Двадцатидевятилетняя Алла Петрова больше десяти лет работала в бухгалтерии Союза Художников, куда её устроили знакомые родителей. Сидя на этом тёплом, но скучноватом месте, за своим рабочим столом у компьютера, она, то и дело, засыпая, клевала носом. Девушке было невыносимо скучно сидеть в одной комнате с очень полными, тоскливыми женщинами постклимактерического возраста, и она с завистью смотрела на художников, приходивших платить членские взносы и делать прочие платежи. Эти интересные, странноватые люди были какие-то беззаботные, хорошо выглядевшие, часто лет на десять моложе своего возраста, смело, затрапезно (свитер-джинсы) или стильно одетые, кто во что, а говорили они, почему-то много и в полный голос. Часто смеялись, очень весело и тоже громко. Иногда они даже позволяли себе капризничать как избалованные маленькие дети. Это было забавно или, как говорится, «прикольно». Сразу было видно то, что они не привыкли работать в коллективе. Это были, в основном, мужчины, которым было за пятьдесят лет, но было и достаточно молодых, и женщины там тоже встречались. Особенно Алла завидовала своим ровесницам, многие из которых были красивыми, стройными и с устроенной личной жизнью. При этом у них была интересная творческая жизнь. «Счастливые!..» - думала девушка, и ей тоже хотелось работать творчески, но она не смогла никуда поступить. Специально она брала отпуска и ездила на предэкзаменационные просмотры, но до экзаменов её не допускали. В творческие техникумы и вузы вообще поступить крайне трудно, даже очень подготовленным абитуриентам, особенно, если на актёра собираешься учиться, впрочем, и в литературный, и в музыкальный, и в художественный тоже поступить практически невозможно. Алла Петрова собиралась учиться на художника, но почти не имела должной подготовки кроме художественной школы и частной изостудии, где художник серьёзно готовил своих учеников к поступлению, но у Аллочки получалось слабо, и педагог никаких прогнозов не давал и честно отговаривал Аллу от её затеи, предлагая идти на прикладника. Девушка попыталась, было, обучаться народным промыслам, но у неё оказались неловкие руки, и это у неё выходило ещё хуже, чем в студии у живописца. Вот Алла и кисла в бухгалтерии, целыми днями просиживая за столом и отращивая себе зад, а в выходные занималась любимым хобби. Она рисовала, хоть и плохо, но все её знакомые и родственники были одарены её «шедеврами».

Вообще-то, она, по совету знакомой, получившей должность ассистента режиссёра в каком-то заштатном театрике через постель, надеялась познакомиться с кем-нибудь из художников, чтобы тот направил её, подготовил и помог получить художественное образование. Хороший вариант был бы, если б Алле удалось выйти за одного из них замуж, хотя из художников, как правило, получаются плохие мужья. Почти все они эгоисты да и, как о них говорят, «тупые, как спортсмены», к жизни не приспособленные совершенно, часто до преклонных лет живут с мамами или жёнами, заменяющими им матерей. Как правило, это нищий неврастеник, так называемый, «непризнанный гений», который, не будь дураком, сядет на тебя и поедет, а ты будешь на него зарабатывать, готовить, заботиться, как о ребёнке… Либо он здорово пьёт, либо изменяет постоянно, не дай, Бог, заразит ещё чем-нибудь, либо просто неряха, асоциальный тип, короче, маргинал. Среди них встречаются и крайне невоспитанные, бестактные люди, которых метко и ёмко называют «токсичными». Бывают исключения, конечно, да только встречаются они не часто.

Впрочем, эти художники не обращали внимания на Петрову, так как та была некрасивой. У неё было самое обыкновенное, не очень симпатичное, круглое лицо, крупноватая голова, короткая шея, посредственная талия, широковатый таз и тяжелые бёдра. Алла не доросла до 160-ти сантиметров, её ноги были полными, а она ещё и ставила их косолапо. Девушка страдала из-за своего внешнего вида.

Характер же у Аллы был тяжеловатый и неуживчивый. У неё почти не было друзей, приятелей, ухажёров, так как она их, буквально, отпугивала, благодаря чему, была девственницей. К сожалению, неловкая девица не умела общаться, всех раздражала своей безудержной разговорчивостью, а люди раздражали её. Она не терпела чужого мнения, не воспринимала человека, мыслящего по-другому. Чужой образ жизни и мыслей, не совпадавший с её взглядами и убеждениями, был для Аллы, как нож вострый, а чужие высказывания резали ей слух, и она морщилась, как музыкант от фальшивой ноты, в то время, как сама она была невоздержанной на язык настолько, что от неё даже, бывало, убегали или, отбиваясь, обижали в ответ. Но она этого не замечала и не понимала того, что постоянно, походя, обижает людей, нечаянно задевая за больное. Так бедная Алла со многими перепортила отношения, и у неё осталась одна самая терпеливая подруга, неуверенная в себе, такая же «серая мышка» по имени Лида, только тощая, мелкая, как воробей, да ещё и прыщавая. Алла же не понимала того, что вскоре может оказаться вообще без друзей, и продолжала ляпать одну бестактность за другой, но при этом бурно реагировать на шпильки в свой адрес. Они доводили её, буквально, до истерик.

