Мне приснилось, что пришла на работу в пижаме, со спутанными волосами, слипшимися веками и заспанным, помятым лицом. Чижевская и Мамедов (вредные сотрудники) лают по-собачьи, и я забираюсь в шкаф. Вошедшая начальница, Инесса Петровна, отгоняет их от шкафа и, как обычно, строго велит мне вылезать. В её руках большая кастрюля, до отказа забитая рыбами. И наделяет она нас этими рыбами. У всех на тарелках много рыбы, и все едят. Я тоже ем этих рыб, но вдруг замечаю то, что лежу на столе среди высоченных чашек и сушек размером с колесо. Голова моя плоская и вогнутая, глаз, носа, рта, рук и ног нет. Тело плоское и узкое, заканчивается небольшим расширением. Вся я из какого-то серебристого металла. И вообще, я - это не я, а мельхиоровая чайная ложка… И проснулась я, вялая, но надо было спешить. Ещё только четверг. А завтра - пятница. Последний рывок перед выходными. Да ещё и у мужа будет день рождения… я положу подарок к его изголовью ночью или рано утром, когда буду вставать в туалет. Фантазии хватило только на новую рубашку…

Каждое утро просыпаюсь от возни мужа в прихожей и щёлканья дверного замка, и тогда я встаю, иду на кухню. После мужа остаётся запах кофе. Надеваю раритетную комбинацию бабушки, затем - винтажные чулочки и бужу Малышку, кормлю её омлетом или кашей с какао, крашу губы, каждый раз удивлённо видя в зеркале не своё лицо, а какую-то незнакомую женщину, заплетаю Малышке косу, мы обе проворно одеваемся, я беру сумочку, отвожу дочку в школу, и сразу бегу на работу.

Я устала. От меня все постоянно чего-то хотят, критикуя меня за то, что не соответствую их ожиданиям. Даже папа, и тот просит, чтобы я на праздники надевала на голову большой чёрный бант! Ему так, видите ли, нравится, так как такой бант носила моя покойная мать. А я не хочу его надевать. Однако, надеваю, чтобы сделать папе приятное, и чтобы он от меня отстал, что вернее. Мне нужно чтобы все от меня отстали. А я – это я! Внутри меня сидит испуганная маленькая девочка, которая боится, что её будут ругать, если она не будет слушаться.

Давно я не была в любимых клубах «Китайский лётчик Джао-Да», «Бедные люди» и «Пропаганда», ходила в «Мунк» на Винзаводе, но это не то. Не та атмосфера, не те люди… Ещё более давно не ездила в Питер, Ригу, Париж и Египет, Переславль Залесский, Рязань и Суздаль, Черноголовку, Электроугли, Владимир и Тверь. Более трёх лет не была в консерватории, театре, библиотеках. Изредка, правда, бываю в гостях у разных знакомых людей, в цирке, ресторанах, кафе, музеях, на всяких открытиях выставок никому неизвестных художников, где я болтаюсь, как гов… в проруби с бумажным или пластиковым стаканчиком в руке, или концертах мало знаменитых авторов да исполнителей… На каток и на лыжные прогулки меня подруга водит. Меня водят как ребёнка, подруги, учительница Малышки, сама Малышка или мамы её друзей, папа, свекровь-интеллектуалка, и я под девизом: «Ладно, схожу. Что я, развалюсь, что ли? Проветриться не мешает», иду, молча, как маленькая лошадка. Я устала, поэтому не хочу никаких конфликтов, так как у меня нет душевных сил объяснять кому-либо то, что я не хочу переться на каток, ходить на лыжах, стрелять в игрушечных немцев в музее Победы, пить вино, плавать в бассейне, париться в турецкой бане, а охота мне делать совсем иное. Например, скататься на дачу, и там побыть в одиночестве, погулять по лесу, погрустить или хоть раз в три месяца сходить в церковь, к своему старенькому духовнику, поплакаться ему на жизнь, а он, уже совсем глухой, примет это за исповедь, отпустит грехи, и, благословляя меня сухонькой дрожащей ручкой, скажет: «Дай, Господь, тебе сил, чадушко, ступай с Богом, слушайся папу и не груби мужу…». Кроме того, я люблю посидеть где-нибудь в одиночестве за компьютером и написать очередной рассказ, продвинуть повесть, а ещё у меня пишется настоящий роман, но я его всё никак не закончу. Мне этим охота заниматься, и мне это интересно. Я не пытаюсь другим что-то доказывать, потому что это бесполезно. Начнут уговаривать, и, ты, чтобы не обидеть, а уважить человека, малодушно идёшь за ним. Я покладистая и никогда не спорю. Тем более, что в спорах не рождается истина, а прав оказывается тот, у кого лучше подвешен язык, и он, как ковбой в вестерне, мгновенно вынимает аргумент. «…Когда он вытащил свой аргумент, она засмеялась, она улетела…»

