Автор: Аврора.
Бета: Juliet’t
Фандом: Tokio Hotel
Жанр: angst, drama
Категория: gen, slash
Рейтинг: R
Пейринг: Tom/Bill
Саммари: 1 сентября – прекрасный день. Еще не совсем холодно, но уже нет той изнуряющей жары. И ничто не испортит этот день, даже проливной дождь из человеческих слез.
От автора: это не является полноценным фиком, а скорее каким-то дополнением к «По лепесткам сирени», указанные выше рейтинг и Пейринг присутствуют только в дневниковых записях! Остальное же, больше похоже на психологический триллер, предупреждаю сразу!
Глава 1. Schreib den Riegel vor!
Achtung! Schan mal!
Selbst ist der Mann,
Sich heben mich
Das hat nichts auf sich!
Achtung! Sitz ruhig und
erwarte Anruf!
Heute ist ein letzter Tag,
Morgen ist eine letzte Nacht.
Мотылек бился о прозрачное стекло, колотил серыми крылышками, оставляя после себя грязные черноватые разводы. Я сидел в плетеном кресле–качалке, которое уже давно бы пора выбросить, но оно настолько старое, что мне попросту жалко. Когда-то в этом кресле вот так же сидел отец и читал нам с Лиззи сказки, а под конец начинал засыпать, щуря глаза и широко зевая. Я улыбнулся, вспоминая это, посильнее закутавшись в огромный плюшевый плед. Теперь, когда я остался один в нашем огромном доме, каждое воспоминание было для меня глотком свежего воздуха. На камине, отливая золотом, стояли три рамки с фотографиями. На одной мы с сестрой, еще маленькие, в невероятно теплый и солнечный осенний день стоим в обнимку между уже облетевшими кустами сирени в нашем маленьком, но невероятно красивом прохладными весенними днями садике. Лиззи как-то робко прижимается ко мне, из-под смешной шапочки торчат взлохмаченные белоснежные кудряшки, прямо как у мамы.
А сама мама жизнерадостно улыбается с другой фотокарточки, её голубые, вечно смеющиеся глаза дарили мне кусочек весеннего неба даже в самый пасмурный день. Но мама уделяла мне очень мало времени, когда я был маленьким, иногда она смотрела на меня с испугом и тревогой. Причину такого странного поведения я узнал гораздо позже, когда мне исполнилось двадцать лет. Но мамы не стало еще раньше, спустя девять лет после смерти дяди врачи поставили ей страшный диагноз: лейкемия. Мать лежала в лучших клиниках под присмотром специалистов высшего уровня, но результат оказался плачевным. Мама «сгорела» буквально за несколько месяцев, её глаза потускнели, а шикарные, волнистые локоны, которые так любил папа, выпали от постоянных химиотерапий.
Маму похоронили на нашем семейном кладбище рядом с могилой бабушки, а отец почти каждый день приходил туда, подолгу разговаривал о чем-то, сидя на земле и молча клал огромную охапку свеженарванной сирени.
Я перевел взгляд на последнюю фотографию. Там отец еще совсем юный стоит в обнимку со своим братом, оба улыбаются в объектив, только папа естественно, а Билл по-голливудски, наигранно.
Я ненавидел этого человека, в честь которого меня назвали. Я ненавидел его за то, что он, чуть не разрушив нашу семью при жизни, не успокоился и после смерти. Хотя отец не верил в это, он говорил, что его брат просто пропал и все время ждал его возвращения, вздрагивая от каждого телефонного звонка даже спустя много лет.
Я вздохнул, смахнув непрошенные слезы, и взял в руки выцветшее от времени фото в руки.
Отец умер чуть больше года назад. Возвращаясь домой с работы, он непонятно по какой причине выехал на встречную полосу и врезался в огромный грузовик. Его зажало в искореженной машине так, что медики сказали, стоит только освободить его, и он умрет.
И я разговаривал с ним в последние пятнадцать минут его жизни. Отец говорил, что не чувствовал боли, только невероятную легкость во всем теле. Он наказывал, чтобы заботился о сестре, потому что она всегда была легкомысленной и постоянно влипала в какие-то немыслимые истории. Но одну его фразу я запомнил навечно, она и сейчас вертелась у меня в голове: «Билл, теперь, когда уже все неважно, я хочу сказать, что я любил своего брата больше, чем всех остальных, чем твою мать. Я никогда не забуду его упоительные терпко–пьяные поцелуи. Найди его, Билл! Он жив, я знаю».