Особенно болезненны для Аллочки были обиды по поводу её личной жизни, то есть, её отсутствия, возраста, фигуры, роста и внешнего вида вообще. Алла записалась в две спортивные секции по баскетболу и прыжкам в длину, постоянно висела на турнике, но выше так и не стала. Конечно же, как и множество женщин, она пыталась худеть. Петрова расстраивалась из-за своего телосложения, с которым тяжело было жить во времена культа долговязых манекенщиц, так называемых, «моделей». Вокруг – длинноногие, тощие девицы с узкими бёдрами, объёмными длинными, яркими волосами, симпатичными лицами и большими глазами, а она… да и люди «подливали масло в огонь», обсуждая особенности её тела, считая это физическим недостатком, и сочувствовали девушке, которой здорово не повезло. В результате, на пляже она стеснялась раздеваться. Всё это отравляло ей жизнь, и даже, бывало, она словесно доказывала всем и каждому то, что у неё «такой тип красоты», повторяя слова маминого приятеля, делавшего ей комплименты о том, что у неё такая уникальная особенность, и это очень сексуально, на что люди только ухмылялись. Алла мечтала похудеть до интересной худобы со впалыми щеками и узкими бёдрами, что осталось мечтой, так как это было невозможно, тем более с её неорганизованностью, ленью, слишком хорошим аппетитом и недостатком силы воли. Разве что, юбки и платья макси да чёрная одежда делали её чуточку стройнее, но в обуви на высоком каблуке она ходить не умела, поэтому маялась на них, как в колодках. Мать «любила» покупать ей неудобную обувь на шпильке и с острым носом, да ещё и тесную. Во время примерки Алла всегда терялась и каждый раз покупала туфли, в которых совершенно невозможно было ходить, и страшно в них мучилась. От этого у Петровой выросли шишки у искривлённых больших пальцев ног, и девушка страдала от сильных болей в этих местах, что, опять же, мешало жить. Ходила она всегда медленно, тяжело…

Волосы у Петровой были жидковатые, прямые, тёмно-русые, и все попытки Аллы как-нибудь их улучшить были тщетными. Она натирала голову луком, от чего постоянно этим луком пованивала. И как бедняга ни старалась, её волосы оставались такими же прямыми и без объёма, но только всё сильнее темнели. И этот тёмно-коричневый пигмент, какой-то, даже, жирный, был настолько сильным, что волосы почти не поддавались окраске. Перекрасить голову самостоятельно (на салон у неё денег не было) у Аллы долго не получалось. Если она хотела выкрасить их в светло-пепельный цвет, какой был у неё в детстве, они вместо этого становились неприятного жёлто-рыжего цвета. И «милые, тактичные» люди, несмотря на то, что Алла расстраивалась, раз 20-ть на дню обзывали её «рыжухой». Когда она захотела стать блондинкой, то цвет её волос стал пронзительно жёлтым с каким-то даже лимонным оттенком. Те же злые языки тут же прозвали её «МериЛИМОНро». Поверх этого неудачного лимонного цвета она решила покрасить волосы в пепел, а получился зелёный цвет. Следующая окраска дала волосам тёмно-синий цвет с фиолетовым отливом. А смылся он очень быстро. Хоть плачь от отчаяния. И снова все смеялись над ней, так как её ещё и не уважали.

- Как же не везёт! Мне же скоро рожать будет поздно! После тридцати уже опасно будет… - думала девушка, мечтавшая о ребёнке.

И вдруг, как тогда показалось Петровой, «жизнь, наконец-таки, повернулась ко мне не тем местом, каким поворачивалась обычно, а своим прекрасным лицом. Нашёлся человек, который полюбил меня с самого первого взгляда!» - написала она в своём дневнике.

Игорю Ивановичу Притуленко было 45 лет, и он был дважды вдовец, детей у него не было, как позже узнала Алла. Он был ещё вполне красивым мужчиной. Брюнет с интересной проседью. Они познакомились в бассейне, куда ходил Алла, очередной раз тщетно пытаясь похудеть, для чего истязала себя кролем и брасом. Баттерфляй ей не давался.

- Мужчины не собаки, на кости не бросаются! - неудачно схохмил видный мужчина, от чего Петрова страдальчески поморщилась.

- Я и не собираюсь худеть! – хмуро ответила она, - с чего это вы взяли?

