ей Меня, теперь придется проделать обратную операцию.
– Я.. не… могу… – одними губами сказал Зямзиков.
– Можешь, Вика, можешь! Сам подумай, чего эту блядь жалеть. Вот куда она сейчас пошла, знаешь?
– К Полине, кофе пить… – неуверенно пробормотал Зямзиков.
– Дебил! Врет она тебе каждое утро, Полина по утрам на работу ходит. А Машка к к Хрякину шастает. Трахается она с ним.
– Лжешь, пидор! – позабыв про страх вскричал Викентий.
– От пидора слышу, – спокойно парировал Князь Тьмы. – Ишь как вскипел, Отелло ты наш. Чувствуется кровь предков… В общем Машка твоя с Хрякиным это все и подстроили: и сайт, и сообщение на автоответчике. Хотели скомпрометировать тебя в глазах православных граждан, захватить руководство «Золотой ордой» и блудить дальше в свое удовольствие.
Викентий в ужасе замотал головой.
– Но это еще цветочки, – продолжал неумолимый Голос, – а вот тебе и ягодки. Хрякин, между прочим, парикмахером только притворяется, а на самом деле он – питающийся человеческими ушами восьмирукий ракоскорпион, а вовсе не пудель, как ты полагал по убогости воображения. И Машка твоя, соответственно, агент галактических тараканов, помещенная в человеческую оболочку, созданную путем оплодотворения яйцеклетки самки норвежского лемминга генетическим материалом мумии вождя мирового пролетариата тов. Ульянова-Ленина. А явились они на Землю с целью похищения разума патриота Викентия Зямзикова., чтобы тот не помешал им осуществить коварный план по уничтожению духовного сопротивления человечества. Завладев твоим разумом, они поместили его в капсулу, которую при помощи нуль-транспортировки забросили на гиблую планету, где она вскоре станет добычей покемонов. Если ты не послушаешься Меня, конечно.
Зямзиков завертелся посреди кухни. В глубине души он понимал, что Голос прав и удивлялся тому, что он сам раньше не догадывался о столь очевидных вещах. Но какая-то часть его души по-прежнему уповала на чудо, которое положит конец кошмару.
И тут взгляд его вновь упал на иконостас, который претерпел с утра существенные изменения, отразившие новую раскладку метафизических сил: хазарин поменялся местами с князем Святославом и радостно разил того копьем, Богородица обернулась голой Люськой с кровавой пентаграммой на животе, призывно взиравшей на Викентия, и только Спаситель оставался самим собой, за исключением той детали, что в настоящий момент он был обращен к Викентию спиной.
Зямзиков бухнулся на колени и взмолился:
– Господи! Господи! Спаси меня грешного!
Медленно, словно в рапиде, Спаситель обернулся. Из глубины иконы на Зямзикова смотрели добрые, немного усталые глаза куратора Миши.
– Эх, Викентий! – вздохнул Миша. – Мы тебе доверяли, деньги тебе давали. Думали, ты – наш. А ты в душе оказался гнилой, на прежнего хозяина за спиной у нас работал. Поддерживал с ним сношения через камень, начиненный электронной аппаратурой.
Зямзиков обернулся: на месте магнитолы лежал оплавившийся серый булыжник, над которым витал запах сгоревшей проводки.
– С предателями у нас, сам знаешь, разговор короткий, – подвел итог Миша.
– Господи! – взвыл Викентий. – Я же от Него отрекся.
– За бабки не отрекаются, – хмыкнул Миша. – За бабки предают.
– Убей Машку и мы тебе снова поверим, – упрямо прошипел булыжник.
– Увы, – вздохнул Миша. – Товарищ абсолютно прав.
– Нееет! – заскулил Викентий. – Он лжет! Он стравить нас хочет! Это же наш враг!
– Все зависит от обстоятельств, – объяснил Миша. – В большинстве случаев мы согласуем свои операции с коллегой. Несмотря на отдельные расхождения у нас много и общего. Это помогает нам в работе с двойными агентами. К тому же – бабки вчера у меня брал? Теперь отрабатывай…
– А мы уж постараемся все уладить, – прошипел Голос. – И с покемонами, и сайтом, и с возвращением на Родину.
