Ула Флауэр
[из загашника, 2007г.]
I
...Тогда ей не повезло, как она сама считала.
Беременность и в самом деле была гораздо более тяжелой, чем предыдущая, с обмороками, судорогами, рвотой, сильной потерей кальция в организме, вызывающей глухоту правого уха. Жена несколько раз ложилась в больницу на сохранение. Редкие дни, которые она провела со мной, я видел, как она маялась, часто вздыхала, уединялась и, подозреваю, ревела по-тихому. Носить под сердцем нежеланного ребенка испытание то ещё. Не простое.
К моменту зачатия мы уже жили врозь. Она решила «освободить» меня и уехала к матери. Забрала сына и укатила за две тысячи километров. Причина глобальная и одновременно никакая. Алёна влюбилась...
..в один из вечеров, усадила меня в кухне и, держа за руки, призналась. Она никогда не считала нужным врать, вернее не считала нужным притворяться. Наоборот, обнажалась так, что становилось не по себе. Тогда я ей сказал:
–– Пройдет, всё проходит.
–– Ты пойми, если бы он(!) позвал - я бы ушла. От тебя. И Кирилла бы забрала. Зачем тебе т а к а я жена? Я уважаю тебя, найди себе другую, которая бы любила и сдувала с тебя пылинки. Ты же знаешь, что достоин любящей женщины.
Я попросил не истерить, вспомнить, что у нас семья, что сын растёт и что, в конце концов, ломать - не строить. По совету одной моей тайной знакомой купил ей породистого щенка с громкой родословной, чтобы ей было в кого свои любовные трепыхания опрокинуть. Алёна охотно взялась растить мохнатое чудо. В течение дня она раза по три всё в квартире перетирала за шебутным псом. Вместе с пятилетним сыном они купали, кормили щенка. А двухразовые выгуливания четвероногого глупыша превращались в настоящие события, которые за ужином, перебивая друг друга, они пересказывали мне, как смешное кино.
К исходу дня жена валилась с ног от усталости и, пожелав спокойной ночи, удалялась вместе с Кирюхой в детскую. Спали мы тогда по отдельности, она настояла не трогать её, дать забыть своего того, который «не позвал». Я не видел для себя особого героизма уступить ей в этом, на тот момент у меня в подругах была та самая тайная знакомая, которая присоветовала взять собаку. Лариса, как и я, работала в управлении нашего объединения. Вроде как «служебный роман», но то, что было между нами категорически не было романом. Всё случилось банально и без каких-то поползновений - даже намеков на них - с моей стороны. Как-то после очередной пирушки по случаю чьего-то юбилея, что проводили в управе, она позвала к себе. После того эпизода, мы изредка пересекались у неё, чтобы разнообразить половую жизнь друг друга. Никаких иллюзий в отношении меня Лара не строила, я был почти на десять лет моложе неё - это, во-первых, а во-вторых, она знала, что я люблю свою жену инопланетянку. И часто с высоты своих лет и опыта Лара давала советы, как быть в той или иной нестандартной семейной ситуации.
Не прошло и пол года, пса выкрали - отвязали от дерева, к которому Алена привязала собаку, чтобы сделать какие-то покупки в универсаме. В те годы породистые собаки были не частым явлением. Объявлениями о розыске мы обклеили весь наш небольшой сибирский городок, тиснули информацию на местном телевидении бегущей строкой в новостях. Усилия были тщетными, собака, всё одно, не нашлась. Кому-то, должно быть, приглянулся ухоженный красавец, а может, бомжи из местного «шанхая» постарались. Известное дело, собачину едят, а там такой теленок уже подрос.
Вот после этого печального события жена и решила ехать к матери, на «большую землю». Подразумевалось, что поездка будет непродолжительной. Всего-то проведать стариков. Те, как водится, скучали и по дочери и по внуку. А потом, кстати, я и сам так думал, Алёне не плохо было бы развеяться, встряхнуться, сменить обстановку.
В аэропорту жена не смотрела на меня, всё отворачивалась: то рылась в сумках, то билеты рассматривала в сотый раз. По приезду в город детства накатала мне длинное письмо с извинениями, в котором призналась, что не вернется, что уже ищет работу и хочет хоть как-то реализоваться в этом направлении. Родителям преподнесла версию, что специфичный западносибирский климат не подходит сыну, что надо, мол, чтобы Кирилл немного подрос в обычных условиях.