Впрочем, все эти мероприятия тоже не скучны. Мне бывает интересно и многое другое. Я - как римский народ. Мне подавай хлеба и зрелищ, что я и получаю регулярно. Я задумчиво слушаю какого-то пианиста или гитариста, какую-то певичку или поэтессу, знакомых моих знакомых, какой-то иранский оркестр, испанский балет, брожу по залам музеев или выставок, и могу подолгу разглядывать какую-нибудь инсталляцию, где всё движется и мигает, большую абстрактную картину, ожерелья и подвески, скелет мамонта, чучело гибрида льва с тигром, костюм самурая, скафандры первых космонавтов, какой-нибудь древний папирус или амфору Эллады…

И вот, я бегу на работу. Заскакиваю в автобус, резво сбегаю по эскалатору в метро, а потом взлетаю, как баба на метле, по эскалатору вверх, толкаю задом тяжёлую дверь и в припрыжку, с козлиными подскоками из-за вечных препятствий на улицах российских городов, прибегаю на службу где заставляю себя работать. Иногда удаётся улизнуть, если начальница уходит по своим начальственным делам, и тогда я с удовольствием пью душистый кофе, курю, сидя в темноте, на ступеньках пожарной лестницы под самой крышей, а потом, нехотя, возвращаюсь на рабочее место и снова утыкаюсь в монитор. Хочется спать, в глазах «песок», и вот, наконец, заканчивается рабочий день, я еду домой, читая детектив - тупое чтиво (серьёзные книги осилить я сейчас не в состоянии, не могу вчитаться в сложный текст). По дороге забираю дочку из группы продлённого дня. Мы идём домой, я несу её школьный рюкзак, почему-то очень тяжёлый, держу в ладони мягкую тёплую лапку, и Малышка тоненьким голоском рассказывает мне о том, что было в школе. Дома из вечера в вечер одно и тоже. Поздний обед или ранний ужин. Уложив дочку, я в одиннадцать часов ночи, чтобы экономить электричество, включаю стиральную машину. Так требует муж, и ему наплевать на то, что я уже в половину десятого начинаю засыпать.

А ночью я вижу сны, в которых никогда не бываю взрослой. Во всех своих снах я – испуганная маленькая девочка. И каждый раз в первые секунды после пробуждения мне кажется, что приснившееся происходит на самом деле. Например, мне снится, как я летаю – будто плыву в воздухе на уровне потолка или пониже, при этом, находясь в позе лёжа, ногами вперёд, и утром, ещё до конца не проснувшись, но уже постепенно пробуждаясь, радуюсь: «Надо же! Я, оказывается, теперь умею летать! Как здорово!» Или приснится мне, будто бы я или нашла клад, или получила наследство, или подарили мне целое состояние, и отныне могу не работать да ничего не делать по дому, а вести жизнь гедониста, так как этих денег хватит на несколько шикарных жизней, и, в процессе пробуждения ещё радуюсь своей удаче. А когда окончательно просыпаюсь, то разочарованно думаю: «Вот, когда весь сон ищу вожделенный туалет, а, найдя, почему-то никак не могу пописать, хотя и очень хочется, то действительно, утром еле добегаю до унитаза, а когда снится, что летать умею или кучу денег приобрела, то это оказывается неправдой. Эх, вот бы наоборот!»