Викентий стоял на коленях, крупные слезы стекали по его щетинистым ланитам. Не имело смысла отрицать очевидное – его загнали в угол. И бы готов на что угодно лишь бы не слышать этих жестоких слов, не видеть ползущих по стенам загадочных надписей, не чувствовать ознобной кожей, как неутомимо вгрызаются в стекло мириады острых коготков. В голове нестерпимо звенело – видимо, вследствие нехватки кислорода. Тяжелой свинцовое тело тянуло голову вниз. Викентий старался удержать ее на приличной высоте, но ему было страшно, что шея может не выдержать и порваться.
Машинально Зямзиков схватился за сердце, чтобы хотя бы оно не провалилось в бездну вслед за туловищем и тут его пальцы наткнулись на рукоятку кинжала.
И в тот же миг все вокруг чудесно переменилось. Монотонно тарахтел холодильник, журчала в бачке вода, молча стояла на стиральной машине китайская магнитола, сгоревшая еще на прошлой неделе. За квадратным окном кубической кухни простирался обыкновенный пыльный московский пейзаж, над которым кружили банальные помоечные вороны. Никто больше не подмигивал Зямзикову и не глумился над ним:: напротив Спаситель взирал на Зямзикова с иконостаса строго и сдержано, словно чего-то ждал от него. И даже звон в голове тут же прошел: вернее не прошел, а переместился из внутричерепного пространства в прихожую, превратившись в настойчиво дребезжавший дверной звонок. Мир вернулся к будничной нормальности, но Викентий понимал, что это затишье – не более, чем аванс, который выдан ему под конкретное задание, поэтому продолжал крепко сжимать кинжал. Он знал: стоит ему на минуту проявить нерешительность – кошмар вернется обратно и мучения продолжатся.
Звонок не унимался. Зямзиков поднялся с коленей и направился к двери, приобретшей стандартные для типового крупноблочного дома размеры. Миновав коридор, очутился у входа в квартиру. За железной дверью кто-то плаксиво причитал.
Зямзиков прислушался:
– Котик, открой! Что с тобой стряслось? Полинке Хрякин звонил, говорил, что ты не в себе, зарезать его хотел. Котик, открой, я ключи забыла! Что с тобой? Это все эта водка проклятая! Не волнуйся, Котик, мы тебя вылечим!...
Таракан зарыдал. Викентий ухмыльнулся. За прошедшие несколько часов он стал мудрее и проницательнее. Теперь пришельцам уже не удастся провести его на мякине. Встав за дверью и занеся правой рукой кинжал, он осторожно повернул левой ручку и потянул дверь на себя.
В прихожую ворвалось отвратительное существо, нелепо размахивающее конечностями. Два больших шара, покачивающихся под Машкиной футболкой явно были коконами, в которых вызревало следующее поколение говорящих насекомых. На лице жутко шевелились перламутрово-алые жвалы, но страшнее всего были огромные фиолетово-зеленые, с переливами, фасетчатые глаза. Викентий успел удивиться тому, как долго он принимал эти нечеловеческие органы зрения за купленные им самим в Коньково солнцезащитные очки и чуть было не выронил от ужаса нож, но тут кошмар внезапно вернулся – поплыли обои, заходил ходуном потолок, заскоблили по стеклу острые коготки. Подвывая от страха, Зямзиков ударил инопланетянина кинжалом чуть пониже жвал, а потом еще раз и еще и еще.
Бледный хитин лопнул и из дыры в нем на волю хлынул поток из тысяч и тысяч омерзительных багровых тварей, липких и вертких словно брызги какой-то жидкости. Они летели Зямзикову в глаза, в нос, в губы, в щеки. Викентий почувствовал на языке металлический вкус крови – очевидно верткие демоны вгрызлись острыми зубками в его плоть и та начала кровоточить.
Враги в очередной раз обманули Зямзикова, как обманывали всегда русский народ. Они использовали его в своих гнусных целях – вот почему вчера так гнусно ухмылялся Миша, протягивая ему деньги. Вот почему запугивал его Голос. Им нужно было, чтобы Викентий открыл для полчища жутких тварей дверь в этот мир. Зямзиков дико закричал не своим голосом. Кровь текла по лицу, где-то на полу жутко хрипел умирающий таракан, а проникшие в мозг покемоны доедали последние остатки разума.