Сказать, что я не был готов к такому повороту событий, было б враньем, но я все равно сорвался - запил. Чуть ли не каждый вечер я уничтожал по бутылки белой и названивал Лариске. Та всякий раз, как «реанимобиль», летела ко мне со всех ног, но трахать её у меня уже не было ни сил, ни желания. Я тупо срывал на ней горе: разливал по рюмкам водку, мучил воспоминаниями, в процессе рвал фотографии жены, потом склеивал. Лариса, походу вживаясь в роль родной матери, помогала их клеить и без устали уговаривала меня не раскисать. Пыталась убедить, что такие мужики, как я, на дороге не валяются, что жена образумится и вернется. Обязательно. А сама предложила - как вариант - на время переехать к ней, чтобы мне ничего не напоминало о семье и как-то вот таким способом пережить расставание. В общем, Ларка пыталась быть другом.
Переезжать я не стал. Так, иногда неделями зависал у неё, потом снова возвращался в пустой дом. И это продолжалось бы, наверное, до тех пор, пока мы с Ларисой не съехались бы окончательно. На тот момент все перемешалось: часть её вещей были у меня, часть моих у неё.
Время от времени я отмечал про себя, как Лара пережимает и совсем не в свою пользу, слишком уж она силилась изо всех своих женских сил всё подмять под себя. Вдруг начала неумеренно молодиться: подтянула живот какими-то ухищрениями, разгладила морщины под глазами, заменила, отработавшие свой срок, родные зубы на металлокерамику. При всем при этом она не переставала изощряться в кулинарном искусстве, хотя меня вполне устраивала любая стряпня, и она это знала.
Трахалась Лариска и до этого всегда очень самоотверженно. А тогда буквально вгрызалась в мой отросток и полчаса выжимала из него все, на что тот был способен. Никаких сбоев в работе "гидравлических систем" пещеристого тела не наблюдалось, и неугомонная наездница сама насаживалась на, умело подготовленного ею же самой, бойца, вертелась, охала и стонала как в заправском порнофильме. Правда, чем больше она старалась, тем меньше мне хотелось её ... как женщину. Я быстро уставал, часто еле сдерживался, чтобы не нахамить. И зависал воспоминаниями на своей жене, на Алёне.
Вот она бы никогда не стала так надрываться. Свою суть она ценила и прекрасно знала, что ей достаточно повести плечом, прищурить глаза, понизить голос, лукаво улыбнуться, чтобы её захотелось до невозможности. Алёнка брала не техничностью, а эмоциями, своей энергетикой, которой её щедро наградила природа. Уверен, она даже не задумывалась никогда и представления не имела, как качественно сделать минет, а уж тем более с заглотом, какой вытворяла Лариска. Но каждое Алёнино прикосновение, каждый её поцелуй имели большой смысл. И уж если она отдавалась, то так, что я чувствовал, как её тело наполнялось усладой, и пружинило, и выгибалось, и трепетало подо мной в унисон моим собственным ощущениям. Это были минуты, когда я чувствовал себя самым счастливым, окрыленным. Творцом.
Я смотрел на поедавшую меня Лариску, вглядывался в её похотливое лицо, перекошенное от вмещенного в себя слишком большого содержимого, в её глупо округлившиеся глаза, и думал, а ведь она даже не догадывается, что существуют женщины, которым и не требуется пыхтеть, как паровоз. Что есть такие, которым достаточно стоять у окна в одной ночнушке, и только от одного вида, нечаянно съехавшей на плечо, бретельки начинает заходиться сердце, работать насосом и заполнять все существо любовной силой, способной вдохновлять на подвиги, которые никогда и не снились технично-подкованным ларисам.