- Вот и правильно! Потрясающая у вас фигура, а ещё волосы и лицо! И вся вы просто чудесная девушка! Интеллигентная, я вижу, а какая интересная! Красавица редкостная! Само очарование!.. Наверно, отбоя от кавалеров у Вас нет! Впрочем, я вижу, Вы привыкли к восхищениям и комплиментам. Нет? Да, конечно же, у большинства дурной вкус! Понимания нет совсем. Вы не на любителя. Вы – на знатока! Сколько же Вам лет? Вы совершеннолетняя, я надеюсь… Вам есть восемнадцать-то? Хорошо… Пойдёмте-ко в кафе!

Петрова взглянула на него хмуро и недоверчиво. «Интересно, зачем эти льстивые комплименты? Так я ему и поверила! Не иначе женатик задарма в койку затащить хочет! Думает, усыпить мою бдительность лестью, дескать, такая не откажет! А, может быть ему охота пожрать за мой счёт да сбежать… А фиг-та! Щас нажрусь в этом кафе до отвала да свалю к едрене фене! Будет знать, как девушек обманывать!»

Игорь Иванович, галантный кавалер, купил девушке чудесный букетик ирисов, и сводил в неплохой ресторанчик, где они поели блинов с икрой, а потом напились душистого чаю с необыкновенно вкусным десертом. «А волосы какие красивые у тебя! Как платина блестят!» - сказал он, глядя на её пережжённые, посечённые, сухие волосы, свисавшие редкими сосульками. Разомлевшая Алла подумала: «А я, пожалуй, залезу к нему в койку, перепихнусь (хрен с ней, с девственностью, раз до этого никто не позарился) да залечу. Замуж не выйду, зато рожу. Хоть ребёнок у меня будет…» Но вышло всё совсем по-другому.

Игорь, потерявший двух предыдущих жён, которые, по его словам, погибли из-за несчастных случаев, был теперь холост, но не стал тащить девушку к себе, а проводил её до подъезда, обещав позвонить и пригласить в театр. «Ну вот и этот слился! – с огорчением подумала Петрова, - да что же я за невезучая такая?!» Но каким же было её удивление, когда раздался телефонный звонок, и новый кавалер пригласил-таки её в театр.

Роман закрутился с необыкновенной силой. Игорь ухаживал за Аллой очень красиво. Дарил букеты, водил на концерты, в театры, музеи, рестораны и кафе…

Познакомился с её матерью, а та смотрела на него, почему-то, с тревогой. На вопрос дочери она с сомнением ответила: «Слишком уж он идеальный какой-то! Подозрительно это как-то выглядит...» Отец же Аллы просто его не выносил, возненавидев с первого же взгляда. Этот неказистый, косолапый, крупноголовый пожилой человек, на которого Алла была очень похожа, сразу воспылал ненавистью к обходительному красавцу и, грубо ругаясь, отговаривал жену и дочь выходить за «эту сволочь».

Игорь же очень настойчиво торопил их обеих со свадьбой, хотя и двух месяцев со дня их знакомства не прошло. И вот, они подали заявление в ЗАГС. Алла, несмотря на недобрые предчувствия и кошмарные сны, готовилась к свадьбе, шила платье в ателье и была очень рада тому, что её, наконец-таки, полюбил такой импозантный мужчина. Ей и самой безумно хотелось, наконец-таки, выйти замуж, и она была на седьмом небе от счастья, когда жених церемонно целовал её в руку, кормил на убой в лучших ресторанах и дарил ей конфеты и роскошные букеты. На свадьбу он подарил её очень красивое жемчужное ожерелье. Счастливая, несмотря на кошмарные сны, Алла уволилась со своей скучной, но не пыльной работы и погрузилась в предсвадебную суету. «Неужели свершилось?!» - с волнением думала она.

И вот, свадьба! Красивое белое платье! Фата! Петрова выходила замуж, будучи ещё девственницей. Гости поздравляли невесту и её родственников и многие из них плакали от счастья. Бабушка подарила ей свою икону Спаса Вседержителя, с которой не расставалась с детства, и сказала, что она фамильная, и её надо беречь. Лишь одна старая, седовласая женщина в тёмном платье сидела за столом, будучи мрачнее тучи. Свекровь. Раньше Алла её не видела. Игорь, почему-то, избегал их знакомить. И вот, в дамской комнате старуха подошла к ней и быстро прошептала ей на ухо: «Ноги в руки и беги отсюда! Слышала?! Спасайся, иначе пропадёшь!» и поспешно вышла.

«Понятно, почему он меня со своей матерью-то не познакомил. Похоже, у той не все дома! Хорошо, что не с ней жить будем, а отдельно!» - подумала Алла. Веселье продолжалось, счастливая невеста неумело станцевала вальс с женихом, перед тем долго этому обучаясь в студии бального танца, и еле этому научилась, потом бросала букет, который под хохот и визг молодых женщин поймала тихая Лида с серьёзным лицом, верная подруга Аллы, бывшая свидетелем на свадьбе. Потом, на ночь глядя, молодые поехали якобы в свадебное путешествие, как сказал всем Игорь, а на самом деле он повёз её куда-то за город, где он обитал в отдельном доме на отшибе посёлка.