X

Викентий брел по городу. Тревожившая его с утра неуловимая текучесть линий стала настолько навязчивой, что ее уже невозможно было не замечать. Вороны молча кружились где-то высоко в небе, но Зямзиков знал, что они внимательнейшим образом следят за его перемещениями. Лица прохожих излучали параноидальную подозрительность. Губы попрошаек в подземном переходе беззвучно шептали «Негр! Жид! Пидарас!» и Викентий выбежал оттуда в холодном поту. Резиновые ноги не слушались его – чтобы сделать шаг ему приходилось долго отлеплять конечность от студенистого асфальта. Впереди по курсу маячили золотые луковки храма и Викентий, отчаянно вцепившись в ручку церковной двери, вошел в утешительный полумрак.
Служба уже закончилась, но в углу виднелась фигура священника. Викентий с трудом повлек свое непослушное тело в придел. Священник обернулся. Это был необычный священник – на вые его вместо наперсного креста висела саперная лопатка, на которой флуоресцентным маркером было написано «За Бога – убью!». Лицо скрывал мотоциклетный подшлемник с прорезями для глаз. Грозно помахивая кадилом, в котором недобро тлели багровые угли, священник направился к Викентию.
– Сын мой? – вопросил поп.
Викентий непроизвольно щелкнул каблуками, отдал честь и отрапортовал:
– Так точно!
– Исповедаться хочешь?
– Хочу, – понуро опустил голову Викентий.
– Ну так, блядь, исповедуйся! – голосом старшины рявкнул грозный поп.
– Я… я сатане поклонялся, – едва выдавил из себя Зямзиков.
– То грех невеликий, – примирительно сообщил иерей. – Все с того начинали. Лучше в черта веровать чем в телевизор.
Успокоенный либеральным подходом священнослужителя, Викентий слегка распрямил плечи.
Иерей продолжил:
– Зло – оно не от черта, а от покемонов. Ты телевизор включишь, а из него покемон тут же – шасть! Забьется под матрац и затаится. Ты и знать не знаешь, от чего на сердце тоска, томление и сомнение в кресте животворящем. А это из тебя покемоны по ночам кровь сосут. Жена есть? – неожиданно сменил тему пастырь.
– Так точно! – отрапортовал все еще пребывавший в строевой парадигме Викентий.
– «Так точно…» – передразнил поп. – Сам знаю. Раба Божия Мария… Стерва?
Зямзиков кивнул.
– А знаешь, отчего стерва?
Зямзиков замотал патлами.
– Оттого, что покемонами покусанная.
Зямзиков поднял глаза и боязливо посмотрел на священника. Иерей возвышался над ним, огромный как башня из черного дерева. Заносил над Зямзиковым отточенную лопату, искрившую и шипевшую словно лазерный меч в руках Дарта Вейдера.
– Что же мне делать, отче? – взмолился Викентий.
– А ты, сын мой, во Христа веруешь? – ответил вопросом на вопрос поп.
– Верую! – возопил Викентий. – Истинно верую!
– Тогда гони сто баксов.
Непослушными пальцами Зямзиков полез в портмоне, выронил оттуда презерватив в упаковке, дисконтную карту «Семь семерок», наконец, нащупал хрустящую сотенную, еще хранившую на себе легкое тепло Мишиных рук и протянул ее грозному попу.
Тот схватил в купюру и внезапно швырнул ее в кадило. Пошел густой зеленоватый дым, а затем над кадилом появилось голографическое изображение Бенджамина Франклина в полный рост (если, конечно, допустить, что роста в основателе Соединенных Штатов было не более десяти сантиметров).
Зямзиков изумленно уставился на Франклина, но тот тут же обернулся патриархом Алексием, который укоризненно погрозил Викентию пальцем и растаял в полумраке.
– Принеся жертву Господу, с трепетом и благоговением приступим! – пророкотал откуда-то сверху бас священнослужителя. – Именем Отца и Сына и Духа Святаго! Силою данной мне Господом изгоняю тебя из обители раба Божия Викентия!
– Джинкс! – возопил поп.
Викентий молчал.
– Чего молчишь как олух? За мной повторяй!
– Джинкс! – покорно отозвался Зямзиков.
– Абра!
– Абра!...
– Кадабра!
– Кадабра!...
– Випинбелл!
– Випинбелл!...
– Понита!
– Понита!...
– Мачоке!
– Мачоке!...
– Пикачу!
– Пикачу!...
– Нидоран!
– Нидоран!...
– Метапод!
– Метапод!...
У Зязмиковых не было детей, поэтому он и ведать не ведал о том, сколь многочисленно покемонское племя. «Шармандер, Шармалеон, Шаризард, Сквиртл, Вартортл, Какуна, Бидрил, Пиджи, Раттата…» – повторял он как заведенный следом за священником пугающие бесовские имена. А тот все убыстрял и убыстрял темп. Зямзиков уже с трудом поспевал за ним: «Джиглипуфф, Вигглитуфф, Зубат, Голбат, Венонат, Веномот…» В какой-то момент он понял, что с губ его срываются уже не слова, а какой-то нечеловеческий вой – «А-Э-О-И-У!» Викентий понял, что воет не он один – тысячеголосый бесовский хор повторял вслед за ним каждый звук – и испуганно закрыл рот. Вой тут же стих.
В наступившей тишине вновь басовито зарокотал поп:
– Богопротивных покемонов изведя, нонча причастимся даров святых!
Зямзиков открыл глаза. Перед носом у него болтался гигантский дымящийся уд, похожий на шею доисторического плезиозавра, вынырнувшего из мезозойского болота. Шея заканчивалась маленькой хищной головкой с двумя черными глазками-бусинками на конце, внимательно изучавшими Викентия. От чешуйчатых боков рептилии поднимался тепловатый, пахнувший болотным газом и тлением пар. Уд властно покачивался в пяти сантиметрах от губ Викентия.
Зямзиков в ужасе отпрянул. За время совершения обряда церковь сильно переменилась: вся она была залита пурпурным светом. Из-под высокого свода с икон и росписей таращились странные существа. Викентий догадался, что это и есть покемоны. Судя по всему хитроумный враг заманил Викентия в церковь и, приняв облик попа, обвел его вокруг пальца: вместо того, чтобы заклясть покемонов, он заставил свою жертву призвать их.
В ужасе Зямзиков кинулся к выходу. Отбросив в сторону кадило, священник решительным жестом стянул маску с лица. Пустые глазницы черепа, в которых вращались люминесцентные туманности, уставились на перепуганного Викентия. Полы рясы, закрутившись под ногами у псевдоиерея, превратились в огромного вороного коня, который вздыбился и заржал под весом наездника. Сонмы покемонов, противно вереща, столпились за спиной у конного демона, который вскричал:
– Ах ты мерзкий пархатый ниггер! У Него сосешь, а у Меня не хочешь!
Зямзиков выкатился на паперть, чуть не слетев кубарем по церковным ступенькам.

