С тишиной в голове знакома. За какие мои грехи
Бьются там, в глубине разлома, недописанные стихи?
Бьются в ритме простого танго. Шаг, поддержка. Поддержка ли?
Это где-то на левом фланге моё сердце чуть-чуть шалит.
Спотыкаюсь на битых стёклах под приглядом луны седой,
Это юбка моя промокла и окрасилась вся рудой.
Мы любили и танцевали, мы роняли улыбки вниз.
Если музыка вся в рояле, для чего тогда пианист?
Если нежность и страсть - земное, то любовь - несвященный храм.
Преисполненные войною, мы танцуем по всем мирам.
Они плачут и тянут руки. Разве есть они у стихов?
Кто бы взял меня на поруки и избавил от всех грехов,
Кто бы стал моим первым снегом, чьи покровы вот-вот падут.
В этом городе серо-пегом отыщу я свою беду.
Где-то по небу скачут кони, бог-пастух их с утра пасёт,
Буду черточкой на ладони и чертой, за которой - всё,
Всё срывается, стонет, бьётся, всё срывается к нам во тьму.
Это солнце на дне колодца зазывает меня саму.
На руках моих кровостоки, сумрак вечен и нелюбим.
Вот такие из нас пророки, в своих танцах себя дробим.
Эти танцы, слова и песни тянут нас как шальной магнит.
Мы нездешние, мы не здесь, но... наша тьма нас внутри хранит.

(Linn Assalair)

Подарите мне крылья… Получится?
В День рождения или к весне…
Я не стану сомненьями мучаться –
Как мне быть и зачем они мне.

Мне хотелось бы белые-белые,
Чтоб ложилось перо на перо,
Чтобы мысли, негаданно смелые,
Не сломали в полете крыло.

Вы не бойтесь – они мне понравятся,
Подберите размер по плечу,
Мне так важно успеть не состариться,
Прежде чем я от вас улечу.

Мне так важно увидеть, взлетевшему,
Грустный взгляд и прощанье руки,
И, еще не совсем, поседевшему
Прошептать, обернувшись – Прости!

Подержите ладонями ветреность –
Я поймаю воздушный поток,
И небес голубая растерянность
Промелькнет под подошвами ног.

Задохнусь от восторга и ужаса,
И оглохну от свиста в ушах…
Мне всегда не хватало так мужества,
Чтобы сразу шагнуть через страх.

Подарите мне крылья… Не можете?
Даже мысленно? Даже во сне?
Неужели ничем не поможете…
На кого же рассчитывать мне?

Ведь же снилось (а сны не сбываются?),
Как из белых больших облаков
В ваши добрые руки спускаются
Перья крыльев моих и стихов…

Сказоч-Ник (Юрий Егоров)

Иногда по ночам они ходят в окно,
Чтобы падать не вниз, чтобы просто летать.
Ее бабка седая прядет волокно,
Уже поздно, малышка, не те уж лета,
Она вяжет перчатки и много носков,
Сочиняет варенье и варит борщи.
А земля от балкона совсем далеко,
Дорогая, иголку мою поищи.

Люди сморят на них, не скрывая смешка,
Нужно спать по ночам, только дуры не спят.
Они сны достают из большого мешка
И кому-то их дарят как сердце опять.
Ночь сладка словно мед и густа как кисель,
Она держит птенцов лишь чуть-чуть под живот.
Раскрывает окно. Как замучили все.
Ночь уходит к утру, свет погаснет вот-вот.

Ее бабушка не запирает окно,
Отвращает лицом в уголок образа.
Люди верят не в сказки, а в прибыли, но
Как крючок рыболовный цепляют глаза,
Что травы зеленей, вертикальных зрачков
Не увидит никто - ночью слишком темно.
Ночь стреляет в упор, выбивает очко,
Запускает сквозь старый проектор кино.

Они падают вверх, выходя из окна,
Никому-никому, дорогая, пойми.
Бабка вяжет носки, но когда-то она
Тоже ночью летала. Простыми людьми
Притворяться легко, нужно только молчать,
Словно ночью всегда очень крепко ты спишь.
Бабка смотрит на деда. Когда-то без чар
Он влюбился в нее на какой-то из крыш.

Дед вздыхает - ну вот, дочь нормальной была,
Эту ночь позвала, одурманила влет.
Людям знать ни к чему, как нежна и тепла
Эта самая ночь, что упасть на дает.

(Linn_Assalair)

Просто чёрный ему был к лицу,
И что за глупость – иссохший старик?
Всё смеялся, что только яйцу
Доверять он бессмертье привык.

А бессмертье – не прожитый век…
Одиночества память и дым;
Да нормальный он был человек,
Разве только чуть-чуть нелюдим.

Но болтали, что царь-чародей,
Мол, и жадный до слёз, мол, и псих,
Потому что жалел для людей
Красоту трёх сокровищ своих.

Врали – сколько ж в подвалах добра!
И чего в закромах только нет!
Жалко золота? Дай серебра –
Всем хватило б на тысячу лет!

Улыбался… и снова грустил:
Ну, какие ж они дурачьё…
Вот отдай им всё то, что хранил –
Подерутся же из-за него.