А лет пятнадцать тому назад, я любила всех и просыпалась всегда весёлой. Вставала, принимала душ, завтракала и бежала в любимый университет. Я любила родителей, друзей… читала Людмилу Улицкую, Дину Рубину, Харуки Мураками, смотрела фильмы от культовых режиссёров, обожала искусство во всех его проявлениях, музыку, особенно рок-баллады… Носила свитер с орнаментом, потёртые джинсы и конский хвост. Мои друзья выглядели так же - анти-гламурно. Раньше всё было по-другому, и мы были другими…

После занятий мы шли гулять, долго не могли расстаться. На улицах весной было хорошо. Разрешалось открыто пить пиво. Можно было поднять руку, и тут же подъезжал «водила-бомбила Васёк Фонарёв», а точнее, Назим, Рашид, Аюб, Тахмасиб или Ахмед Боблы-Оглы, и вёз он нас туда, куда захотим. А вокруг было всё, что нужно для счастья. Мы шли по тротуарам, и ни разу не проехал мимо нас электрический велосипед с сидящим на нём парнем из Средней Азии, в балаклаве и коробом за спиной. Тогда на тротуар мог заехать только автомобиль. С этим боролись, ставили металлические препятствия в виде гнутых труб, но водители спиливали их болгаркой и продолжали свой путь, а люди разбегались от них, как брызги.

И не только на людных проспектах, улицах, площадях и в парках, но и во дворах да закоулках, стояли маленькие магазинчики, где продавалась одежда, обувь, галантерейные мелочи и прочее, что душеньке угодно, овощные развалы, грузовики с фруктами, «каблук» или «Газель» с книгами и прочей печатной продукцией, киоски с игрушками, журналами, канцелярскими товарами и прочим, ларьки или лоточки с пирожками, напитками, мороженым, кофейни, передвижные кафе, тонары с различными товарами, даже аптечными, а ещё были стихийные рынки, где можно было купить раритетные вещи (вот тогда-то я и увлеклась винтажным стилем), и всё, что нужно, не толпясь в помещении и не парясь в уличной одежде, как теперь, в супермаркетах. Сейчас всё поменялось - часто люди покупают через интернет, оплачивают тоже онлайн. Лет десять-пятнадцать назад люди в метро сидели с книгами, теперь - со смартфонами. И я не составляю исключения. Билеты в музеи, на выставки или концерты не нужно было заказывать заранее через интернет. Можно было взять, да и зайти, импровизированно, а не планировать заранее… Много хорошего было в те времена… Думали, что будем работать на интересной работе, встречаться, ходить по выставкам, ездить на шашлыки, петь под гитару и хором… да мало ли ещё, что! Мы, конечно, пытаемся встречаться, но не регулярно, так как мы… умерли. Да, мы умираем несколько раз в течении жизни. Где тот розовый младенец, каким я была когда-то? Его больше нет. Умер. А где детсадовская плакса? Умерла и она. А шаловливая школьница? Она тоже умерла. А где мы, весёлые студенты? Их нет больше, а есть – какие-то взрослые бабы да мужики. Серьёзные люди с семьями. Мы в них превратились, и проживём такими лет тридцать, пока не умрём, а вместо нас появятся пожилые люди. И тогда уже мы умрём окончательно и бесповоротно.