XI

Небо над головой багрово тлело трехмерными пентаграммами. Видно было, что оно явно не собирается протянуть руку помощи Зямзикову. Над крышами по-прежнему витали вороны. До этого дня Викентий видел ад только на обложках компакт-дисков норвежских чернушников и не догадывался, что именно этот летний московский полдень послужил им источником вдохновения.
Вдалеке виднелись башни Кремля. Сонмы крылатых тварей взлетали в небо, словно струя воды из фонтана, из тайного отверстия где-то в самой его середине и тут же рассыпались веером капель над столицей.
Внезапно простая в своей очевидности мысль пронзила мозг Зямзикова: он сошел с ума. Викентий даже удивился, как это он не сделал столь очевидный вывод раньше. Сумасшествие объясняло если не все, то многое из случившегося сегодня. Возможно рассудок помрачился только на время – Зямзиков видел немало таких случаев в рюмочной «У Веселой Белочки».
Воспрянув духом, он уверенно зашагал по вздыбившейся улице, наглядно демонстрировавшей своим профилем шарообразность планеты, на которой жил Викентий.

VI

Маша вышла из душа, горячая, сдобная, похожая на довольную жизнью молодую корову. Подойдя к Викентию, который в последний момент успел схлопнуть гнусную страницу, она сказала:
– Ах ты, мой котик неугомонный! Только-только с меня слез, а уже порнуху смотришь?
В ответ супруг наградил ее таким взглядом, что Маша поторопилась ретироваться на кухню, где принялась варить кофе. Очевидно, подумала она, вглядываясь в коричневую гущу, несмотря на утренние ласки Викентий так и не забыл, как каких-то восемь часов тому назад она называла его «пивным бочонком на курьих ножках».

VII

Викентий понимал, что время работает против него. С чертовым сайтом надо было срочно что-то делать. На счетчике внизу страницы красовалась одинокая единица, так что Викентий пока был единственным посетителем. Но ситуация могла измениться в любую секунду. Викентий представил вскипающие благородным гневом лица соратников, гнусные ухмылки на харях идейных врагов, сложенные в презрительную гримасу губки Маши и – самое страшное – плотоядный блеск в чухонских глазках Миши. Не то чтобы организация, в которой служил Миша, особенно пеклась о расовой чистоте своих бенефициантов, но, заполучив в свои руки такой компромат, Миша окончательно взял бы Викентия своей холеной птичьей лапкой не то, что за глотку, а за самые семенники. Зямзиков поспешно набрал tracert, как учил Миша и вычислил провайдера.
Взяв трубку Викентий набрал телефон службы техподдержки. «Запугаю», – решил он, багровея от злобы. Под приятную музыку дамский голос сообщил, что в настоящий момент все операторы заняты. После десяти минут легкого джаза Викентий сдался, отложил в сторону трубку и уныло вздохнул, но телефон тотчас же зазвонил сам.
В мембране зазвенел бодрый голос правой руки вождя «Золотой орды» – Дениса Хрякина по кличке Хряк. В дозолотоордынский период жизни Хряк работал парикмахером. Хряк уверял всех, что покинул цех цирюльников из-за царившего в нем засилья педерастического элемента, но куратор Миша как-то раз слил Викентию информацию, что Хряка изгнали с позором из мужского салона красоты «Зайчик», после того как он в процессе стрижки отрезал ножницами ухо клиента.
– Физкультпривет! – радостно проорал в трубку Хряк. – Опохмелился уже? Приходи в штаб, тут еще пива полно!
Викентий поморщился – ему не хотелось омрачать алкогольным рецидивом хрупкий семейный мир, – но тут Хряк возбуждено зашептал:
– У меня есть для тебя сногсшибательная новость! Просто сногсшибательная!
Неприятный холодок в который раз за этот роковой день коснулся хребта Зямзикова.
– Ладно, щас буду, – процедил он в телефон.

VIII

Стоя перед зеркалом в ванной комнате, Викентий с ненавистью взирал на свое отражение. Уже многие годы он удивлялся тому, откуда у него эта курчавость, этот приплюснутый обезьяний нос, эти налитые кровью белки. В пятом классе юный Вика попытался однажды прибиться к играющей в чику компании старшеклассников. Вожак презрительно оглядел мальца с головы до пят, сплюнул и сказал: «Вали отсюда, жиденыш, покуда жив!» Вика тогда еще не знал смысла этого слова, но интуитивно понял, что именно в нем – корень всех его бед.
Плюнув в ненавистную харю, которая корчилась, словно каучуковая, в волнистой поверхности зеркала, Викентий освежил лоб и щеки влажным полотенцем и направился в прихожую. Там, уже одевшись, он вернулся в свою комнату и положил во внутренний карман куртки любимый трофейный кинжал с надписью «Waffen SS». С Машей он даже не попрощался: «Пусть все осознает, пизда!» – нежно подумал он про супругу и устремился к лифту.