Нет, не золото – это рассвет,
Это солнечных лучиков пух –
Он давно приютил этот свет
И берёг его, чтоб не потух.

Серебра тоже нет – есть дожди,
Что спасают сады и хлеба.
Разбазаришь, и чуда не жди,
Будет голод, и значит – беда.

Ну, а третье сокровище – блеф?
Эхо русской заветной души…
Самогуды – гуслярский напев,
Хочешь – плачь под них, хочешь – пляши…

Так и жили – просили. Не дал.
Вот вам поровну всё – свет и тьма.
Поумнеют с годами – мечтал.
Не умнели. Сходили с ума.

Упросили Весну – выручай!
Это ж просто тебе, молодой.
Ты любовью его укачай –
Помани его вслед за собой.

Василисою стала Весна,
И запахло сиренью вокруг.
Он покоя лишился и сна
В колдовстве её ласковых рук.

А влюблённые – все дураки,
Разве жалко влюблённым терять?
Лишь бы только в душе мотыльки
Не устали б друг другом сгорать.

Но Весна – это только сезон,
Упорхнула как птица из рук…
Может правда любовь – это сон
На не спящей планете разлук?

Растащили добро на узлы –
Кто-то с капелькой, кто-то с лучом,
Что за люди… ну просто – козлы!
Гусли пропили – всё нипочём!

И пропал мой Кащей ни за грош,
Скорлупу раздавив в кулаке…
Говорили, что умер. Да, ложь –
Есть нужда до сих пор в чудаке.

Он ушёл в раскалённый закат,
Чтобы где-то найти свой восход,
И я верю, вернётся назад,
Этот русский смешной Дон Кихот.

(Сказоч-Ник) Юрий Егоров

Никто не верил
В то, что ей летать
Ночами удавалось
Тёмной птицей,
И наши сны
Задумчиво листать,
Читая их
Страницу за страницей.

Никто не мог
Смотреть в её глаза –
Там жили звёзды,
Прячась от рассвета,
И взгляд её,
Хрустальный как слеза,
Был глубже
Чёрно-бархатного цвета.

Её рука,
Холодная в жару,
Всех удивляла
Мраморностью кожи,
А жгучий волос,
Лёгкий на ветру,
В ладонях был
И тяжелей, и строже.

Она умела
Тихо говорить,
Она могла
Услышать что смолчалось,
Ей, как любой,
Хотелось полюбить,
И, как любой,
Пронзительно мечталось…

Но каждый раз
Стеклянная стена
Как будто
Ниоткуда вырастала,
Когда доверившись
Кому-нибудь она
Вдруг признавалась,
Что всю ночь летала.

Откуда девочке
Волшебной это знать,
Что люди верить
В сказки перестали,
И по ночам
Положено всем спать,
Зашторив ночь,
Чтоб звёзды не мешали?

И вновь она,
Раскрыв своё окно,
Взлетала в небо
Одинокой птицей,
И чёрный мир
Ей, подставляя дно,
Густел и звал,
И не давал разбиться…

(Сказоч-Ник) Юрий Егоров

Наконец-то она попалась
В руки верных мне псов-людей,
Говорят, она улыбалась
Под копытами лошадей,
И когда её поднимали,
И вязали внатяг со зла,
О пощаде не умоляли
Её чёрные ночь – глаза.

Долго следом бежали волки,
И метель путь мела метлой,
А с её непокорной чёлки
Пахло ландышевой весной.
Еле-еле ушли от стаи,
Потеряв половину слуг,
Нет, не зря на кострах сжигали
Этих ведьм – черноглазых сук!

- Приведите! Король желает
Её видеть у ног в цепях,
А пока пусть палач меняет
Раскалённую сталь в углях.
Он заставит её признаться,
Чашу боли испив до дна –
Смог ли кто-то из ведьм остаться,
Или выжила лишь она?

Но когда привели, молчала,
Закусив до крови губу,
Только сердце в груди стучало…
Только выгнула бровь в дугу…
Я смотрел на неё – откуда
Столько звёзд в чёрном небе глаз?
И какое такое чудо
Только что породнило нас?!

И вздохнув, она улыбнулась –
Этой встречи и я ждала,
Всех ночей твоих светлых лунность
Как могла тебе берегла.
И у солнца все дни просила,
Синий взгляд твой не жечь лучом,
И любила тебя, хранила
Даже тень за твоим плечом.