Я долго брел по залитой ночным дождем автостраде, не обращая внимания на летящие мне на встречу машины, просто так, в никуда.
Мне хотелось закричать, громко закричать…
Но я молчал, лишь стискивал кулаки и до боли прикусил щеку.
В голове тогда одна за другой всплывали строчки из того злосчастно дневника, который я один раз совершенно случайно нашел в ящике отцовского стола, когда искал деньги.
«Свадьба совсем скоро, а у меня единственное желание сбежать отсюда, сбежать вместе с Биллом. Но я не могу, ведь Гретта беременна, а я не должен бросать собственного ребенка. Сегодня с утра я зашел в спальню брата, когда он еще спал. Это так невероятно... красиво. Солнце играло на его волосах, рассыпавшихся по подушке, длинные ресницы подрагивали во сне, а губы иногда шевелились, словно Би силился что-то сказать, но не мог. Господи, как я хотел поцеловать его тогда, но не смел нарушить его сон. Я просто встал на колени возле кровати и положил голову на подушку рядом. Не знаю, сколько времени прошло, наверное, целая вечность, а, может, всего пара секунд. Рядом с братом время теряло свое значение».
«Я никогда не испытывал такого, в голове все слышен шум воды из крана и его стоны. Они слаще любой музыки. Они божественней любого голоса. Мне больше ничего не нужно, я заплачу за это любую цену. Лишь бы вечно ощущать его мягкие теплые губы на своих губах, касаться пальцами его нежной, бархатной кожи».
Я ударил кулаком по коленке и резко соскочил с кресла. Дыхание толчками вырывалось из груди, фотография, лежавшая на коленях, упала на каменный пол, стекло со звоном треснуло. Но я, не обращая на это внимания, подошел к окну и распахнул раму – мотылек, серый, словно сгоревшая бумага, вылетел наружу, но его тут же прибило к земле огромными дождевыми каплями.
- Здравствуй, первое сентября! – неожиданно для самого себя выкрикнул я.
Все равно никто не услышит.
Да, сегодня отцу исполнилось бы 41, и мы собрались бы в столовой. Бетти испекла праздничный торт, а Лиззи старательно втыкала бы в него сорок одну свечу, мама хлопотала бы наверху, наряжаясь в новый костюм, а потом спустилась бы с отцом под руку с лестницы, как они это всегда делали. Словно плыли откуда-то сверху.
Бы…
Зазвонил телефон.
Нет, я не буду отвечать, лучше заберусь на подоконник и тоже улечу, тут недалеко, всего три этажа и острые колья забора в метре от асфальта. Полминуты боли и все, эта чертовщина исчезнет навечно. Будут облака, будет это ослепительное и такое нужное солнце, будут другие люди, будет воздух и шелест деревьев в грозу, хруст тонкого льда в оставленном на замерзшей грязи следе, не будет только меня…
- Да, алло! – холод телефонной трубки у уха и противное шипение.
- Билли, я задержусь еще на пару дней в Париже. Тут так классно, ты не представляешь. И Стив, он такой заботливый. Ты же помнишь Стива?
- Да, конечно, - Стив, Джордан, Майкл – сестра меняла парней если не каждую неделю, но, по крайней мере, раз в месяц это точно происходило.
- Так вот, он вчера водил меня в ресторан – там давали таких странных мерзких устриц, что меня чуть не вырвало! Ты ведь не скучаешь там? А сегодня такой замечательный день, я иду в салон наращивать волосы, так, что встретишь меня королевой красоты с прекрасными локонами ниже пояса.
- Да, сегодня действительно… чудесный день, - если бы я смог раздавить телефонную трубку, то обязательно бы это сделал.
- Ты опять мрачный. Господи, Билли, сколько можно? Найди себе девушку, в конце – концов, ты уже не ребенок. Заперевшись дома, ты никому лучше не сделаешь!
- Все, пока!
- Нет, нет, стой. Я… - я, не дослушав, нажал на отбой и швырнул телефон на пол.
Походив кругами по комнате, я наткнулся взглядом на старый отцовский альбом. Достав его, я сел обратно в кресло, и начал листать пожелтевшие страницы. Отец в юности был так похож на меня, только вот глаза у меня получились темно-зелеными, в дядю. И везде был этот Билл. Изгибаясь перед камерой, как дешевая проститутка, он всем видом предлагал себя, то раздвигая ноги, то закусывая размалеванную губу.