II
Ко дню нефтяника кое-кому из управленцев выдали сертификаты на новенький автомобиль. Мне в их числе. Надо было отчалить в Москву и организовывать доставку машины самостоятельно. Я скорешился ещё с двумя такими же везунчиками из смежных с моим отделов, и мы порешили - перегнать тачки своим ходом. Такая идея грела ещё и тем, что три с лишним тысячи километров предстояло преодолеть через город, в котором жили мои жена и ребенок. Естественно, на обратном пути был весомый повод наведаться к ним, продемонстрировать приобретение и, возможно, снова попытаться вернуть жену с сыном. А может, и уговаривать не придется, – размышлял я, все ж таки престижная новая тачила по тем временам была роскошью, что говорить-то.
Но жена особой радости не выказала, из окна мельком взглянула на новенькую машинку и сказала коротко: красивая. Все эмоции. С нами за стол не села, сославшись на занятость. Зато тёща лихо шуршала - щедро угощала разносолами и спиртным. На ночь разместились таким образом, что мы с женой оказались в одной постели. На соседней кровати спал наш сын, а в зале уложили моих сослуживцев по работе. Я попытался по-свойски приобнять жену, но Алёна отстранилась и тихо произнесла: не надо..
…Спустя два месяца у жены резко испортилось самочувствие. Как потом рассказывала теща, Алена долго не шла к врачам, была в полной уверенности, что это печенка шалит. По утрам её жестоко выворачивало, по часу она стояла над унитазом и никак не могла понять, что элементарно залетела, как залетают миллионы женщин.
На приеме у врачей - а по этому случаю собрали целый консилиум - она пыталась разуверить их, что с диагнозом они ошибаются, что беременности просто не может быть, потому что этого... не может быть. Жена настаивала, чтобы её должным образом обследовали на предмет опухоли, что, скорее, это какое-то новообразование, которое они принимают за восемь недель. Задержка месячных её никогда не смущала, её менструальный цикл был не как у всех баб, а где-то раз в полгода. Что само по себе и не удивительно, у неё всё было не от мира сего, не как у других.
Заведующая гинекологическим отделением повела жену на узи, и только когда показала на экране её пульсирующую «опухоль» в приближенном рассмотрении, жена согласилась поверить, что в ней живет и развивается человеческий эмбрион.
Домой Аленка пришла ошалелая, родительнице с порога объявила:
–– Восемь недель, Матерь Божья это про меня…
Позже, не менее озадаченная тёща вспомнила, что как раз восемь недель назад проездом был, собственно, родной муж, а не бесплотный Дух и что это обстоятельство как раз все объясняет. А вскоре я получил телеграмму: = я беременна, если не от тебя, то от Святого Духа =
То, что я тогда пережил, не поддается никакому описанию. Будто б заново родился. Я тут же вылетел к ней и запретил делать аборт. Алёна, сникшая, стояла как на расстреле.
–– Я не стану рожать. Как ты не понимаешь, я не хочу этого ребенка.
–– Ты не можешь единолично распорядиться судьбой этого человечка.
–– Это не человек ещё!
–– Пойми, мне природа не дала возможность рожать, я хочу ЭТОГО ребенка. Прошу оставь, я его выращу без тебя. Я могу заплатить. Компенсировать девять месяцев и роды. Сколько ты хочешь?
–– Ненормальный, что ты мелешь!
Алёна как рыба глотала ртом воздух, по лицу текли слёзы. Она согласилась выносить. За так.
–– Не знаю, как ты потом будешь выходить из положения, я не стану сидеть с ним,- она ткнула себя в живот, - рожу и сразу выйду на работу. Это будут полностью твои проблемы! Ты хорошо подумал?
–– Не беспокойся, я выращу его. Только роди.
III
Девять месяцев подходили к концу. В самом начале было принято решение, что рожать Алёна будет на большой земле, как впрочем, рожали большинство женщин нефтяного края, в её родном городе. Я специально приурочил отпуск к концу сорока недель и перехал к ним. Роды совпадали по времени с первыми числами сентября. Кирилл должен был пойти в первый класс. Жену к концу срока беременности положили в очередной раз на сохранение, что-то не так было с анализами. Алена лежала в платном отделении, у неё был личный врач, личная акушерка, отдельная комфортабельная палата. Я приходил к ней по два раза на дню: до обеда и вечером.