Ехали они часа два, если не дольше. Алла в машине крепко заснула от усталости и новых впечатлений. Она не заметила того, как вместо бунгало на берегу моря, прибыли в элитный посёлок уже под утро, а когда подъехали к большому тёмному дому среди высоченных елей, новобрачную поразила очень высокая ограда со спиральным «орнаментом» из колючей проволоки наверху и с протянутыми проводами. «Как в тюрьме…» - подумалось Алле. Высокие, металлические ворота раздвинулись, и автомобиль въехал на территорию участка. Выгрузив чемоданы и прочие вещи Аллы, водитель поднял их на крыльцо дома, а Игорь, отпирая мощную металлическую дверь, самодовольно сказал супруге, что на ограде, кроме колючки, ещё и электричество под напряжением. «И враг не пройдёт! Даже ОМОНу да спецназовцам мою крепость не одолеть!» - весело похвастался он.

Они вошли в дом, и водитель поднял вещи Аллы на второй этаж, где была её крошечная комнатка, похожая на кладовку, так как окна в ней, почему-то не было. Но эту комнату Алла только потом увидит, а пока она с облегчением сбросила туфли, так как у неё немилосердно болели ноги, а шишки у искривлённых больших пальцев ног покраснели и распухли. В супружескую спальню вела дорожка из свечек в низеньких металлических розетках, и лепестков красных роз. Всё было засыпано этими лепестками. Алла шла в спальню, поддерживая свадебное платье, так как без туфель на каблуках оно было длиннее, чем её ноги, и она рисковала наступить на него и упасть. Лепестки роз лежали и на шёлковом белье супружеского ложа. Вошёл Игорь и принёс Алле шампанского. Они чокнулись и закусили клубникой в шоколаде. Алла итак была пьяненькая, а тут и вовсе опьянела. Ей было мало надо, чтобы захмелеть, так как она была маленького роста и непривычной к выпивке. Игорь расстегнул ей корсет, и стал снимать с неё белые чулочки. Впервые в жизни девушка осталась с мужчиной наедине. И так же, впервые в жизни, она ощущала на себе прикосновение его рук. Он целовал её лицо и тело сначала нежно, но всё больше его поцелуи стали походить на укусы, а ласки – на щипки, и всё это было довольно-таки болезненно. Груди он ей прокусил аж до крови. Несколько раз он её довольно-таки сильно придушил, и Алла испугалась того, что вот-вот задохнётся. Дефлорация была крайне болезненной, и девушка, истошно закричав, на какое-то время потеряла сознание, из-за чего новоявленный муж довольно-таки больно отхлестал её по щекам. Однако, бедная Алла, поражённая грубостью г-на Притуленко, оцепенев, всё это стоически вытерпела, конечно же, не получив никакого оргазма и вообще удовольствия, после акта, но заснула быстро, так как была очень усталой. Свадьба оказалась для неё довольно-таки сильным стрессом. Утром Алла ещё сладко спала, и могла бы так проспать ещё долго, так как устала после свадьбы, что было для неё, хоть счастливым, но, всё ж таки, стрессом, но Игорь довольно-таки резко и агрессивно растолкал её и потребовал: «Быстро на кухню метнулась завтрак готовить! Я прислугу уволил. Зачем она мне, когда баба есть!», и сонная Алла, посмотрев на него не просто удивлённо, а ошарашено, отправилась на кухню делать омлет.

- Надеюсь, это не всё, что ты умеешь? Могла бы что-нибудь посложнее приготовить… - пробурчал он и принялся с аппетитом поглощать завтрак. Алла сидела рядом с ним на кровати, в розовом халатике, шокированная тем, что Игорь стал, мягко говоря, странно себя вести. Между тем, Притуленко поел, напился кофе, громко рыгнул, после чего стал благостным и какое-то время валялся в постели, тупо пялясь на плазменную панель, где показывали соревнования по биатлону. Аллу он отправил на кухню мыть посуду. Посуды накопилось много, а посудомоечную машину Алла ещё не освоила. Она хмуро мыла посуду, несмотря на то, что между ног у неё саднило после болезненного нарушения девственности.

Потом Игорь сходил в туалет и велел Алле застилать постель. Она принялась за работу, и вдруг Притуленко увидел пятно крови на простыне и, указав на него, недовольно и довольно-таки злобно спросил:

- Что это ещё за гадость? Совсем, что ли обалдела?! У тебя менструация, что ли?

- Нет, это из-за того, что я была девушкой, - ответила Алла.