Но фотографий на многих листах не хватало, пара страниц вообще было вырвано. И, надо было заметить, пустовали обычно кармашки, под которыми круглым, ровным почерком было написано «Билл в 2005», «Билл. Отель, после выступления в Опиуме. 2006»…
Еще когда-то давно, в минуту сильного скандала, мать рвала эти фотографии, но отец успел выхватить у неё фотоальбом и… в первый и последний раз на моей памяти ударил маму.
Потом отец долго просил прощения, я слышал их разговоры, притаившись под дверью, мама не подала на развод только из-за нас. Тогда я никак не мог понять, зачем было разводиться из-за каких-то фотокарточек с парнем, совершенно непохожим на моего отца, хоть последний уверял, что это его близнец.
Я перевернул еще одну страницу и задержался взглядом на размытой, сделанной видимо в сильный дождь фотографии Билла с мокрыми волосами. Меня привлекло то, что она как-то сильно выпирала. Подцепив её ногтем, я вытащил её из кармашка, на пол упал сложенный в четыре раза тетрадный листок.
Я наклонился и поднял его, нерешительно вертя, будто боясь открыть. Наконец, почему-то дрожащими руками, я развернул его. Впившись глазами в текст, я сжал письмо настолько сильно, что кончики пальцев впились в ладонь.
«Ты нашел это письмо не сразу. Да это и к лучшему, тебе будет легче. Я не знаю, что сказать. Времени слишком мало. Впрочем, как и всегда. Сколько тебе сейчас? Двадцать или двадцать пять? У тебя уже, должно быть, есть дети и Гретта… она любит тебя. Вы будете счастливы вместе, я знаю.
Зачем я вообще несу это? Наверное, чтобы сказать – все было зря, тогда много лет назад. Ведь все могло быть иначе. Я понял это только сейчас. Но поймешь ли ты? Сможешь ли простить? Впрочем, мне уже не важно, ведь я чувствую, что иду на смерть. Каждый скрип дома напоминает мне об этом.
Не ищи меня, а лучше вообще забудь. Я сам найду тебя, пусть спустя сто лет, но найду. И приведу назад домой, туда, где нас совсем не ждут.
Прощай».
Я смял листок в руке. Видел ли отец это письмо вообще? Теперь мне этого не узнать. Никогда.
На столе снова зазвонил телефон. Я кинул смятый шарик бумаги на пол и поднял трубку.
- Лиззи, я занят! Я понял, что Стив - это твой идеал! – без паузы начал я, так как кроме сестры мне никто не мог звонить, а Лиззи, толи назло, толи из-за какой-то внутренней привязанности, трезвонила мне по несколько раз на дню, чтобы по второму и третьему разу рассказывать о своем новом ухажере.
- Том? – от неожиданности я чуть не выронил телефон, в трубке, казалось, звучал голос отца, или…
- Да, - неожиданного для самого себя ответил я, вместо того, чтобы просто нажать на отбой.
В трубке что-то зашуршало, а потом послышался долгий вздох–всхлип.
- Кто это? – спросил я, хотя уже прекрасно знал, каков будет ответ.
Почему именно сегодня? Сейчас он начнет умолять о встрече, этот жалкий, низкий человек.
- Кто у тебя родился? – этот вопрос снова ввел меня в замешательство.
- Двойня. Дочь Лиззи и сын… Билл, - снова вздох, но на этот раз облегченный, меня начало трясти.
- Он счастлив? Скажи мне, он счастлив?
- Да, - одним словом я переврал всю свою жизнь.
- Лжешь! Зачем, Том? – человек на том конце провода говорил как-то обреченно и устало. Как я…
- Где ты? – мне безумно захотелось увидеть Билла. Просто посмотреть ему в глаза и задать всего один мучавший меня вопрос.
Смешок или… всхлип.
- Дома, Том. Дома. Я же обещал, что мы вернемся туда!
- Я приеду к тебе! Завтра же!
- Ты счастлив… Прости, - Билл перешел на шепот.
- За что? – в какую-то секунду мне даже стало его жаль, но потом опять наступила черная ненависть, которой я жил каждый проклятый день, каждую бесконечную секунду со смерти отца.
- За то, что я родился.
- Но… - гудки оборвали этот странный телефонный разговор.
Я аккуратно, будто боясь разбить, положил трубку на стол и, набрав в легкие побольше воздуха, громко закричал.
- Бетти!