Тем днем я застал жену сидящую у окна. Невидящими глазами она безотрывно смотрела во двор больницы. Я посидел минут пятнадцать возле неё, на расспросы она не реагировала. Я погладил её по волосам, ткнулся в затылок поцелуем, оставил сверток с едой и ушел. В вечерний свой визит я мог бы взять Кирилла с собой, тот давно рвался к матери показать первые свои успехи: каракули и загогулины. Но в последний момент я передумал, вспомнив, что Алена с утра была не способна общаться.
В приемном покое меня сразу оповестили, что жену только что подняли в родильное отделение, и что мне срочно надо переодеваться в бахилы и халат. Вопрос моего присутствия на родах мы никогда серьезно не обсуждали, Алене было параллельно буду я рядом или меня не будет с ними в этот ответственный момент. Я стоял в нерешительности переодеваться мне или подождать результата тут, внизу. Санитарка принесла мне какие-то тапочки и одежду.
–– Давай милок, а то ведь и не успеешь, второй раз-то рожают за будь здоров.
Толком не соображая, что делаю, я облачился в стерильные одежды. Меня подняли на лифте на пятый этаж. О чем я тогда думал - стерлось из памяти. Единственное, что сохранилось, когда открыли дверь операционной, мне вдруг захотелось развернуться и пойти обратно. Усилием я заставил себя шагнуть в помещение и расфокусировать взгляд.
Возле жены, в изголовье, стоял крупный мужчина, в ногах девушка-акушерка по всему.
–– Рожай, я сказал! Тужься, тужься! – кричал на жену мужик,- Ты задушишь его сейчас.
Как выяснилось позже, вылезла только голова, и на этом схватки прекратились. Жене угрожали, пугали, чтобы она начала трудиться, прилагать все возможные усилия. Но она только шептала:
–– Не могу, нет сил.
Мужик что-то быстро проговорил акушерке. Та стала вводить в вену жены какое-то лекарство. Я стоял в стороне и боялся подойти ближе. Все плыло перед глазами. Я понимал, что что-то идёт не так, ноги подкашивались. Я врос спиной в стену и молча ждал, чем все разрешится.
Потом, мужик резко навалился на живот жены, я будто услышал хруст ломающихся ребер, жена коротко вскрикнула, а из неё вылетел ребенок. Через минуту до моего слуха дошел тихий, словно мяуканье, плачь новорожденного. Затем мяуканье переросло в вой сирены…
Наконец, мне разрешили подойти вплотную к жене. Она лежала прикрытая простыней. Осложненные роды сделали свое подлое дело. Алёна выглядела утомленной, осунувшееся лицо, впалые глазницы сделали её похожей на изможденного подростка. Когда она увидела меня, то сказала горестно:
–– Мальчик… а ведь девочку обещали
–– Родим .. и девчонку,- только и смог я тогда пробормотать неуверенно.
Доктор-гора, что принимал роды, поздравил меня крепким рукопожатием и сказал, что новорожденного сейчас запеленают и принесут приложить к груди. Он ушел, а я даже не смог поблагодарить его толком, всё смотрел в лицо жены, в её несчастные глаза. Смотрел и думал, что все надежды вернуть её рождением нового члена семьи не оправдались.
Акушерка вынесла тугой сверток и передала его в руки жены. Неестественно черно-синее лицо младенца особенно контрастировало на фоне белоснежного конверта из пеленок. Вывернутые губы и ноздри, опухшие глаза делали личико похожим на лицо маленького негра. Жена, всхлипывая, спросила, что это с ним. Акушерка пояснила
–– Мамочка, так вы же чуть не задушили своего ребеночка, только головку и успели родить. Но это все поправимо, не переживайте, синяки завтра уже сойдут, главное мальчик живой и здоровый. Если бы не Илья Эрнестович! Это он вам его родил, выдавил буквально.
Жена держала сверток в руках, всматривалась и зловеще ухмылялась:
–– Надо же, каков уродец.
–– Приложи к груди, тебе же сказали, первые капли молока очень полезны.
Одной рукой Алёна неуверенно извлекла грудь из выреза родильной рубашки и попыталась дать сыну. Не сразу, тот открыл опухший синюшный рот и взял сосок.
Сына Алёна предложила назвать Ильёй, в честь доктора. Я хотел дать другое имя, но не стал ей перечить. Раз она проявила инициативу, то мне оставалось только порадоваться.