И теперь, если очень надо
За тебя и в костёр войду,
Не полюбишь – зачем пощада?
Я и так без тебя пропаду.
Только на год мне дай отсрочку,
Только ночь мне позволь любить –
Мне так хочется нашу дочку,
Уходя тебе подарить…

(Сказоч-Ник) Юрий Егоров

По ночам в раннем детстве он часто летал…
Просыпался с улыбкой, растрёпанный снами,
И с балкона свой след в синем небе искал,
И следил с восхищением за журавлями.
Рисовал облака и ковёр-самолёт -
Так хотелось до звёзд дотянуться руками!
И ещё точно знал, что его где-то ждёт
Белый конь со звенящими ветром крылами.
Но с годами всё выше лежал небосвод,
Глубина выцветала… смывалась дождями,
И казалось, что зря этим небом живёт
Невзлетевший Икар с голубыми глазами.
Он привык, что у Осени нет выходных…
И что вечность, в итоге, короче мгновенья…
Что враги милосерднее самых родных…
И что счастье - написанные стихотворенья…

… А она не болела немой высотой,
Если честно, она её даже боялась,
И всё прятала крылья свои за спиной,
Даже злилась на них, потому что стеснялась…
Ей и было с рожденья всего ничего -
23… 25… может больше немного,
А вот сердцу в груди душно и горячо,
Если ветром в лицо не дышала дорога.
Но, увы, и её не сбывались мечты -
С каждым годом всё дальше заветные дали,
Даже редкая радость - беспечные сны
От осенней печали её не спасали.
И всё чаще стояла она у окна,
Согревая озябшие плечи руками,
И хранила тепло её крыльев стена -
На обоях рисунки вразброс со стихами…

… Их никто не сводил - они просто нашлись,
Как находится главная в жизни пропажа,
И сверкнула пронзительно синяя высь,
И ему показалось - приблизилась даже…
А в её удивлённо-бездонных зрачках
Отразились все дали, все краешки света,
А потом на ресницах, как на лепестках
Задрожали росинками лучики лета.
Им так нравилось просто обнявшись стоять,
И смотреться в глаза, и касаться губами,
И друг другу бессвязное что-то шептать,
Заблудившись дыханьем, сплетаясь словами…
Ах, какое же счастье - однажды найтись,
Бесконечность дождей разменяв на улыбки,
И по Осени, за руки взявшись, пройтись,
И наслушаться тела, как голоса скрипки…
Она крылья ему отдала, а взамен
Он её научил не бояться паденья,
И уже не хватало ни неба, ни стен
На рождённые ими стихотворенья…

…А потом был полёт в дальний край навсегда,
Хоть в свой дом и любили они возвращаться,
Два серебряно-сильных, ревущих крыла
Не смогли сквозь грозу ни лететь, ни держаться.
И огромная птица - беспомощный борт
Завершал чьи-то судьбы дописанной строчкой,
И растерянно замер аэропорт
Над экраном радара и маленькой точкой.
Кто-то плакал навзрыд, кто-то громко кричал -
По-живому кромсала истерика страха,
Она жалась к груди, он её обнимал,
И шептал: потерпи… ты же храбрая птаха!
Побелевшие губы шептали в ответ:
Я трусиха, родной мой…, но это не важно -
Всё равно без тебя и меня тоже нет,
А когда ты со мной - ничего мне не страшно…

… Был сентябрь особенно светел и тих,
И курносая кнопка с косой и бантами
На стене выводила коротенький стих,
Посвящая его своим папе и маме.
Ей сказали - они далеко в вышине,
И над ней проплывают теперь облаками…
Но всегда возвращаются к дочке во сне,
Чтоб обнять её крылья своими крылами…

(Сказоч-Ник) Юрий Егоров

Можно всех кукол сломать,
Сжечь свои детские книжки.
Можно - психушка, тюрьма,
Люди, ненужные слишком.
Можно - предательство, боль,
Драка до льющейся крови,
Можно тот самый любой,
Который у края не ловит.
Можно сжигать дневники,
Школьные в клетку тетради.
Обрывки неспетой строки -
Пульс-то, он с ритмом не ладит.
Можно - женитьба, развод,
Сын или дочка в коляске.
Можно - начальник урод
И грязные пошлые сказки.
Можно - огонь и вода,
На бегу перебитая лапа.

Но детство уходит тогда,
когда
умирает
папа.

(Linn_Assalair)

У него однажды, точно-точно,
В городе, который мы не слышим,
Вдруг родится маленькая дочка,
Девочка с глазами цвета вишни,
Рыжая, как первый лист осенний —
Мама блонд и папа как-то светел —
От которой прячутся все тени,
От которой прячутся все дети.

Девочка с малиновой улыбкой,
И ресницы длинные — дай боже,
И со взглядом, как трясина, зыбким,
И с прозрачной ласковою кожей.
От нее с чего-то пахнет дымом,
А не молоком, как в колыбели.
Где-то вместе с ливнями седыми
Ангелы о ней не поскорбели.

И придет цыганка за монетку
Погадать немного о судьбине,
Ужаснется, скажет тихо «детка,
Года не пройдет как дом остынет».
У него однажды теплым утром
Не проснется женщина под боком,
Погорюет, выпьет, скажет мудро —
Мне не будет с дочкой одиноко.

Запах дыма в комнате под вечер
День за днем, а он-то все бледнее,
И лечить, конечно, это нечем,
Разве засыпать в обнимку с нею.
Если только ночью шорох слышит,
Он проснется, видит в изголовье
Девочку с глазами цвета вишни
И губами, алыми от крови.
Улыбнется, спать ее уложит,
Хватит шастать, пусть поспит в кроватке,
Поцелует. Завтра сдохнет, может,
А сегодня, в целом, все в порядке.

(Linn_Assalair)