- Что ж ты врёшь-то?! – рявкнул Игорь, - Неужели я поверю в то, что в таком возрасте у тебя ещё ни разу не было мужика?! Тебе же под тридцатник уже! Только простыню и матрас мне изгадила! Вот же свинья!

Ничего не понимающая Алла, пришедшая в ужас от разительной перемены в любимом человеке, заплакала, уверяя, что говорит правду, но Игорь только недобро усмехался. Она, горько плача, недоумевала: «Что происходит?! Я его не узнаю!».

- Почему ты меня так обижаешь? - почти прошептала она, уже чувствуя бессознательный страх перед этим человеком.

И вдруг произошло неожиданное. Алла получила тяжёлую оплеуху, наотмашь, от чего упала на пол, по которому по инерции проехалась и ударилась головой о батарею отопления. Ещё, ни разу в жизни, её никто и никогда не бил…

А потом г-н Притуленко завязал на её шее верёвку и на этой верёвке притащил девушку в ту комнату, где стояли её чемоданы, а на полу лежал матрас. Там он привязал жену к батарее, продолжая методично её избивать, и бил её до тех пор, пока не устал, а она не лишилась чувств. Уходя, он взял ковш, окатил её водой из ведра, которое там стояло, и запер её на замок снаружи. Петрова не знала, сколько времени пробыла без сознания. Из носа её текла кровавая слизь, губы распухли, под глазами у неё были чёрные синяки, всё распухло, от чего её глаза почти не открывались. Она сидела на полу вся в крови да синяках и ничего не понимала. Она даже решила, что просто спит, а это – кошмарный сон. Но нет. Всё это происходило наяву. У неё даже «крыша поехала от ужаса», как она потом рассказывала, вспоминая пережитое. «Он что, внезапно сошёл с ума?!» - думала Алла в смятении. Через какое-то время избитая, увидела в углу своей камеры два ведра – пустое для туалета и полное, где была вода и ковш. «Наверно, пить и умываться…» - машинально подумала она. Было ясно то, что мышеловка захлопнулась, и выбраться отсюда будет практически невозможно. «Бедная моя мама! Она этого не переживёт. Ведь думает сейчас, что я в свадебном путешествии, и в медовый месяц меня лучше не беспокоить. Знала бы она, бедная! А я-то подвоха не почувствовала! Да и мать тоже тревожилась, словно бы, предчувствовала беду. А отец вообще неистовствовал. Он даже на свадьбу не пришёл! И как же это я свекрови-то не поверила! Вот дура! И теперь я в плену. Неужели я могла подумать, что меня, такую уродину, мог полюбить красивый, ухоженный и хорошо обеспеченный мужчина… - в отчаянии ругала себя несчастная женщина, - Надо срочно отсюда выбираться и подавать на развод!.. Видать, не суждено мне быть счастливой…» - думала она, рыдая. Избитая Алла, у которой всё болело, довольно долго громко и протяжно выла, но из-за хорошей звукоизоляции снаружи её никто не мог услышать.

Потом она заснула на матрасе, с подложенной под голову тощей и жёсткой подушкой и укрывшись жидким шерстяным одеялом серого цвета. Бедная Алла спала до тех пор, пока не вернулся её мучитель. Он отвязал верёвку от батареи и отправил жену на кухню готовить обед, не забыв залепить ей весомый подзатыльник и хорошенько наподдать ей ногой под зад со словами: «Шевелись, жирная жопа! Жрать охота!». Он оказался не только садистом физическим, но и моральным. Каково это было слышать бедной Алле!

Кухня была хорошая, современная. На ней даже работал телевизор, по которому шёл какой-то бразильский сериал, но только окно было забрано не только решёткой, но и сеткой типа рабицы, только очень мелкой. Вообще, все окна были со звукоизоляционными стеклопакетами и со ставнями, которые запирались на ночь. А звукоизоляция в доме была сделана профессиональная. Игорь не преминул похвастаться: «Кричи – не кричи, никто не услышит!» и издевательски засмеялся. Задрав у Аллы халат, он убедился в том, что у неё нет месячных, и сказал: «Надо же, действительно целка! Вот это да! Впрочем, это не удивительно. Редкостная уродина! Кому такая нужна… Едва ли такая страхолюдина вообще ебабельна, а вот, для меня – сойдёт. Вот тебе кулинарная книга. Продукты – вот. В этом холодильнике и в этом шкафу!» Холодильник и шкаф были такие огромные, каких Петрова, которая была уже не Петровой, а Притуленко, ни разу в жизни не видела. Открыв поваренную книгу, бедная женщина принялась готовить. Всё её тело ломило, а голова так и раскалывалась. Она пощёлкала пультом и стала слушать интересный документальный фильм по телевизору. А мозг её напряжённо работал: «Как же выбраться отсюда, пока он меня не искалечил? А если убьёт... Бедная мама!.. То-то он нас со свадьбой-то так торопил! На цыпочках, ведь, долго не простоишь! Ему было трудно притворяться, следя за тем, чтобы ничем не выдать свой истинный нрав, вот и торопился, чтобы, наконец-таки стать самим собой…»