Спустя пару минут, громко топая, в комнату ворвалась растрепанная Бетти, глухая на одно ухо.
- Что случилось? – Бетти с опаской посмотрела на разбросанные по полу вещи и разбитую рамку.
- Собирай мои вещи. Я еду в Германию… к дяде.
- Но он же… умер вроде,- горничная удивленно уставилась на меня, прикрыв рот рукой.
- Нет… пока… - я высоко поднял голову и гордо распрямил всегда ссутуленные плечи. Впервые за многие годы я почувствовал, что не все потеряно. Я еще могу отомстить за растоптанную семью, за смерть отца, за черный рассвет каждое весеннее утро.
Глава 2.
Hundert durchfroren Munden.
Ich schrei in die Nacht!
Willst du mich!
Wer friert ist zu schwach.
Friert nicht!
Willkommen in Schwarz Stadt!
Warum sind sie erregt?
Die Masken fallen lassen,
Sie einsam und verloren!
(Aus mir singe «Schwarz Stadt (Verloren Kind)»)
Дождь стремительно, сотнями мелких капель врезался в огромное окно аэропорта, будто силясь пробить его и ворваться внутрь. До рейса оставалось еще полчаса, и поэтому я спокойно сидел на высоком стуле, облокотившись о гладкую поверхность барной стойки, и медленно потягивал белое вино из бокала, стуча рукой по коленке – не пойму, откуда у меня эта глупая привычка. Мне всегда нравилось наблюдать за незнакомыми людьми, угадывать, кто они, чем занимаются, какой образ жизни ведут, даже о чем они сейчас думают. Ведь по выражению лица можно сказать о многом.
- Отвратительный день, - я вздрогнул и обернулся, на соседнем стуле женщина, явно в годах, но всё же довольно вульгарно накрашенная.
- Почему же? – я повертел бокал и, оперевшись на руку, с любопытством уставился на свою невольную собеседницу.
- Льет как из ведра! Черт бы побрал это проклятое первое сентября! – женщина сделала жадный глоток из маленькой бутылочки с виски, осушив её сразу наполовину.
Я выдержал деликатную паузу. Не нужно спрашивать человека в данной ситуации – он сам все расскажет.
- А знаете, почему? – женщина выудила из кармана пачку сигарет.
Я отрицательно закивал головой – у меня появилось жуткое желание выслушать свою собеседницу, что-то подсказывало мне, что разговор будет интересным.
- Вы думаете, всегда было вот так?! – женщина ткнула себе в грудь пальцем с длинным ярко накрашенным ногтем, - Когда-то у меня было все – богатый любовник, престижная работа. Когда я была молодой, мне так завидовали подруги. Еще бы в двадцать лет стать гримером супер успешной группы, где я за сутки зарабатывала, сколько в свое время мой отец за три месяца.
Женщина отвела взгляд, а потом неожиданно уставилась прямо на меня, словно изучала каждый миллиметр моей кожи.
- А потом, - еще один глоток и пустая бутылочка из-под виски со стуком опустилась на стойку, женщина жестом заказала у бармена еще, - все испортил этот щенок Билл.
Я чуть не поперхнулся. Женщина, видимо, заметив мою реакцию, остановилась и вновь как-то странно посмотрела на меня. Да, я оказался прав, разговор начинает набирать интересные обороты.
- Я как-то без стука зашла в его гримерку и увидела там такую забавную картинку, за которую папарацци бы отвалили бы мне пару сотен тысяч евро. Наш «любимый» Билли стоял между раздвинутых ног своего брата и с преспокойненьким видом делал ему минет. А Том – брат его – как в классическом немецком порно стонал, запустив руки в волосы Билла. Я тогда даже рот раскрыла на удивление, ну и черт меня сунул достать мобильник и сфоткать эту «парочку». Они меня так и не заметил, увлеченные друг другом. Я, конечно, слышала про инцест, но чтоб в такой извращенной форме – нет уж, увольте. И вот дня через три я случайно оставила сотовый на столе и вышла помыть руки – знаете, когда такой слой штукатурки на лицо ежедневно накладываешь – руки как терка становятся. По возвращению, меня ждала неприятная сцена – Билл с вытянувшимся лицом держал в руках мой сотовый и испуганно поглядывал на красного как рак Йоста, - мне захотелось съежиться, раствориться.