IX

В штабе возбужденный Хряк метался по пропахшему мужским потом помещению. Викентий и раньше замечал, что его лейтенант, несмотря на кличку, больше походил на пуделя, чем на свинью. Сегодня сходство было особенно разительным. Хрякин нарезал круги по штабу, оставляя за собой фосфоресцирующий след, словно окурок в темной комнате, зажатый в чьей-то жестикулирующей руке. Викентий присмотрелся, пытаясь выяснить не растет ли у соратника между ягодиц радостно вихляющий хвостик, но так и не пришел ни к какому выводу. Ему было не по себе. Знакомое до боли логово «Золотой орды» постоянно изменяло геометрию, и казалось, что зловещий пудель имеет к этому непосредственное отношение.
– Зямзик! – затявкал парикмахер-расстрига, не обращая внимания на дикий вид Викентия. – У меня для тебя есть сногсшибательная новость! Сногсшибательная!
Викентий машинально нащупал в кармане кинжал.
– Знаешь, Зямзик, кто ты на такой самом деле? – вопросил Хряк.
Рука Викентия еще плотнее ухватилась за рукоять, инкрустированную, как утверждал продавец, человеческой костью.
– Злобослава помнишь? – поинтересовался Хрякин.
Зямзиков угрюмо кивнул.
– Так вот, Злобослав побывал в очень серьезных кругах, и там ему сказали – ну не то чтобы сказали, а так очень конкретно намекнули: «Викентий Зямзиков – вот наше будущее! Это именно та фигура, вокруг которой могут сплотиться воинствующие миряне. Викентий – это от Господа ниспосланный вождь!» И самое главное – так мне сам Злобослав сказал – монахи, монахи, того же мнения! Им, вроде бы как, откровение такое было. Ворона села на крест на колокольне и трижды прокричала твое имя.
Пальцы Викентия покинули внутренний карман и принялись успокоено теребить всклокоченную бороду.
– А еще передавали, что сам Святейший молвил: «Зямзиков – какая исконно русская фамилия! Следовало бы справится об ее истоках – в этом, мниться мне, залог духовного возрождения Отчизны». Так и сказал! Сам Святейший!
Пальцы Викентия заметались, раздираемые противоречивыми импульсами.
– И вот что я подумал, – лебезливо продолжил Хряк. – Тебе, Зямзик, и правда нужна родословная. Хочешь, я сварганю? Переверну Интернет, накопаю матерьяльчик.
Пальцы Викентия сделали свой выбор. Они снова потянулись к холодному оружию.
– Денег не надо, – продолжал Хряк. – Только дай триста рублей на карточку, а то я законнектиться не могу. И вот еще что, – добавил он, критически изучив всклокоченную шевелюру шефа. – Постричься бы тебе надо. Хочешь, я бесплатно?
– Пошел на хуй! – прорычал Викентий.
Не ожидавший такого оборота Хряк застыл в позе, которая сделал бы честь потомственному актеру индонезийского театра теней.
– Что с тобой, Зямзик? – обеспокоено тявкнул он. – Белены что ли объелся? Я же к тебе по-братски…
– Пошел на хуй! – повторил с той же интонацией Викентий и выхватил смертоубийственный клинок из кармана.
Испуганные шаги Хряка уже затихли на лестнице, а Зямзиков все еще стоял посреди штаба с воздетым над головой эсэсовским клинком, потрясенно уставившись на струившиеся с него разноцветные молнии.

IV

Дверь лоджии скрипнула. Расчесывая комариные укусы, Маша протопала на кухню, там на какое-то время затихла, потом вернулась в гостиную, присела на диван, потрепала по редеющим кудрям распростертого в похмельном бреду мужа и прошептала:
– Ну прости, котик! Ну не права я была. Я все понимаю – от партии отрываться нельзя. Ну, закогти свою кошечку!
Почувствовав проворные пальцы супруги у себя в паху, Викентий понял, что божество приняло его жертву благосклонно.