Готовить нужно было не просто вкусно, но и как только можно быстрее, поэтому, несмотря на боль, Алла работала руками очень проворно, так как панически боялась того, что её изобьют снова. Алла Притуленко запекла в духовке гуся с яблоками, приготовила прямо-таки, царский салат и украинский борщ. Из гостиной, где г-н Притуленко сидел за компьютером и лазил по интернету, донеслось: Побыстрее нельзя? А то я от этих аппетитных запахов кончусь сейчас!», и бедная жена так и забегала, сервируя стол. Поставила графинчик водочки, солёные грибы и огурцы на закуску, а заодно – бутылку красного вина. Поставила бокалы, порезанный хлеб…

- Могла бы пирогов напечь! – проворчал муж, - Щас как дам больно!

Он замахнулся на Аллу кулаком, и та опрометью рванула на кухню, откуда вскоре принесла борщ в супнике.

- А ну метнулась за сметаной! – рявкнул г-н Притуленко, и Алла, сбегав на кухню, положила ему в борщ ложку сметаны.

- Ты не садись! – сказал Игорь жене, - Жри на кухне. А то мне на рожу твою смотреть да чавканье твоё слушать не охота. Аппетит только портить! Ну, пошла вон!

Алла скрылась на кухне. Она уже не обижалась. Ей было не до того. Она думала только о том, как же ей, как можно быстрее отсюда сбежать.

- «Мусик, готов ли гусик?» - процитировал муж Ильфа и Петрова, а потом добавил: - Шевели булками, корова, тащи уже гусяку!

Алла принесла гуся и отрезала от него кусок. Подобревший от сытости, Игорь сказал ей: «Брысь!», и Алла скрылась на кухне, где в другой духовке подходил яблочный штрудель. Такой, вот, кулинарный подвиг смогла она совершить из-за страха перед избиением.

Напившись чаю с яблочным штруделем, Игорь совсем размяк и начал зевать. Точно так же, с протяжным писком зевала дворняга Альма в деревне, где Петровы летом снимали дом в качестве дачи.

Воспользовавшись тем, что муж задремал и забыл о ней, Алла стала исследовать дом, который был не очень большой, но выглядел так, словно в нём собираются держать двойную оборону. Окна крошечные, с решётками да сеткой и на ночь забранные мощными ставнями были во всём доме, как на нижнем, так и на верхнем этажах. Алла с ужасом понимала то, что выбраться отсюда совершенно нереально. А ей пора уже рожать ребёнка, но не от этого же урода, а от нормального человека.

Вдруг вспомнилось Алле её плохое поведение с людьми, её апломб (она всегда считала себя умнее других), менторский тон, нетерпимость к чужой точке зрения, и она вдруг поняла то, насколько была глупа и не права. Как отвратительно себя вела с людьми и то, какие гадости о них говорила! И тогда она встала на колени перед иконой Спаса Вседержителя, бабушкино благословение, которую привезла с собой, и, с трудом вспоминая слова молитв, которые шептала перед образами её бабушка, принялась молиться своими словами: «Боженька, умоляю, ради Пречистой Твоей Матери и всех святых, помоги мне выйти отсюда! Я много грешила – обижала людей, так как была очень бестактной, а самой мне слова не скажи! Я хочу исправиться, я буду хорошей, я не стану больше никого обижать, буду молчать, взвешивать каждое слово, только забери меня отсюда!.. Обещаю ходить в храм и молиться Богу! Все посты буду соблюдать! Апостол и Евангелие читать каждый день! Только освободи!..» Она упала на пол и так лежала какое-то время, не шевелясь. Как мёртвая.

И вот, Господь Иисус Христос зашёл в её тесную каморку без дневного света и сказал: «Чадо, ты должна пострадать, чтобы очиститься. Это тебе полезно будет. Не бойся, я не попущу того, чтобы он тебя изувечил, а, тем более, убил. Поживи пока здесь, потерпи ещё немного…» Он погладил Аллу по голове и вышел из её комнатки. Алла лежала на полу, потому что спала и видела во сне Бога, который вдруг крикнул: «Эй! Овца, подь сюды! Шею мне помассируй…» Алла ещё не проснулась, поэтому начала, было, бормотать: «Я иду к тебе, добрый Пастырь, твоя заблудшая овечка…»

Вот и покатилась по рельсам «размеренная» супружеская жизнь. Время от времени Алла терпела жёсткий секс с крайне болезненными укусами и удушением, а также частые побои за малейшую провинность да ежедневные грубость и хамство. Она надеялась кому-нибудь из приходящих в дом тихонько сунуть в руку записку о своём бедственном положении. Но у неё это не получалось.