- Результат оказался более чем предсказуемым, - женщина сделала очередной глоток из новой бутылки, - меня выгнали без каких-либо разъяснений и рекомендаций. Хотя, какие тут рекомендации – мне все и так было понятно. С тех пор я ненавижу этого Билла с его гребенным братцем, но тот хоть всегда тихим был, особо не высовывался. А младший Каулитц вел себя как натуральная размалеванная блядь. До сих пор не могу забыть его шлюховатую родинку под ярко накрашенными губами, которой он почему-то всегда жутко стеснялся и просил закрашивать её тональником, - вновь взгляд из-под челки, на этот раз уже несколько нахальный и даже какой-то насмешливый.
Я невольно прикрыл родинку под губой рукой и потупил глаза.
- Объявляется посадка на рейс до Мюнхена, - не думал, что голос из динамиков сможет меня спасти.
Я поднялся и кивнул на прощание женщине.
- Удачи, - бросила она и отвернулась, залпом осушив вторую бутылку с виски.
«Этот аэропорт встретил меня серыми стенами и каким-то спертым воздухом, от которого хотелось закашляться. Осмотревшись по сторонам, я надвинул кепку пониже на глаза и побрел к выходу. Пять минут в чужой стране, а я уже начал испытывать к ней отвращение. И какого черта я вообще сунулся в эту треклятую Ирландию, оставив в Германии все, чем я жил до этого, оставив в Германии Билла. Я сжал кулаки и стремительно выбежал на улицу. Теплый ветер тут же ударил в лицо, а солнце противно слепило глаза. Самый разгар лета – июнь, и тут такая невероятная жара, что хочется искупаться в первой попавшееся луже. Хотя какие тут лужи – асфальт того и гляди готов потрескаться от палящих лучей. Стянув кепку вместе с банданой, я размял руками затекшую за часы полета шею и поднял голову. На небе не было не облачка – идеально чистое, как лист бумаги.
Чистый лист, который я начинаю исписывать с этой секунды. И плевать, что чернила высохли и руки дрожат.
Мимо меня проходили люди, оглядывались и шли дальше, садились в машины – ехали куда-то, с пронзительным визгом оставляя за собой только черные полосы и клубы пыли. И только тут я понял, что не знаю, куда мне идти. Да и откуда знать, ведь я один в чужой стране – дышу чужим воздухом, смотрю на чужое небо.
Я брел около обочины, бессмысленно рассматривая ровные одинаковые кустарники на обочине.
Мысли путались, и во рту был какой-то солоноватый привкус.
Должно быть, от жары.
Наконец, наткнувшись на какое-то маленькое придорожное кафе, я устало опустился на поребрик, кинув сумку на пыльную дорогу.
Молодец, Том Каулитц, просто гениально. Только ты мог додуматься припереться в чужую страну практически без денег и совершенно без знакомых.
Я начал рыть рукой в кармане в поисках сигарет. Неожиданно пальцы наткнулись на что-то гладкое и острое. Я сжал кулак и вытащил его из кармана, раскрыв. На ладони поблескивал маленький кулончик в виде цветка сирени. Мама подарила его Биллу на день рождения в качестве сувенира. Надо же, какая роковая «встреча». Брат потерял его давным давно. Как он оказался у меня в кармане?
Билл…
Не зря он так любил сирень в детстве. Брат сам был похож на этот цветок – вроде бы простой, но в тоже время невероятно изысканный. Не такой затертый и банальный, как роза.
Я сжал медальон в руке, а потом замахнулся и швырнул его в кусты на противоположной части дороги. Кулон маленькой серебряной искоркой промелькнул в воздухе и исчез в зелени травы.
- Черт! – выкрикнул я и закрыл лицо руками.
Хотелось пить, очень. Но мне было плевать. Лучше умереть от жажды прямо здесь.
- Вам плохо? – я поспешно вытер рукавом выступившие слезы и поднял голову.
Передо мной стояла девушка. Нет, скорее Ангел – один из тех, кому брат посвящал свои песни.
- Вы что заблудились? – Ангел улыбнулся и мне и причел на корточки, поправив тонкой рукой прозрачный, почти невесомый золотистый локон.
- Ты мне снишься? - я вытянул вперед руку и дотронулся до «видения» - пальцы наткнулись на теплое и живое.
- Нет, ты точно бредишь. Жара невероятная! Вставай, - Ангел протянул мне руку и помог подняться. Мы, наверное, нелепо смотрелись рядом. Я в своей идиотской одежде и мокрыми от пота дредами и Она в нежном кремовом платья из органзы, развивающимся от малейшего дуновения ветерка.