Синяки и вправду очень скоро сошли с милой пухлой мордашки. Жена улыбалась, когда держала младенца на руках, а я чувствовал себя на седьмом небе, глядя на них. Динамика была на лицо. Жена вовсе не инопланетное создание - обычная баба и основной инстинкт, материнский, это и её инстинкт тоже.
В день выписки мы с Киром приехали за ними с цветами и подарками для медперсонала.
Жена вышла из больничных апартаментов необыкновенно красивой. И, как мне показалось, счастливой. Но счастье длилось всего-то несколько дней.
На третий день Илюха стал будто б подкашливать, как старичок, и задыхаться. Голова синела до такой степени, что все жилки и венки вспухали и просвечивали сквозь тонкую кожу. Неотложка увезла жену и сына в отделение патологии для новорожденных. Сына определили в реанимационную палату. Жену к нему не пустили, оставили на первом этаже в общей палате для мамаш, которые должны были сцеживать молоко, чтобы подкармливать своих больных малышей.
Начались долгие мучительные дни. Неонатологи не могли поставить диагноз. Анализы не давали ясного представления, что случилось вдруг с вполне здоровым новорожденным.
Мой распорядок дня состоял из одних приходов и уходов. Утром я отводил Кирилла в школу, потом ехал к жене, она выходила ко мне на пять минуток испуганная и просила поговорить с докторами. Алёна была в полной уверенности, что врачи скрывают от неё истинную причину внезапного заболевания сына. Я как всегда обещал выяснить, а сам минут десять сидел в приемном отделении, обессилевший и разбитый. Меня бы не поняли, когда бы я в тысячный раз обращался с одним и тем же вопросом, на который всегда получал один и тот же ответ: « Делаем всё, что в наших силах, надо набраться терпения».
Потом я выходил на улицу, подходил к окну палаты, в которой отбывала заключение жена, говорил ей обнадеживающие слова и ехал забирать Кира из школы. Вечером снова ехал в больницу к жене и полуживому сыну.
В один из моих вечерних приездов жена открыла окно палаты и, прижавшись через решетку ко мне, начала нести полнейший бред. Я никак не мог её остановить. Её безумные глаза поглощали в себя, страстная речь придавала трагичность и безысходность смыслу всего, в чем она решила мне признаться. Выходило так, что она просто каялась:
–– Понимаешь, это проверка! – шептали её губы,- Это проверка на вшивость. Я же не хотела нашего Илью, не хотела. До последнего! Все девять месяцев я мечтала, чтобы он не родился. Ты ничего не знаешь! Два последних раза я ложилась не на сохранение, а на искусственные роды. Я его хотела убить. Убить! Просто я не смогла решиться. Вечно что-то останавливало, в самый последний момент что-то случалось: меня отговаривали или я сама начинала сомневаться. А схватки, я их сама прекратила, я не стала пить тех таблеток, что перед родами мне давали, и тужиться я могла, могла - просто не хотела, не хотела я, понимаешь? Этот доктор, он от туда,- она задрала подбородок к небу,- да он сломал мне два ребра, но дал жизнь Илюхе. Дал, а сейчас они хотят проверить меня! Нужен ли мне Илья! А я поняла, что нужен! Что хочу, хочу! Я хочу ребенка, я хочу, чтобы он выжил! Хочу! Прости меня! Прямо сейчас прости! Нельзя медлить! Целыми днями я молюсь всем богам во все углы клиники, чтобы они не забирали сына. Помолись за него тоже. За меня помолись! Сходи во все церкви города, поставь свечи, много свечей. Сходи к батюшке, скажи ему, что я покаялась. Пусть он прочтет самую сильную молитву. Пусть отмолит мои грехи...Умоляю..
Я не верил своим ушам, может, это помрачение, может, она сошла с ума с горя. Уже месяц её не пускали к сыну и в графе о его состоянии значилось привычное – тяжелое.
Жена стояла голыми коленками на подоконнике и просила у м е н я прощения, целовала мои руки, обливаясь слезами. С её плеча сползала бретелька от ночной рубашки, и даже растрепанная вся в соплях и слезах излучала свет, который навечно приковал меня к ней.