Перед приходом гостей бедняга сначала стряпала, сервировала стол, а когда гости были на подходе, Притуленко запирал жену в её комнатке, больше похожую на карцер, чем на жилую комнату молодой женщины, а сам нанимал парня или девушку, и они прислуживала гостям, меняя тарелки и подавая блюда.

От отчаяния Алла хотела, было, наложить на себя руки, но вспомнила маму и Бога, поэтому каждый день молилась. Захотела, было ходить в церковь, но муж, конечно же, не пустил её, а только двинул ей в челюсть так, что она упала и треснулась затылком об пол. Священника в дом приглашать Игорь Иванович, понятное дело, тоже отказался, так как на исповеди она могла передать ему сигнал SOS. За эти предложения Алла огребла мощный удар по скуле. Да кто бы сомневался, что будет именно так…

Однажды, очередной раз получив под дых, по лицу, голове и спине, за полинявшие вещи в стиральной машине, бедняга была отправлена на кухню готовить обед. День был дождливый, и осенний моросящий дождь располагал к отчаянию. Готовить было очень тяжело, болело всё тело. В ушах жужжало, в глазах всё плыло, и бегали неприятные «мушки», мешавшие смотреть, и даже вся кожа у неё болела. «Наверно умру… - думала несчастная женщина, - бедная мама, как она это переживёт…». Фаршируя индейку с черносливом, она вскрикивала и плакала от боли, а когда поставила противень с индейкой в духовку, с печальной задумчивостью глядела в окно на дождь.

Но добрый ангел не оставил Аллу. Накормив мужа, Алла сначала мыла посуду, а потом поднялась на чердак, так как Игорь, смотревший футбол в гостиной, потребовал, чтобы она там навела порядок и всё помыла. Алла принялась за работу, но тут дождь закончился, а из-за облаков выглянуло солнце. Избитая женщина подошла к чердачному окошку и задумчиво смотрела на то, что было за воротами этого дома-тюрьмы. Там была воля. Она боялась смотреть на себя в зеркало, но, всё же глянула. В ужасе она спрятала зеркало в карман фартука и снова задумчиво уставилась на улицу посёлка, где в лужах сверкало солнце. И вдруг!..

Алла увидела полненькую фигурку своей матери. Неужели она смогла найти место, где её держат? Вот умница мамочка!» И теперь маленькая женщина стояла у калитки, но её, естественно, не пускали, и она, тыкаясь в запертую намертво калитку, что-то кричала (судя по тому, что она открывала рот), в домофон. Притуленко, естественно, не открыл калитку, потому что смотрел в монитор. Как потом рассказывала мама, он делал вид, что не узнавал её, и, якобы, плохо слышит её голос. «А? Что? Что такое? Не слышу, не понимаю ничего. Совсем не слышу! А? Что вы там говорите? Кто вы? Торгуешь, что ли? Не надо ничего, вали! Я по пятницам не подаю! Пошла отсюда, попрошайка, а не то сейчас полицию вызову!» Мать Аллы ходила туда-сюда как лиса, за неприступными воротами. Не отрывая взгляда от матери, Алла привстала на носочки, насколько ей это позволило искалеченное тело, чтобы её было лучше видно, просунула зеркальце в сетку и, тихонько подвывая от боли, пустила в глаза матери солнечный зайчик. И вот, наконец-то, их взгляды встретились, и мать, увидев плачущую дочь за решёткой и с большим чёрным кровоподтёком в пол-лица, всё поняла. Теперь-то она знала, что делать. Резко развернувшись, старая женщина, неожиданно бодро и решительно пошла в обратную сторону.

Алла, стоя на носочках, смотрела вслед быстро уходящей матери и страшно рыдала, затолкав в рот полотенце, чтобы муж вдруг не услышал, если бы вздумал к ней подняться. Она продолжила наводить порядок на чердаке, плача и моля Бога о пощаде.

