дождь. вчера собирался весь день, сегодня весь день будет идти.

летний лес и полянки настолько живые и цветные, что ничего дополнительно прокачивать не нужно для полной обалделости восприятия.

дома спал за вчера, сегодня и послезавтра - двенадцать часов кряду.

гусеница -

слишком сентиментально, но пусть.

ягоды шелковицы - на солнце сладкие, а в тени, в глубине под листьями - приятно-кислые. я был жирафом сегодня, объедал деревья, слоняясь по лесу.

лежал на бревне. под каждым листочком - улитка.

паутинчатая скумпия, красивая не цветом листьев, как осенью, а пушистой формой своих семян.

потом вымок до нитки, совершенно насквозь, и цветное индийское платье оставляло на мне радужные пятна, стекало синими и жёлтыми струйками. очень весело, когда холодные тяжёлые капли бьются в меня как в окно, в кожу, насквозь одежды.

утром я уснул только когда проснулись птицы, и снились мне голоса далёких звёзд, дорога к которым занимала совсем не много моего времени, но их время без меня так стремительно неслось, что я не успевал, не успевал совсем, не мог успеть. и книга с утра была так похожа на сквозь сотни стеклянных лет коробочку из детства с драгоценными бусинками, билетиками, сохлыми жуками и вырезанными картинками, не в точь моими, но такими знакомыми, от которых веет мамой и смертью, - всё это было немного слишком, и утро я плакал; но день был тёплый и согрел меня всю.

я как великан время, что в конце всего должен взять луну в ладошку, как у льюиса; и вот я начал движение, и оно длится и длится, так долго, что впору уж забыть и разувериться, но я знаю, что дотянусь, дотронусь, на одном дыхании.

снова всё та же картинка, но с каждым разом намного глубже прорисована, так, что никаких слов нет - теперь. что-то простое и светлое, никак не вмещающееся в буквы. будто за чередой дней стоит и смеётся самый первый лес, юный, солнечный, съедобный.

привет.
 

ягоды шелковицы - на солнце сладкие, а в тени, в глубине под листьями - приятно-кислые. я был жирафом сегодня, объедал деревья, слоняясь по лесу.

лежал на бревне. под каждым листочком - улитка.

паутинчатая скумпия, красивая не цветом листьев, как осенью, а пушистой формой своих семян.

потом вымок до нитки, совершенно насквозь, и цветное индийское платье оставляло на мне радужные пятна, стекало синими и жёлтыми струйками. очень весело, когда холодные тяжёлые капли бьются в меня как в окно, в кожу, насквозь одежды.

утром я уснул только когда проснулись птицы, и снились мне голоса далёких звёзд, дорога к которым занимала совсем не много моего времени, но их время без меня так стремительно неслось, что я не успевал, не успевал совсем, не мог успеть. и книга с утра была так похожа на сквозь сотни стеклянных лет коробочку из детства с драгоценными бусинками, билетиками, сохлыми жуками и вырезанными картинками, не в точь моими, но такими знакомыми, от которых веет мамой и смертью, - всё это было немного слишком, и утро я плакал; но день был тёплый и согрел меня всю.

я как великан время, что в конце всего должен взять луну в ладошку, как у льюиса; и вот я начал движение, и оно длится и длится, так долго, что впору уж забыть и разувериться, но я знаю, что дотянусь, дотронусь, на одном дыхании.

снова всё та же картинка, но с каждым разом намного глубже прорисована, так, что никаких слов нет - теперь. что-то простое и светлое, никак не вмещающееся в буквы. будто за чередой дней стоит и смеётся самый первый лес, юный, солнечный, съедобный.

привет.

ранним утром я лежал на полу и видел, как ласточка гналась за мухой, а та, спасаясь, спряталась между оконных рам открытого окна.

вечером было заросшее по пояс травой футбольное поле, бесконечная спешащая кукушка,мягкий воздух, светящиеся травки, много мелких забавных жучков, часть из которых, забравшись на подол моего платья, стали бодро совокупляться. потом закат, вылитый в рельсы.

простое, июньское, радостное.

за какие-то смешные деньги купил пять пластинок, теперь моррисон орёт как живой. а я наболтался на поллитра воды, так пересохло горло. когда делаешь несвойственные вещи, понимаешь что-то, что никак иначе не вышло бы.

пусть всё будет хорошо.

с днём рождения.

мягкое вечернее двадцатичасовое солнце.

понравилось растение - гипсофила называется.

я стратегически занял прихолодильниковую позицию и пытаюсь заниматься делом ввиду дедлайна, но ни лёд из морозилки, ни мерный гул не приводят в чувство.