- Пошли, - я повиновался, не отрывая взгляда от неземной Богине, в существование которой до сих пор не верил.
- Ты нездешний? – я осмотрелся – машину, в которую меня привели, была вполне земной.
- Да. Я из Германии, - в салоне пахло розами. Приторно сладко, но я был готов терпеть любую муку, лишь бы быть сейчас рядом с Ней.
- Меня Гретой зовут. Не смейся над именем. Я знаю… - девушка запнулась, видимо наткнувшись на мой восхищенный взгляд.
- Т-том, - промямлил я, чувствуя, как сердце стучит в висках, утекая по щекам солеными капельками пота.
- Так просто. Том? А ты мне нравишься, Том, - Гретта улыбнулась, обнажив белоснежный ровный ряд зубов.
Она была идеальной. Нет! Но должен же был быть в ней какой-то изъян! НЕТ…. его нет.
Мне вдруг стало невероятно страшно. Она напомнила мне Билла. Идеальный внешне – он был поистине страшным человеком.
- Приятно познакомится. Да не бойся – я не укушу! – Гретта положила свою руку на мою и посмотрела мне прямо в глаза.
«Я не укушу. Но если только чуть-чуть, - сказал Билл и впился в мою шею острым, как игла, поцелуем».
Весь полет я сидел как на иголках и мял в руках бумажку с адресом дома бабушки в Магдебурге. Я даже не знал, жива ли она. Я ни разу в жизни её не видел.
Достав из сумки зеркало, я стал придирчиво разглядывать себя. Раскосые зелено-карие глаза, тонкий нос, как у отца, узкая полоска плотно сжатых губ – от мамы, и зловеще чернеющая родинка под ними – от дяди. В детстве сестра иногда дразнила меня за неё – говорила: «Билл, а у тебя муха по подбородку ползет». Я каждый раз покупался на её шутку и хлопал себя рукой по подбородку, а Лиззи громко и заливисто смеялась. А потом, когда мы стали старше, сестра призналась, что больше всего на свете хотела бы иметь такую же родинку, потому что она «выглядит безумно сексуально». «Шлюховатую родинку» - это определение подходило ей больше.
Даже здесь дядя не поленился испоганить мне жизнь.
В Германии был дождь, как и дома. Только еще сильнее – я еле успел раскрыть зонт и добежать до ближайшего такси. Скороговоркой выпалив адрес, я плюхнулся на заднее сиденье и уставился в окно, пытаясь разглядеть родную страну отца. Серые дома, серые люди, все спешащие куда-то по своим делам. Я не имел представления о том, кто они такие, а они в свою очередь и не подозревали о моем существовании.
Но так легче чужая – Родная страна встретила меня на редкость гостеприимно.
«Эти ночи. Бесчисленное количество. Они пролетели, словно один миг, одна секунда. «Живи секундой». Как я был прав тогда! Вот только что-то эта секунда слишком уж сильно затянулась.
Как часто эти мысли теперь у меня в голове. Вообще я понял, время для того, чтобы думать, мечтать. Время для того, чтобы умирать. Каждому свой предел. Жаль только – не узнать, какой именно.
- Завтра воскресенье, Билл, - Герард улыбнулся.
- Знаю, я уже заранее поздравил брата, - голос был спокойным, не единой эмоциональной нотки.
Папка выскользнула из рук и, упав на землю, открылась. Сильный ветер тут же подхватил листки, лежащие внутри, и белыми клочками растрепал их по всей дороге.
- Они будут счастливы. Вчера мы ездили на узи – у Гретты будет двойня, - я улыбнулся и еле заметно кивнул.
Конечно, мой брат будет счастлив.
Тепло…
Ветер больше не казался таким холодным.
Легкий, почти неслышный хлопок.
Я даже не совсем понял, что произошло в этот момент. В какое-то мгновение я повернул голову, чтобы в последний раз взглянуть на небо, так как прекрасно понимал, что сейчас произойдет.
Что-то маленькое, стальное и невероятно горячее вскользь прошло по моему виску, обжигая его словно языком пламени. С этой секунды время как будто замерло, растянулось. Я, как в замедленном кино повернул голову, столкнувшись взглядом с Герардом – черным, холодным, ничего не выражающим, потом с остекленевшими глазами Джениса, словно умоляющими, как-то грустно смотрящими на меня из-под светлых бровей. Не знаю, что меня подтолкнуло в этот момент, но я, слегка пригнувшись, бросился бежать, неважно, куда, лишь бы подальше отсюда. Ветер бил в лицо – листки, валяющиеся на дороге врезались мне в грудь, нанося такие удары, будто они были сделаны из стали. Я боялся оглянуться – время снова потекло привычным чередом. Со свистом мимо меня пролетело что-то, потом еще и еще.