И вот, один прекрасный день Алла, делавшая очередную уборку в доме, как обычно, вправившая себе вывихнутые нос, челюсть и ключицу привычным движением, избитая, стонущая и охающая от боли, с забинтованной головой, хромающая, вся в синяках и ссадинах с запёкшейся кровью, следом от удавки на шее, вдруг услышала сначала приглушённые стеклопакетами, но, всё равно, пробивающиеся резкие звуки сирен, а затем - громкие резкие звуки сирен, а затем - громкие звуки ударов, даже сильный грохот, визг и скрежет какого-то инструмента типа болгарки, пилы или автогена, и, еле доползя до окна, посмотрела в него и увидела то, что ранее мощные ворота, распиленные автогеном, уже лежат на земле, а по ним во двор, мигая синими огнями, въезжают сразу несколько автомобилей - машины скорой помощи и полиции, один из которых с решётками (вероятно, для Игоря), и даже автобус телевидения приехал (вышедшие из него, люди уже устанавливали своё оборудование), а несколько парней в чёрной форме, с автоматами и в мощных солдатских ботинках, ворвались в дом, одну за другой высаживая двери. В это время Алла, которая, накормив Игоря обедом, еле ползая, наводила порядок на кухне, брезгливо отбросив швабру, с плачем схватила своего «Боженьку» и принялась его целовать. И вот, один из парней подхватив Аллу на руки, вынес её из дома во двор и уложил на носилки. Игорь смирно лежал на полу с заложенными за голову, руками. Над ним стояли двое омоновцев с нацеленными на него автоматами. Помещённая в машину скорой помощи, Алла, лёжа на носилках, с уже прилаженной капельницей, плакала от счастья и свободной рукой прижимала к груди свою драгоценную икону Спасителя. И в этот момент она забыла о тех проблемах, которые одолевали её до замужества. Ей было всё равно то, как она выглядит, и что у неё с личной жизнью и работой. Главное было то, что она спасена и, наконец-то свободна!..

Выпущенная на волю, Алла испытывала эйфорию и то смеялась, то рыдала от счастья. Однако, ей пришлось долго восстанавливаться после регулярных избиений. Ей загипсовали нос и челюсть, от чего она какое-то время питалась через трубочку, вправили несколько позвонков, вывих плеча, но ещё очень сильно болели сломанные рёбра. Мать навещала свою дочку регулярно, принося той сначала молоко, а после снятия шины с челюсти - холодец, сельдерей, яблоки, творог и сыр. Когда пришла Лида и принесла апельсины, бананы, конфеты и печенья, Алла стала рассказывать ей о том, как она жила с мужем-садистом «в каземате пыток». Она говорила и говорила, всё рассказывала и рассказывала, и никак не могла остановиться, вспоминая каждый день, проведённый в этом страшном доме, где она работала, как каторжная, каждый день терпя страшные мучения. Она всё ещё говорила, как прошло два часа, и Лиду стали выпроваживать медсёстры. На следующий день верная Лида пришла снова, и так она приходила к несчастной подруге ежедневно, пока мать Аллы занималась процессом над Притуленко, и слушала её страшные рассказы. Кроме того, к ней в больницу приходил психолог, но Алла просила позвать священника.

Понимая то, что скоро будет поздно, Алла решила, что будет рожать ребёнка для себя, если не найдёт достойного отца для него. «Ожёгшись на молоке, дуешь на воду… едва ли кому теперь можно доверять и лучше сделать искусственное оплодотворение…» - думала Алла, лёжа на больничной койке. Она постепенно приходила в себя. Приходил батюшка соборовать, исповедовать и причащать её. После этого Алле стало заметно легче. Она давно уже не причащалась.

За окном мела метель. А холодная и раскрасневшаяся с мороза, Лида приносила подруге гостинцы и выслушивала её рассказы до тех пор, пока та не поправилась.

В это время шли одно за другим судебные заседания, брак, продлившийся недолго, был расторгнут, и Алла вернула себе прежнюю фамилию, так как не хотела иметь ничего общего с этим садистом. На суде выяснилось то, что две предыдущих жены Игоря были, фактически, убиты. Не выдержав избиений, они погибли, поэтому ему пришлось инсценировать несчастные случаи, и за взятку отмазываться от ответственности. Оба тела сожгли в крематории и захоронили в урнах. И вот, это дело всплыло на суде. Игорь получил большой срок и вынужден был выплатить бывшей супруге солидную компенсацию за причинённый ей ущерб, моральный и по здоровью. Забирать вещи Аллы из того ужасного дома Петровы послали знакомого с машиной. Им было противно и страшно там появляться, и даже видеть эту «тюрьму», в которой Аллу несколько месяцев изощрённо пытали.

Когда всё было позади, после реабилитации и судов, весной, мать и дочь Петровы переехали на ту самую дачу, которую они каждое лето снимали, и где было очень хорошо – сад, солнышко, пение птиц… Разве что, противная дворняга Альма своим зеванием напоминала Алле о бывшем муже.

Осенью Алла вплотную занялась искусственным оплодотворением. Она ходила по врачам, сдавала анализы, принимала всякие препараты, от чего пополнела, но терпела это ради будущего ребёнка. У неё это получилось, и через девять месяцев ребёнок родился путём кесарева сечения. Мальчик оказался со слабой формой аутизма, поэтому вся жизнь Аллы была посвящена работе по адаптации сына к жизни. Она стала очень набожной, регулярно ходила в церковь, больше не ссорилась с людьми и не страдала из-за неудачной внешности. Алла стала матерью, и больше ей ничего не было нужно кроме обожаемого сына, который оказался очень талантливым, несмотря на свои особенности, и она думала: «Как долго я к этому шла!»