Работа моя оказалась не очень интересной, а потом я сдуру выскочила замуж. Мы были молодые и рассуждали так: «Никакой семейной рутины! Мы будем путешествовать, ходить в театры, на концерты… у нас будет интересная, прекрасная жизнь и никакого быта!» Мы были весёлыми, романтичными, ждущими от жизни праздника. Но родилась Малышка, и что-то пошло не так. У мужа, как говорится, поехала крыша. Такое бывает, когда психика не выдерживает стресса, даже положительного. Он стал рассуждать совсем по-другому: «Всё, юность закончилась. Теперь мы ответственны. Придётся нам стать обывателями. Мы с тобой отныне – два вола в одной упряжке. Если один вол будет лениться, то другой просто околеет!» Сказал он это, надел «алкоголичку» и «семейки», отрастил живот, взял большую малярную кисть, окунул её в серую краску, и принялся красить мою жизнь в серый цвет.

А потом умерла мама, и тогда папа взял свою кисть и собрался красить мою жизнь в чёрный цвет, а свою квартиру превратил в музей мамы. Все стены обвесил её фотографиями и ничего нельзя отныне в квартире изменить. Всё, как при маме…

 Но и это ещё не всё. В моей жизни есть ещё и свекровь, которая живёт по соседству, поэтому частенько «радует» меня визитами. И у неё тоже в руке есть кисть. Грязная, вонючая кисть… Так и норовит мазнуть грязью по моей жизни, которую, и без того с двух сторон два угрюмых человека – молодой и старый, красят серой и чёрной красками. Называть её «мамой» мне и в голову-то не придёт, потому что мама у меня одна. Моя любимая, незабвенная мамочка!.. Как же я скучаю по тебе! Как же мне плохо без тебя! Как же мне тебя не хватает! Я рыдаю и не могу утешиться.

И вот, теперь, в 2025-м году, мы уже не дети, а муж и жена, обременённые обязанностями. Когда-то тощие, с воробьиными коленками и русалочьими глазами, девчонки стали крупнее, остригли покрасили и завили волосы, встали на каблуки, а у «мальчишек» наметились проплешины и животики, а лица расширились и посерьёзнели. И я такая, как и все, среднестатистическая баба в море российских граждан. У меня через плечо – сумочка, а в ней – губная помада, зеркальце, влажные салфетки, паспорт, ключи, кошелёк, карточки, сигареты, освежающие конфеты, блокнотик для записей, ручка, наушники и смартфон.

Я раздражаю людей тем, что позволяю себе роскошь быть инфантильной или со странностями. Понимаю, это бесит, так как взрослые, серьёзные люди в глубине себя остаются маленькими детьми, но жизнь не даёт им права помнить об этом и расслабляться. Да, и как бы мне хотелось так же, как и всем, забыть о том, что я ещё ребёнок, стать взрослой по-настоящему и плавать, как рыба в воде, в современном мире. На самом же деле, в моей голове мысли путаются, я паникую, когда приходится действовать, самостоятельно принимать решения, водить ребёнка на всякие медицинские осмотры, ходить по каким-то организациям... Тогда у меня голова болит от мыслей, и я плохо понимаю механизм пользования электронными сервисами, у меня фобия на интернет, банкоматы да прочие электронные штуки, не знаю, что такое франшиза, кешбэк и прочие современные термины, так как я застряла в нулевых и 10-х годах, так уж получилось. Однажды, когда вместо электрических самокатов на специальных городских стоянках были только велосипеды, очень мне захотелось однажды на этом велосипеде прокатиться, и я думала, что просто опущу деньги в дырочку, и можно будет взять велосипед. Но оказалось, что там все манипуляции проделываются с помощью карт каких-то, интернета, а его у меня не было, только через Wi-Fi. И тогда я чуть не заплакала от детской обиды.