V

Пока Маша плескалась под душем, смывая с загривка слюнявые ласки прощенного супруга, Викентий встал и пробрался на кухню, где нацедил в кружку холодного пива. Вопреки его ожиданиям утренний кошмар не собирался заканчиваться. Маша в его объятиях то оборачивалась черной птицей и каркала в пароксизмах вороней похоти, то косилась на него лукавым хазарским глазом из-под сбившейся на лоб челки. Потолок же квартиры, который до сих пор казался Викентию относительно ровным, кое-где провис, словно соседи сверху завели домашнего слона и тот своим весом продавил перекрытия. Желая отвлечься от пугающих ощущений, Викентий с кружкой в руке сел перед компьютером и пробудил агрегат к жизни. Бегло просмотрел почту, отложил в сторону для позднейшего прочтения рассылки, раскрывающие очередные козни мировой закулисы, стер обильный спам от посещенных порносайтов и однообразные приветствия руководителей региональных ячеек, сопровождающиеся жалобами на недостаточное финансирование. Дочитав почту, Зямзиков уже приготовился встать из-за стола, но заметил в ящике еще одно сообщение. Ткнув курсором, Викентий обнаружил, что текст письма состоит из одной-единственной ссылки на страницу www.zyamzikov.ru В голове снова зашевелилась приглушенная ненадолго холодным пивом тупая боль. Письмо было отправлено с адреса velzevul666@list.ru .Викентий вспомнил, что пару лет назад, обуянный сатанинской гордыней, сам и зарегистрировал этот адрес. Но не мог же он отправить это письмо самому себе? Викентий судорожно надавил на «Изыди».
(На компьютере Викентия была установлена модная в патриотических кругах операционная система «Виндорусь». От оригинала она отличалась лишь тем, что все меню и надписи на кнопках были тщательно переведены на церковнославянский и выписаны вязью с титлами. Но подвисала «Виндорусь» столь же охотно как и родное мондиалистское изделие, только разве что вместо пресного KMODE_EXCEPTION_NOT_HANDLED на синем экране смерти красовалось покаянное "СОГРЕШИХУ И БЕЗЗАКОНОВАХУ".)
Стоило Викентию нажать на клавишу, как компьютер с готовностью подвис, и по экрану побежала замысловатая рябь, напоминавшая фильм «Матрица». Викентий приготовился обругать жидовское изделие, коварно пропустившее вирус на жесткий диск национально-ориентированного компьютера, как рябь сложилась в зеленоватые буквы www.zyamzikov.ru , заструившиеся словно потревоженный выводок змей по глади монитора. Дурея от ужаса, Викентий поспешно надавил на кнопку ресета, но и это не помогло. Тогда он попробовал прибегнуть к жесткой перезагрузке, но кнопка power off (пышно именовавшаяся «Источник животворящей благодати») тоже оказалась заблокированной. Тупо уставившись в монитор, Зямзиков подумал: «Найду Люську – убью!», хотя безмозглая Люська, на животе которой главный «Молот Тора» однажды нарисовал корявую пентаграмму, вряд ли была повинна в чем-то, кроме того, что в тот далекий вечер ей нестерпимо хотелось теплого мужского члена.
Прислушиваясь к довольному фырканью плещущейся Машки, Викентий оцепенело взирал на экран. Скоро Машка выйдет и спросит: «Ой, котик, а что это такое у нас с компьютером?» Викентий чуял, что допускать этого не следует. И тут ему вспомнилось, как кто-то рассказывал ему, что некоторые вирусы, запущенные шутниками в сеть, всего лишь хотят, чтобы ты сделал то, что они просят. Непослушными пальцами (Викентию показалось, что их у него гораздо больше, чем следует) он набрал на клавиатуре чертов адрес. Рябь тут же схлынула и на экране открылось окно браузера с главной страницей сайта, озаглавленной «Генеалогическое древо рода Зямзиковых». Хмыкнув, Викентий прильнул к монитору. Наполнившая его подозрениями надпись оказалась всего лишь розыгрышем и, судя по всему, розыгрышем безобидным.
Викентий вгляделся в лица предков. Лица ему понравились. А еще больше, чем сами лица, понравились подписи под ними. Такая родословная могла составить предмет гордости любого истинного сына Родины. Следом за отцом, полковником МВД, которого Зямзиков, воспитанный в неполной семье, почти не знал, потянулись совсем уж незнакомые деды: один – комиссар заградотряда, другой – какой-то чин НКВД с непонятными ромбиками в петлицах. Картину, в свете новой красно-белой перспективы отечественной истории не портили даже повисшие на боковых ответвлениях семейного древа дядья, один из которых бился в рядах РОНА, другой – подвизался в Харбине в фашкорах Восняцкого. Прокручивая скролл, Викентий погружался все глубже и глубже в недра своей праистории. Промелькнули один за другим молодец в буденовке, сгинувший на берегах Босфора романтичный юнкер, некая особа духовного звания и даже настороженный бородатый купец. Прокрутка уперлась в дно страницы и с этого дна на Викентия уставилось хитрая, подмигивающая лукавым маслянистым глазом физиономия, от одного вида которой у Зямзикова перехватило дух. Мало того, что физиономия эта была черной как голенище, так еще по краям ее струились курчавые пейсы, смахивающие на растаманские дредлоки, а к макушке была пришпилена ермолка.
Обреченно, словно подсудимый, знакомящийся с текстом смертного приговора, Викентий прочитал в рамке под фотографией биографическую справку:

«Шломо (Александр) Зямзя (1873-1916) – по происхождению – абиссинский фалаш. В отрочестве пробрался в эритрейском порту Массауа на борту российского экспедиционного судна «Святитель Николай». Взятый в экипаж юнгой, был доставлен в Санкт-Петербург и принят при дворе. Полюбился императору Александру III, который по примеру великого предка, решил «заиметь своего арапа». Крещенный в православие, Зямзя получил блестящее образование, закончив сначала кадетский корпус, а затем – факультет правоведения Санкт-Петербургского университета. Посланный для расследований обстоятельств Кишиневского погрома под влиянием внезапного импульса перешел обратно в иудаизм, принял активное участие в сионистском движении, был отмечен лично Жаботинским, который сказал как-то раз по его поводу: «Евреи, посмотрите на этого негра и пусть вам станет стыдно!» В числе первых поселенцев отправился в Палестину, где и скончался в Яффе от дизентерии в самом расцвете сил. Последние дни Шломо были омрачены стойко ходившими в среде поселенцев слухами о его гомосексуальной ориентации (несмотря на то обстоятельство, что в России Зямзя оставил несколько детей от разных женщин)».

Если бы глухой, умеющий читать по губам, оказался рядом с Викентием в тот час, он бы понял, что они беззвучно шепчут: «Негр, жид, пидарас…» Впервые в жизни Зямзикова слова эти не были адресованы расовому врагу.