мне всепоглощающе хочется, невозможно сказать чего. хочется всего, но не вообще, а некоего конкретного всего. я держу это всё в охапке как бы из последних сил, поскольку оно такое колючее, щекотное, оглушающе ароматное, как какой-нибудь смешной сноп сена.

листья вздрагивают золотым, вертятся на ножках, падают вверх. дятел прыгает по стволу. автобус качает; круглые бусы перекатываются по груди, спотыкаясь на сосках.

лес, в котором живёт множество жаб и лягушек, сиреневые цветы, которые, отцветая, становятся жёлтыми, разнообразные гусеницы наперегонки, тумантумантуман, бесконечная дорога в нём, где каждый раз попадаются новые интересные спутники-собеседники, множество радостных офигевших девушек, которых можно обнимать и танцевать, густой, идеально ложащийся в руку звук варгана, холодная речка с рыбами и стрекозами, неожиданно много вкусного блюза, трава по пояс в росе, отчего мгновенно промокаешь, долгие ночные переклички лошадки, медвежонка и ёжика в тумане, безумно драйвовое сочетание одиноких баяна и барабанов, мягкие тропинки скошенной травы, элегатно нетрезый пожилой джентльмен, желающий познакомиться, самые нежные ночи и прогулки, расчерченное белым небо, вместо декорации электронной сцены - ковёр, который можно смотреть, жаркий костёр в тумане, шевелящаяся кучка земли, вокруг которой столпились в ожидании люди, кажется, это выкапывался крот, но, казалось, сама материя бытия в этом месте протёрлась под многочисленными прикосновениями босых пяток, и сквозь неё наружу пробирается суть, смысл происходящего; умка, которую я наконец послушал вживую, странное сочетание коммерциализированности и бескорыстия, когда сначала тебе продают за деньги стакан кипятка, а потом угощают пивом и кальяном, и всё-таки слишком много людей. я бродил предрассветной ранью в тумане, вроде как In the cold light of morning while everyone is yawning you’re high, почти на ощупь, туман - своего рода растянутая вглубь близорукость, где нет конкретной грани между видно и расплывается, где каждый сантиметр равномерно всё более мутен, совершенно рассеянный свет без теней, тишина и мокро дышать. только доски моста поскрипывают под ногами, и не видно, но слышно, как внизу быстро бежит река; утренние птички перекликаются близко-близко, да жёлто-серые маленькие бабочки кружат туманными эльфиками. и, совсем как в одной из серий мушиши, видно, как с неба сквозь туман свисает тонкая паутинка-нить, длинная, неподвижная. порой навстречу выступают огромные лабиринтчатые деревья, от тумана организация пространства в их ветвях как-то особенно проявляется; порой натыкаешься на людей с их вопросами и предложениями, а порой - на людей-просто-так, с которыми хорошо "думать туман" вместе. но основное пространство происходящего слишком сильно завалено мусором, осколками жизнедеятельности, ещё не смолкшими отголосками, будто после светопреставления. я никогда не смирюсь с небрежностью и неаккуратностью человека к окружающему даже в лучших его проявлениях.

но всё равно, оно стоило того) нигде не чувствую себя так хорошо, как в лесу, в компании друзей.

и ещё - удивительное ощущение. когда, настроившись на самые низкие музыкальные частоты, можно почувствовать практически всю территорию, происходящее на каждой из сцен. быть всем сразу.

пока меня не было дома, из оставленных от улиточьей кладки пары яиц вылупились двое крошечных улиток. удивительно, как кто-то настолько маленький может быть живым и самостоятельным.

плёнка, отснятая экшнсемплером, а потом отснятая им же ещё раз. такая кустарная мультиэкспозиция как бы.

хочется положить обе руки на большой, круглый, гладкий, мокрый древний камень и стоять так по щиколотку в песке и воде.

бесконечная френд-лента, скопившаяся за три (четыре?) дня, миска салата; хочу такое же длинное время, мне пока сликом нравится всё сразу.

у меня оооооотпуску, чёрт побери, отпуск, мне снятся сны, и столько ещё нужно сделатьо всякого, прежде чем уехать на холмы.

прощайте, те два с половиной дерева каштана, которые были спилены какими-то м чудаками за вчера-сегодня.

----

меня раздражает, когда люди вместо слова "гироскоп" совершенно искренне говорят "гидроскоп". меня восхищает, что можно написать программу, которая ничего не делает. это такой электронный дзен.

забавно, что, несмотря на непрерывное течение времени и взросление, во мне есть разное, остающееся неизменным с шести, с десяти, с четырнадцати лет - удовольствие от удачной шутки, игра делать что-то без необходимости просто так, потому что снаружи может показаться, что это что-то значит и прочее другое. страшно подумать, какие-то жесты проходят неизменными через всю жизнь, возможно, оставшись даже незамеченными.