            И что же, неужели теперь я обречена на неизбежные замечания в свой адрес? Меня воспитывают, беспардонно вторгаются в мою личную жизнь, бестактно советуют, как мне поступать, хотя их никто об этом не спрашивал. Меня прессует муж, «пролечивает» свекровь, и даже парализованная подруга, параолимпийская чемпионка, требует «оторвать задницу от дивана», да и на работе мне нервы треплют…

Визиты свекрови для меня каждый раз стресс. Эта строгая женщина всё время менторским тоном учит жить. Критикует мой минимализм и неприятие излишеств. На её взгляд, в гостиной непременно должен лежать на полу ковёр, стоять диван, кресла и пианино, на полках должны быть книги, так как интеллигентная семья должна иметь домашнюю библиотеку, а кроме книг - фотографии в рамочках и много сувениров – статуэток, вазочек, ракушек и камней, привезённых с разных концов света. На окнах, кроме штор, должен быть ещё и тюль, а также, должны быть комнатные растения. Как у неё в квартире. И всё в пыли.

Ребёнку, как она считает, необходимо учиться музыке, муж не должен сам готовить себе завтрак, гладить рубашки и завязывать галстук, а, по её соображениям, его надо провожать на работу, закрывая за ним дверь, и встречать после работы с ужином. Я, по её представлениям о современной женщине, не должна делать яркий макияж, курить, пить пиво и неплохо было бы завести попугая или канарейку в клетке, аквариум и морскую свинку, а лучше – кошку или даже собаку. Иначе, по её мнению, которого я у неё не спрашиваю, потому что она вынесла мне весь мозг, я «лишаю квартиру домашнего уюта, семью – здоровья, мужа – ухода, а ребёнка – развития и воспитания в любви и гармонии»! А у меня, по её словам, «не квартира, а больница или казарма! Одни «лежанки» да голые стены!» Хоть чистоту и порядок заметила, здесь-то ей не к чему придраться. И я стараюсь не бывать дома во время её визитов, потому что на дух её не выношу. Мне на работе достаточно такой же, как она, авторитарной и властной начальницы, от которой охота спрятаться подальше. Хорошо, животных нам в квартиру не приносит! Случай, когда я выпустила скворца, отдала, принесённые ею, ковёр – дворнику-таджику, и диван - соседям, научил её кое-чему, хоть она долго на меня дулась, да и с мужем тогда огромный скандал вышел. Зато она уже ничего не притаскивает. Жадная, боится, что опять выкину…

На работе, когда, слышу голос Инессы Петровны, я цепенею, и у меня холодеет под ложечкой. От неё хочется бежать на край земли! Но я вынуждена ей подчиняться, а уйти некуда, потому что работу эту я нашла с огромным трудом, и если уйду с этой работы, то буду всецело зависеть от мужа, который вполне может «забыть» выдать деньги на хозяйство, дать мало, и у меня не будет такой замечательной отмазки от дел по хозяйству, дому и быту, как работа. Поэтому я вынуждена терпеть, давящую на меня, чью-то власть, хотя мне от этого невыносимо плохо!

Конечно, я подыскивала другую службу, повесив безымянное резюме на разные сайты по поиску работы, но пока ничего подходящего не находилось. Иначе бы перешла на другую работу сразу же, не раздумывая.

Кроме нашей «милой» руководительницы, есть ещё и коллектив. Лидировали (точнее, наглели) три неотёсанные бабы: Чижевская, Лялина, Коновалова, но Мусин с Мамедовым были гаже всех, особенно противным был Мамедов. Более гадких типов мне ещё видеть не приходилось. Впрочем, если Чижевскую, Мусина и двоих других ещё как-то терпели, то Мамедова, мягко говоря, не любили все. Это был какой-то патологический хам. До сих пор с ужасом вспоминаю этого типа.

Госпожа Чижевская была примерно моей ровесницей. Вела она себя со мной отвратительно! А ведь это же я, а не кто иной, эту «благодарную» особу с собой на работу притащила буквально с улицы! А когда её на работу взяли, то сразу же, подобно кукушонку, стала она меня из гнезда выталкивать. Быстро же она забыла о том, что, если б не я, сидела бы она сейчас в своём Суходрищенске да лапу сосала!