III

На улице стаи ворон хриплым карканьем приветствовали рождение июньского дня. Ворон было много, они пренеприятнейшим образом, словно грифы-стервятники, почуявшие поживу, кружились над расположенной неподалеку помойкой, к которой и направлялся Викентий. Воздух недобро вибрировал, словно еще не остывший от вчерашнего дня асфальт был адской сковородкой, шипевшей под подошвами. Зямзиков приблизился к помойке. Толстая неопрятная ворона, сидевшая на краю мусорного бака, посмотрела на него и подмигнула черным круглым глазом навыкате – совсем как давешний хазарин.
– Кышь, проклятая! – хрипло прикрикнул Викентий, но ворона не послушалась – только перебралась на дальний край бака.
Стараясь не придавать значения дурным предзнаменованиям, Викентий зажмурился и поднял коробку высоко над головой, собираясь навсегда расстаться с темным люциферианским пятном на своей биографии.
Время остановилось. Наступила абсолютная тишина и в этой тишине чей-то Голос, шершавый и звучавший так, как мог бы звучать раскаленный напильник, опущенный в масло, произнес:
– Одумайся, раб!
В ужасе Викентий попытался перекреститься, чуть не уронив при этом коробку. В этот миг – с всклокоченной бородой и вывалившимся из штанов пузом, прислушивающийся к голосам из ниоткуда – он откровенно смахивал на иных завсегдатаев рюмочной «У Веселой Белочки». Викентий открыл глаза – рядом не было никого кроме вороны, по-прежнему сидевшей на краю бака, да дворника-киргиза шебуршавшего метлой метрах в тридцати от помойки. Викентий в ужасе посмотрел на ворону. Та с невозмутимым видом принялась выколупывать что-то из густо поросшей грязно-серым пухом подмышечной впадины. Собравшись с духом, Викентий предпринял вторую попытку избавиться от коробки. Но Голос зазвучал опять:
– Ай-яй-яй! Как нехорошо! Разве не ты сам клялся Мне в вечной верности? Разве не ты совершил Обряд, начертав кровью Мой Знак на животе блудницы, превращенной в алтарь похоти?
У Зямзикова затряслись губы. Голос был отлично информирован, лучше даже чем прыщавый куратор Миша, который не раз неприятно удивлял патриота доскональным знанием скользких моментов его непростой жизни. Если бы в ту разгульную ночь на квартире басиста «Молотов Тора» Иванова-Йелдабаофа Викентий мог подозревать о последствиях, он лучше отпинал бы паскудную девку по тощим ягодицам, чем стал малевать на ее животе пентаграмму испачканным в менструальной крови тампоном.
Викентий попытался присмотреться повнимательней к вороне. Теперь он явственно заметил, что та время от времени приоткрывает рот, словно готовится что-то сказать, и неприятный озноб, преследовавший его с самого пробуждения усилился. Ворона заговорила опять:
– Не отвергай меня, раб, пожалеешь!
В ужасе Викентий чуть было не отозвался машинально: «Аве, Сатана!», но увидев крест, запутавшийся в курчавой растительности на груди, воспрянул духом и с кряканьем метнул в гнилостный зев мусорного бака треклятую коробку.
Ворона с хриплым карканьем взвилась в воздух и закричала уже откуда-то сверху:
– Ах вот как! Будь же ты проклят, выблядок! Отродье Демиурга, хуесос Распятого! Проклинаю, проклинаю тебя!
Викентий, зажимая уши ладонями, бросился наутек, провожаемый изумленными взглядами киргиза-дворника, но стая воронья, вившаяся в небе, отозвалась зловещим хором:
– Проклинаем! Проклинаем! Проклинаем!
Викентий, чуть не сорвав дверь с петель, влетел в подъезд и, отдышавшись у лифта, обреченно подумал: «Все, с бухлом пора завязывать!»
...