ещё синички, они удивительные. во-перых, они умеют цепляться за любые поверхности, на которых вроде бы нельзя удержаться - всякие там стены столбов. во-вторых, он не прыгают, как воробьи, а ходят, быстро-быстро перебирая лапками, такие деловые, будто на каблучках. и порхают перед лицом, когда я иду через парк, распахивают крылья так, будто хотят обнять; совершенные полупрозрачные синички, подсвеченные утренним солнцем, каждое пёрышко. это никогда не сфотографируешь, можно только запомнить.

когда с каменной улицы входишь в деревянный парк, сразу шибает мягкой весенней сырой прохладой - ещё не успело прогреться, высохнуть, растрескаться.

у меня две пары новой обуви, которые натирают в разных местах; я ношу их поочерёдно, чтобы ноги были равномерно сбиты. каждые выходные я по четре часа беспрерывно слушаю и разговариваю про совершенно ничего общего с реальностью не имеющие абстрактные вещи вроде логических циклов, диалектов си и прочего гикнутого; после такого экскурса в несуществующее мир кажется особенно ярким.

---

картинка, очевидно, называется "нервный тик"

пока ради мужчины охота надевать праздничный лифчик, мир остаётся прекрасным)

за окном не переставая летит тополиный пух в разных удивительных направлениях - снизу вверх, весь день чётко на восток или ещё.

слушать шум ветра, стрижей и что-то задумчиво-клавишное и смотреть пух, днями напролёт бы. подсвеченные неторопливые пушинки проплывают справа налево, будто отправляются в вечное плавание. такое торжественное и незаметное зрелище. всё происходит, не оглядываясь на других.

полезно выходить в город просто так - находишь удивительное и прекрасное, например, магазинчик под говорящим названием "тонны бисера" )

в моих волосах постоянно запутываются какие-то мошки и майские жуки, приходится вынимать и выпускать.

и я с удовольствием был бы тополем или земляничной поляной.

вместо сцены - огороженный верёвочкой кружок посреди какого-то тёмного лофта на задворках театра. в пустом оконном проёме сидит человек с аккордеоном, изображающим то шум ветра, то вой сирен.

актёры сидят на полу, на чемоданах, на футляре от скрипки и читают роли по бумажке. заканчивая очередной лист, каждый то сминает и отбрасывает его, то просто роняет на пол, то складывает в самолётик. никаких декораций и никакого действия; если, по словам одного из участников, постановка спектакля равнозначна рождению ребёнка, то это было как бы узи. но такую пьесу, где нужно было бы как-то изображать пожар, бестелесных духов и прочих летающих волков, лучше и не ставить так, как обычно это делается - серьёзно и по-честноку.

мне кажется, лучше и не сделаешь, чем когда перед тобой сидят живые персонажи и чувствуют чувства, а всё остальное нужно вообразить.

---

текст пьесы можно почитать там.

была на концерте группы bondage fairies. задник сцены украшал перевёрнутый вверх ногами плакат с надписью death by penis. я весело прыгал у сцены среди кучи восторженных визжащих пятнадцатилетних девочек, а потом гитарист, каналья этакий, облил меня пивом. вокалист засовывал микрофон себе в глаз, раздавал публике полотенца; кажется, всех участников группы облапали с ног до головы, так как в этом музыкальном подвальчике всё такое маленькое и тесное. замечательный вышел концерт, да :-)

лету ещё так мало дней, что у меня даже ещё не кончились каждый-день-новые платья.

ходить пешком через весь город, потому что в автобусах невыносимо.

маршруты прогулок многолетней давности теперь кажутся маленькими и не слишком интересными; всё портят пейнтбольщики, но зато после них остаются нелопнувшие шарики, которые можно разбивать на рельсах длинными камнями: в зелёном шарике оранжевая краска, а в оранжевом - засохшая белая.

в свежем кино про пиратов всё так же фехтуют и прыгают, смотреть это так же незамутнённо увлекательно, как читать про мушкетёров в детстве.

сейчас же я лениво читаю про программирование, это вроде бы полезно. в кармане лежат билеты на удобный свойский транспорт до пустых холмов и обратно.

зацвела акация. на нетронутых газонокосилкой участках парка нежная и густая трава с одинокими светящимися пушными одуванчиками, похожими на хатифнаттов.

мы вынесли на балком тот стул, который похуже, и теперь там можно жить. на балкон приходят в гости майские жуки, пауки и голуби.

деятельность по придумыванию, говорению и написанию слов и смыслов похожа на бисероплетение больше, чем когда-либо.

нет ничего смыслообразующего или существованиеоправдывающего, кроме внутренней уверенности.

аккурат под номером дома мне видится мужское лицо, этакий теневой энт