Лялина, 18-тилетняя девица, как только вошла в офис, осмотрела нас с кислой миной. Взгляд её, словно бы, говорил: «Куда это я попала?! Ваще, отстой…» Чижевская сразу же стала гавкать на эту бойкую девушку, ну, а я как всегда, сдуру принялась поддерживать новенькую. То яблок ей покупать кинусь, когда мы с дачи едем, и время к ночи. Муж, конечно, бухтит, а я ему пытаюсь объяснить, что, дескать, обещала… А то и навещу её, заболевшую, с гостинчиком. Всё ей расскажу, покажу, надо же поддержать человека, попавшего в чужой город, одну, без родителей в столь юном возрасте! А потом я случайно услышала то, как эта девица в туалетной кабинке, что было крайне неосторожно с её стороны, болтала с кем-то по телефону. Я, молча, прослушала весь её монолог, и то, что я услышала потрясло меня до глубины души. Лялина трещала, сетуя на жизнь: «Ну и скукотища здесь! Одни дураки! Начальница стерва! Молодых совсем нет! Одни дядьки да тётки старые, страшные, жирные, мерзкие, какие-то злые!.. Черепашьи рожи! Одна - хабалка из какого-то Мухосранска, хамит всё время, два урода-чучмека вообще кошмар, да ещё и жидовка!» Это уже про меня. «А я жидов этих кучерявых да пучеглазых вообще терпеть не могу! Хуже чурок! Эти губы толстые, этот шнобель! Фу! А как она ко всем и ко мне тоже подлизывалась! Тошно смотреть было! Яблоки приносила, конфеты всякие! То колбасу притащит, то орехи… Как ей, должно быть, жалко было денег для этих подачек! От сердца, бл…, отрывала! Они ведь жадные, евреи-то эти! «Полюбите меня, - дескать, - я хорошая…» Ага! Хрен тебе в жопу! Можно сказать, за это полюбят тебя! Губу свою жидовскую закатай. Её вообще никто в коллективе не уважает! Ноги об неё вытирают, а она даже ответить не умеет! Тютя какая-то! Ненавижу таких! И презираю. Мне даже противно сидеть с этой еврейкой за одним столом! Я ж ими брезгую!».

Каково мне было такое услышать! Я сидела на унитазе, и у меня в голове бил молотком пульс, а за глазными яблоками стало вдруг так горячо, что я испугалась – вдруг упаду с инсультом.

Лялина вышла из туалета, по своему обыкновению, нагадив мимо унитаза, не спустив воду и не помыв рук. Тогда я поднялась со своего унитаза, и вдруг меня стошнило. А затем я разрыдалась так, что моё лицо стало аж фиолетовым. И никак не могла остановиться. Наконец, когда я волевым усилием и уговаривая себя: «Не плачь из-за этой мрази!», смогла-таки успокоиться, вышла из кабинки и стала мыть руки, в зеркало посмотрела… У меня было такое лицо!.. Это надо было видеть.

Этим эта Лялина сразу потеряла во мне друга и нажила врага. С распухшими и покрасневшими веками и носом, я вернулась на рабочее место и, кое-как доработала до конца дня. Видеть Лялину мне стало противно, и я избегала смотреть на эту наглую, курносую, круглую рожу. Вероятно, она всерьёз думала, что ей всю жизнь будет 18-ть! Кстати, мои бёдра более узкие, чем её «корыто». И глаза у меня большие, и пальцы у меня длинные, красивые, не то что её колбаски! Она ещё и на свинью похожа, а у меня лицо породистое! Говорит, что в церковь ходит! А Иисус Христос, можно подумать, русским был! Ха-ха! Антисемитизм, кстати, грех серьёзный. А по-русски я, между прочим, говорю правильно, в отличие от неё.