IV
Материнский инстинкт, хз, какой нафик инстинкт. Девять месяцев мечтала убить. Идиот. Зачем уговаривал оставить? На что надеялся? Я и сам был не рад теперь, что настоял на этом. Даже если ребенка спасут, будет ли он полноценным. Большой вопрос. Этим днем я набухался, как последний алкаш. Домой ночевать не поехал, просто шел по городу и пил в одной забегаловке, в другой, в третьей и дальше шёл, куда глаза глядят.
Утром очнулся возле какой-то церквушки. Как я оказался возле неё, я и до сих пор не могу себе объяснить. С бодунища я вошел под своды плохо освещенного богоугодного заведения. Мужик в черном балдахине неприветливо встретил меня суровым взглядом. Я все ещё был не в себе и чувствовал обиду на весь свет:
–– Кто у вас тут замаливает смертный грех?
Мужик взял меня под руку и начал говорить, что в таком месте следует быть учтивее и смиреннее.
–– Бог!? А где же этот ваш Бог? Моя жена лежит в больнице и караулит смерть сына, которого родила чуть ли не под пытками...
С мужиком в рясе мы потом разобрались, он оказался своим человеком, и пол дня потом провел со мной за разговорами. Я, как смог, рассказал всё, что кипело у меня внутри. Наверное, в этом мужике, что-то действительно было от бога. Он не стал читать мне ни морали, ни нотаций, записал имя моих жены и сына. И велел прийти на молебен. В обозначенный день я заявился в полном рассудке и при твёрдой памяти. Я отстоял полдня службу, не вникая ни слова, ни в то, что вообще происходило. Я просто тупо своими словами просил прощения себе, жене и выздоровления сыну. Всю службу только об этом и просил. Такие же службы я отстоял ещё в трёх церквях этого города, как того хотела жена. Заставил все подсвечники свечами.
Можно, что угодно думать: совпало ли так, или ещё что-то, но через день после моей последней неправильной молитвы в графе о самочувствии сына черным по белому было написано: удовлетворительное. Через полторы недели жену и Илью выписали домой. Ещё через неделю я уехал работать. Отпуск закончился, а вместе с отпуском черная полоса непонятного зловещего переосмысления..
Жена вернулась ко мне. Жизнь набирала обороты. Вскоре поперло и на работе. Я приподнялся в делах. Хотя, ну вот что я ещё мог просить у Бога, когда все остальное – если в сравнении - не имеет значения. За что он мне дал сполна? Я не знаю ответа. Дети росли здоровыми, жена-умница хорошела день ото дня..
И сейчас, десять(!) лет спустя, мы все вместе. Знакомые удивляются тому, каких добротных, красивых, правильных парней мы с ней заделали, удивляются, что жена абсолютно не стариться, наоборот, с каждым годом расцветает, молодеет.
...
Как-то на прошлой неделе сам лично случайно услышал разговор жены с приятельницей, которая забредала к нам время от времени поделиться впечатлениями на личном поприще. С женой они одногодки, но моя - и к бабке не ходи - выглядит намного моложе. Да девчонка просто. Так вот, я подслушал, как подруга пытала Аленку на предмет расколоться:
–– Ну скажи, мне-то можно, ты ботокс пробовала?
–– Нет, с чего взяла..
–– Ну так не бывает Ален, в этом возрасте носогубные складки напрочь поселяются на лице, что ты меня паришь.
–– Да не парю я тебя, просто мне нельзя стареть – я ещё многое не успела.
–– Ты то? И чего это ещё не успела?
–– Быть счастливой..
От услышанного я опешил. Всё думал потом, размышлял, сопоставлял. И то правда, дети повырастали и уже не требовали столько внимания как раньше. Это ли не повод заскучать? В былые времена женщины не особо расслаблялись на размышления о счастье – семеро по лавкам и забот невпроворот. Счастье черпали в том, что имели. И это правильно, это верно, так и должно быть. Не сиди сложа руки, так не будет и скуки - народная мудрость. Простенько и гениально.
И.. вот уже несколько ночей кряду я смотрю на свою спящую несчастливую женщину и мечтаю, чтобы она и в этот раз залетела.
От меня.
© Copyright: Ула Флауэр, 2008