А я бежал, бежал вперед. Нырнув с головой в придорожные кусты, я запнулся обо что-то выпирающее из земли, упал и кубарем скатился вниз по какому-то пологому склону, больно ударившись о древесный ствол. Все тело сковало болью, а по виску, не переставая, сбегало что-то теплое и щиплющее. Но я, не обращая на это внимания, поднялся на ноги и побежал дальше, заслоняясь руками от хлеставших по лицу веток.
- Падла, где же ты?! – послышался глухой крик, но он был так далеко, что я облегченно прикрыл глаза.
Туфли на каблуках мешали бежать, постоянно увязая в рыхлой почве, я на секунду остановился и, скинув их, устремился дальше в одних носках. Камни и корни больно врезались в ноги, заставляя мои губы невольно кривится, но вскоре я привык и к этому.
Лишь бежал, не оглядываясь, не останавливаясь, не переводя дыхания.
Герард все кричал мне что-то вслед, но потом его голос стал еле различимым, позже и вовсе стихнув.
А я все бежал.
Лишь когда я достиг каменистого берега какого-то озера, усталость все же дала о себе знать. Я почти без чувств рухнул на колени, проехав метра три по крупной, гладкой гальке и оказался почти у самой кромки воды.
От озера веяло ночной свежестью, я опустил руки по локоть в воду, тяжело дыша, и крепко зажмурил глаза.
Слабые волны ласкали и холодили горящую кожу. Я зачерпнул воду в пригоршню и плеснул себе на лицо.
Наварное, со стороны это смотрелось очень красиво – сотни прозрачных брызг переливаются в свете луны.
В голове один за одним стали мелькать картинки только что произошедших событий.
Герард знал о просьбе Джениса. Значит ли это то, что они были заодно? Вряд ли. И даже не потому, что Герард убил его – этого можно было вполне ожидать от такого страшного человека. А потому, что я не мог понять, зачем было устраивать всю эту ахинею с документами. Чтобы убить меня? Абсурд! Герард мог спокойненько прикончит меня еще в доме, отловив где-нибудь за углом.
Нет, эта версия отпадала сразу. Тогда что?
Голова жутко болела в виске. Каким чудом в меня не попали с расстояния вытянутой руки, я не мог понять до сих пор.
Чертова вера в Судьбу и Ангела Хранителя о которой все время твердила мама.
Неужели все это правда?
Я прикоснулся холодными, мокрыми пальцами к виску, резкая боль пронзила все тело иглой. Я вскрикнул, успев лишь выставить вперед руки, и упал в воду, потеряв сознание.
Последняя мысль, мелькнувшая в голове, была: «Прости Том, меня не будет».
Сколько мы ехали, я не понял, потому что задремал в дороге под мерный стук дождевых капель о крышу машину.
- Приехали, молодой человек. Ох, и много же вы мне должны, - пожилой водитель уставился на меня уставшими, пожелтевшими глазами. Я, не глядя, сунул ему несколько крупных купюр – явно больше того, что я был отдать на самом деле.
Перекинув через плечо сумку, я, сутулясь, вылез наружу.
Чертов ветер. Казалось, он тут же запустил свои мерзкие коготочки мне под пальто.
Я застыл перед небольшим, стандартным для Германии серым домиком. Дождь придавал его слегка облезшему фасаду еще более жалкий вид. Я сделал пару шагов по размякшей земляной дорожке и дотронулся кончиками пальцев до калитки. Когда-то отец вот так же дотрагивался до неё, возвращаясь из школы. Немного помедлив, я открыл её и неуверенным шагом взошел на крыльцо, закрыв огромный черный зонт, который ветер ежесекундно грозился вырвать у меня из рук.
Стеклянная дверца была завешана с той стороны тюлем, окна тоже плотно зашторены. Я уже было занес руку, но остановился.
А может не стоит. Может, лучше развернуться и уйти – забиться в угол и провести там остаток дней. Никто и не вспомнит о моем существовании.
Но почему-то вместо этого я стучу ровно три раза.
Тишина.
Нет ничего страшнее. Тишина и щемящее чувство ожидания.