После того, что я услышала, мне хотелось, как можно ядовитее сказать ей: «Старая, страшная жидовка всё теперь знает!..» и так далее, но вовремя решила не опускаться до её уровня. Просто перестала с ней разговаривать, едва здороваясь, проходила мимо неё, как мимо стен, на вопросы если и отвечала, то сквозь зубы: «да», «нет», «не знаю» и «отстань» (чаще всего). За стол с ней я уже никогда не садилась. Однако, эта Лялина, уже давно поняв то, что я – человек, в общем-то, безобидный, вконец обнаглела. Совсем страх потеряла. Говорила гадости и колкости прямо в лицо. Тогда-то я поняла то, что Чижевская из Засранска поступала правильно, полаивая на неё под девизом: «боится – значит, уважает». С такими, как эта Лялина, маленькими гадёнышами только так и надо разговаривать…

Остальные сотрудницы были относительно спокойны и дружелюбны только за чаем и признавали то, что у них ужасные характеры. Инесса Петровна, например, рассказала, что у неё вспыльчивость наследственная, в дедушку, по сравнению с которым она - ангел. Я представила себе это чудовище-дедушку и слегка ужаснулась.

Почти все эти фурии отравляют окружающим существование. Цивилизованно вести себя они, почему-то, не умеют. Как можно так разговаривать с людьми?.. Однажды, когда меня довели до ручки, я, не выдержав, показала Мамедову и Чижевской зад. Лялину я продолжала игнорировать, считая пустым местом.

Все они мало ели, но при этом имели небольшую корпулентность. Постоянно голодные ходили, от чего были ещё злее. Инесса Петровна танком проедет, раздавит и не посмотрит! Вот, прихожу утром на работу, молчу, не опоздала, не наследила, разделась заранее, мокрым зонтом не трясла, сумку на столы не ставила, казалось бы, всё предусмотрела, чтобы не быть обложенной. Не тут-то было! Всё равно с утра огребла: «Как ни красься, да по молодёжному ни одевайся, всё равно, моложе, не станешь!» Это было очень больно и неожиданно. Мощный удар по самооценке, как под дых, хотя сами-то выглядят так, что лучше не смотреть! После того, как я в ответ слабо простонала: «достали», они, видите ли, обиделись, обозвали меня «хамкой» и принялись «великодушно прощать», объясняя моё «плохое поведение» сезонной усталостью. После таких «спектаклей» я задыхалась от возмущения, как астматик со стажем. Это я ещё и «хамка»! И так почти что каждый день! «Почему я должна это слушать?..» - не раз говорила я, получая в ответ: «Кто тебе ещё это скажет, если не мы!» Да уж, другие-то люди в моём окружении – культурные и хорошо воспитанные. Даже свекровь до такого не опускается. Она у нас женщина интеллигентная.

Чижевская мне сказала: «Ты же не хочешь, чтобы над тобой смеялись у тебя за спиной!..», на что я ответила: «Так за спиной же, и я этого не слышу, а когда мне в глаза хамят, то зачем мне это?.. Я ж не мазохистка, чтобы мне эти ваши комментарии нравились. Тем более, я вас не спрашивала, как мне следует выглядеть…» Понимаю то, что они говорят это из зависти, так как я гораздо моложе выгляжу и красивее, у меня семья относительно не плохая, прекрасный ребёнок, любящий, верный муж, несмотря на его сложный характер, о котором я, естественно, не распространяюсь, да и работаю я неплохо, но, всё равно, от этих шпилек каждый раз… так больно!!!

            Меня, хиленького ребёнка, да ещё и не той национальности, которой «нам бы всем хотелось», подтравливали в школе, но я не ожидала того, что меня станут обижать, когда я вырасту, обзаведусь семьёй, стану зарабатывать и растить ребёнка. Разумеется, я уважаю себя и требую к себе уважения. И не только потому, что я – дама, мать и неплохой специалист, а в том, что я, прежде всего, - человек, личность! Но… вероятно, не все считают меня личностью и даже человеком…

И вот, я сижу, на лестнице, развернув на коленях свой узелок, и одинокая слеза капнула в крышку термоса с дымящимся кофе, который пью, чтобы во время работы не начать клевать носом. Пообедав, всё ещё сижу, скрючившись, и, затягиваясь тонкой коричневой сигаретой, глотаю сладкий дым. Я всегда так курю. Не вдыхаю дым, а глотаю его. Уходить на рабочее место не хочется. Но перерыв заканчивается, и надо идти. Сегодня планировала уйти в три. Отпросилась. Предстоит праздновать день рождения мужа... Однако, человек предполагает, а Бог располагает.