Викентий Зямзиков, лидер небольшой, но скандальной патриотической организации, стоял в одних трусах посреди кухни, покачиваясь на тонких волосатых ногах, противоестественным образом удерживающих на себе плотное туловище с заметным пивным брюшком. Перекрестив распахнутый в зевке рот, Викентий поймал мутным оком отблеск икон, висевших в красном углу над видавшей виды видеодвойкой, и уже собрался перекрестить и их, как увидел нечто такое, отчего его рука застыла в воздухе.
Надо отметить, что иконостас в квартире Зямзиковых отличался от канонического. Вместо Николая Угодника, которого Викентий недолюбливал за благостный вид, слева от Спаса висел Георгий Победоносец. Георгий в облике благоверного князя Святослава, попирал стопой мерзкого хазарина, тщетно пытавшегося прикрыться от разящего копья маленьким, размером с бейсбольную перчатку, щитом с изображением могендовида. Все было бы ничего, если бы поверженный хазарин не подмигнул явственно Викентию своим лукавым глазом. А потом еще раз. И еще. Викентий зябко поежился и зажмурился. Разжмурившись обратно, он пожалел о том, что не ослеп. Хазарин более не шевелился, но вежды его, мгновение назад еще открытые, теперь были плотно смежены, как и полагается глазам человека, которому только что повредили жизненно важные органы.
Накануне Викентий крепко выпил с соратниками. Количество соратников было переменной величиной, зависевшей от количества ящиков пива в чуланчике при помещении штаб-квартиры Общества духовного возрождения России «Золотая орда», занимавшей полуподвал в аварийном доме. Количество же ящиков, в свою очередь, тоже было переменной величиной, зависящей от благосклонности Миши – человека, внешность которого можно было бы назвать невыразительной, если бы не невероятное множество соревновавшихся между собой за место под солнцем мелких прыщиков на бесцветном чухонском лице. Миша время от времени встречался с Викентием на конспиративной явке в служебном помещении рюмочной «У Веселой Белочки» и передавал ему устные инструкции и наличные деньги. Щедрость куратора обычно возрастала перед какой-нибудь очередной акцией, в которой требовалось участие «ордынцев». Последнее обострение щедрости случилось неделю назад перед маршем «Очистим Китай-город от китайцев». За отсутствием китайцев, марш закончился безобразной потасовкой в «Китайском летчике Чжао Да», в которой Викентию выбили клык.
Вчера Миша был как-то по особенному щедр, хотя никакого задания не дал. Он поймал вопросительный взгляд Викентия, направленный на лежавший на столе конверт и деревянно пошутил: «Это тебе на стоматолога».
(Конверт этот – обычный белый замызганный конверт – почему-то всегда уже лежал перед Мишей на столе, когда Викентий входил в помещение. Миша всегда просил, вынув деньги, класть пустой конверт обратно на стол. Зямзиков ни разу не рискнул поинтересоваться причиной этой маленькой странностью.)
Пили сперва пиво, затем водку, поэтому домой Викентий пришел на рогах. У двери его встретила жена Маша, о том же, что случилось дальше, лучше было не вспоминать. У Маши был тяжелый характер, тяжелая рука и потрясающая девичья фамилия – Ульянова-Лемминг. Именно эта фамилия и оказалась в свое время решающим аргументом, заставившим Зямзикова положить конец беспутной холостой жизни. Правда вторая половина родового имени поначалу смущала его патриотическое нутро, но когда выяснилось, что Лемминги были обрусевшими норвежцами, нутро Викентия не только успокоилось, но даже восторжествовало.
У Викентия имелись свои причины питать слабость к стране, давшей миру селедку «Abba» и симфоническую сюиту «Пер Гюнт». Поэтому предстоявший брак он воспринимал с волнением, чуть ли не как алхимическую свадьбу Христиана Розенкрейцера.
Действительность оказалась проще и скучней: Маша, несмотря на норвежские корни, была обыкновенной московской барышней, капризной и властной, жестко направляющей плохо слушающегося руля мужа по бурным волнам житейского моря. Давешняя встреча супругов закончилась на истерической ноте. Со словами «Пусть лучше комары пьют мою кровь, чем ты, мудак!», Маша, хлопнув дверью, отправилась спать в лоджию на топчан.
Поэтому Викентий проснулся с тяжелым чувством вины, которое так же неразрывно связано с русским похмельем, как сухость во рту и головная боль. Недомогание усугублялось то и дело одолевавшим Викентий странным ознобом, которые он, впрочем, списал на низкое качество закупленной в ларьке водки. Едва продрав глаза, Зямзиков сразу же почувствовал мучительную необходимость угодить Маше, хотя прекрасно понимал, что для этого придется пойти на серьезные жертвы. Было ясно, что простым обещанием завязать с партийными попойками отделаться не удастся.
Оглядев кухню, Викентий увидел стоявшую в углу картонную коробку из-под бананов и наградил ее тоскливым взглядом. Таким взглядом наверное смотрел на любимого сына Исаака патриарх Авраам. Коробка явно была той самой жертвой, которая могла удовлетворить злобное божество, по вине Викентия отдавшее свою плоть на растерзание оголтелым московским комарам. И снова космический холодок пробежал по потной волосатой спине вождя «Золотой орды». «Грипп, что ли?» – подумал Зямзиков. – «Или все же водяра?»
В светло-коричневой картонке содержалась память о прошлой жизни Викентия: любовно собранная коллекция норвежского блэк-металла. Чего только не скрывала в своем чреве сия скромная тара! Плотно, словно шпроты в банке, там спали мегабайты и мегабайты звуковых волн, восхваляющих, призывающих и обожествляющих Князя Тьмы и угодные ему дела: кровосмешение, каннибализм, детоубийство, насилие, погром, этнические чистки, копрофагию, богохульство, осквернение могил и свальный грех. Там можно было найти двойной альбом Massemord/Svartskogg, концертные записи Diabolical Breed, депрессивную темную готику группы Crowhead, бутлеги Lunaris, малоизвестные синглы Crest of Darkness, барабанное неистовство Borknagar, непременные Enherjer, Dimmu Borgir, Darkthrone, и, наконец, Burzum – непревзойденный Burzum несравненного Графа Гришнака, томившегося от вынужденного безделья в двадцатиоднолетнем отпуске, щедро оплачиваемом норвежскими налогоплательщиками.
Но кроме этого набора, очевидного для любого ценителя норвежского блэк-металла, в коробке хранился подлинный уникум – первый и последний альбом группы самого Викентия «Молоты Тора» с многообещавшим в свое время хитом «Восстанут Торы против Торы». А еще – фотографии самого Викентия в роли фронтмена «Молотов», окруженного полуголыми тощими девицами, ласкающими губами и перстами многочисленные тату на теле Викентия, отразившие тернистый путь их обладателя по лабиринтам мистических поисков гиперборейской идентичности. По небезосновательным подозрениям Зямзикова именно эти фото, а не норвежский блэк-метал как таковой, являлись причиной обостренной нелюбви Марии Ульяновой-Лемминг к коричневой коробке. На словах супруга Викентия, разумеется, мотивировал свои настоятельные просьбы «выкинуть эту мерзость» тем, что восходящей звезде воинствующего православия, каковой она мыслила Викентия, не к лицу держать дома целый ящик неразбавленного стопроцентного сатанизма.
Тяжело вздохнув, Викентий натянул камуфляж, тяжелые армейские ботинки на молнии с фальшивой шнуровкой, взял коробку под мышку и поплелся к двери.