Ничего.
Должно быть, дома никого не было.
Я подождал минут пять и начал спускаться с крыльца, отчего-то сжимая кулаки до посинения.
- Юноша, вы что-то хотели? – скрип открывающейся двери, и дребезжащий женский голос заставил меня остановиться и обернуться.
Несколько секунд я молча смотрел на сгорбившуюся в дверях пожилую женщину в каком-то блеклом платье и противоестественном темно-коричневом парике на голове.
- Да. Я хотел бы увидеть… Билла, - не думал, что мне будет так сложно произнести его… свое имя.
- Билл? А его нет дома. Но он скоро придет. Проходите, подождите его – я как раз печенья испекла, как чувствовала, что у нас сегодня гости… - я перешагнул через порог, бурчание женщины доносилось уже откуда-то из другой комнаты
В дом пахло корицей и какими-то неброскими цветочными духами. Почему-то этот запах мне очень понравился – не то, что дома – сырость и затхлость.
Повесив пальто на вешалку, я натолкнулся взглядом на фотографию в деревянной рамке – маленький, наверное, еще тринадцатилетний отец сжимает в руках должно быть новенькую гитару и жизнерадостно улыбается прямо в камеру. Я снял снимок со стены и, приблизив его к лицу, дотронулся кончиком носа до стекла.
Какое-то странное чувство пронзило се тело. Я испуганно огляделся и увидел стоящую в дверном проеме женщину, внимательно смотрящую на меня.
- Это Том, мой сын, он…
Я кивнул, плотно жав губы, к глазам подступали слезы.
И вдруг, не выдержав, я рухнул на колени и, прижав к груди фотографию, разрыдался, хлюпая носом.
Боже, как долго я не плакал.
Как же я стыдился этого чувства.
- Не надо, не надо, не надо, не плачь – я почувствовал теплое дыхание на своей щеке, но лишь силене затрясся, прижав колени к груди.
- Теперь ты дома – все будет хорошо!
- Дома? – я, как испуганный совенок уставился на женщину, почувствовав себя маленьким ребенком, совершенно забыв, сколько мне сейчас лет.
- Вставай, пошли, - я кое-как поднялся на ноги и вслед за женщиной направился в комнату. Там было уютно – кружевные шторки на окнах и округлая бежевая мебель.
Опустившись на диван, я заметил валяющуюся на нем тетрадку. В ней были какие-то даты и короткие записи аббревиатурами.
- Где же ты был все это время? – этот вопрос застал меня врасплох. Я же приехал отомстить дяде, а тут…
- Не рассказывай, я знала, что ты приедешь именно в дождь.
- Сегодня первое сентября. День рождения… отца, - я устало закрыл глаза руками, чувствуя себя безумно виноватым перед бабушкой.
- И не только. А, кстати, где же он сам?
- Он не приедет. Он… - я уже было собрался с силами для этой фразы.
- Умер… - закончила за меня женщина, - я знаю, я почувствовала это, но Билл почему-то отказывается верить.
- Билл… Почему именно Билл?
- Что? - бабушка вздернула вверх седые брови.
- Почему вы так назвали своего сына?
- Не знаю, мне подсказал внутренний голос. А тебя…
- Билл, - я отвернулся, закусив костяшки на кулаке, что бы не закричать. Всего четыре буквы, а, сколько в них боли.
Резкий порыв ветра распахнул окно, впуская в комнату целый сноп дождевых капель. Бабушка бросилась закрывать его.
Хлопок и в комнате снова стало тихо и душно.
- Том? – тихий, еле слышный шепот сзади.
Я медленно повернул голову, словно оттягивая момент.
Посреди комнаты стоял человек, закутанный в синий плащ. В грудь врезалась рукоятка пистолета – право на ношение оружия я получил спустя два смерти отца.
Я пытался разглядеть глаза человека, которого так искреннее всей душой ненавидел.
- Он умен. Ты убил его! – я нашел в себе силы, чтобы вскочить и выхватить пистолет, направив его прямо в грудь дяде.
- Стреляй…
Так спокойно, будто он всю жизнь ждал этого. А может, и правда, ждал. Он наконец-то вышел из тени, и я смог поближе разглядеть его. Уставший, измученный взгляд, шрам, проходящий через правую скулу, сжатые губы и темно-русые волосы, видневшиеся из-под шляпы.
- Ну же, Билл…
Легкий, почти неслышный хлопок.