А что, если ничего не праздновать, а сесть в поезд, да и махнуть всё равно, куда - в Серпухов, Малоярославец, Торжок или Кинешму...

Но никуда я не поеду, конечно. Надо помочь свекрови готовить, сервировать стол, сбегать в магазин, если чего купить забыли. Но меня на работе с трудом отпустили, Инесса Петровна не преминула поиздеваться. Это её любимое занятие, и достаётся больше всего мне. Остальных сотрудников она, обычно, меньше третировала, хотя и им тоже изрядно доставалось.

Каждую пятницу, когда тепло, и все едут на дачу, она, нарочно оставляла меня до шести тридцати, несмотря на короткий день со словами: «Подождут ваши грядки», хотя прекрасно знала о том, что никакого огорода у меня нет. И, в результате, каждую пятницу вечер, мы толкаемся в пробках, и я всю дорогу на дачу слушаю ворчание супруга и свекрови: «Интересно, когда мы на дачу приедем… к ночи, наверно…»

В день рождения мужа, хоть я и люблю дарить подарки, как в детстве, класть их рано утром возле подушки именинника, но, всё равно, я грущу, так как не люблю дни рождения, как свои, так и чужие, потому что не хочу считать года. А люди, как будто бы нарочно меня изводят. Однажды на работе в день моего рождения мне подарили открытку, на которой была изображена кошка с приоткрытым ротиком да сильно выпученными глазами, а подпись гласила: "Сколько-сколько тебе стукнуло?!" Понимаю, конечно, то, что никто не хотел меня обидеть, просто люди так шутят и думают, что это смешно.

И вот, давно уже пора было встать со ступеньки тёмной пожарной лестницы да идти назад, в офис, но я не заметила время и опоздала. Получила замечание, и меня не отпустили раньше на день рождения мужа. Теперь свекровь меня съест. Что ж, сама виновата... Ладно, наплевать. А не пошло бы оно всё на х… Все туда! И свекровь, и муж, и начальница, и Мамедов с Чижевской, и Мусин, и Лялина…

Зато, оставшись на работе, я стала свидетелем незабываемого зрелища. Изрядно развлеклась, вдоволь позлорадствовав. Я и сама от себя не ожидала этого типично рабского поведения. Инесса Петровна с утра была не в духе, досталось не только мне, но и всем (мне, «как это ни странно», в меньшей степени). Но больше всех сегодня вечером «повезло» нашему дорогому господину Мамедову. Причём, здорово ему довелось огрести разных эпитетов в свой адрес при всём честном народе! Начальница и раньше-то поругивала его, так как с этим бараном (тупым, подлым, да ещё и агрессивным) трудно держать себя в руках. Сегодня же она вдруг сорвалась и при всех безобразно наорала на него, всячески унижая, от чего тот чуть в штаны не наложил с перепугу. Я бы в такой ситуации упала с инфарктом или инсультом, так как не понимаю, как вообще такие оскорбления возможно вынести, а он, молча, ушёл и уже не возвращался. Подал заявление об уходе и был тут же уволен. А потом он вернулся за вещами, собрал их, и всех нас послал такими грязными матюгами, что даже одна из ламп на потолке не выдержала – громко хлопнув, перегорела. И остались мы в нашем гадюшнике без «всеми любимого, славного парня». Но и без него у нас ещё остались «милые люди».

И вот, возвращаюсь домой к семи, свекровь со сжатыми в нитку, губами смотрит на меня уничтожающе, муж – осуждающе, Малышка, которую по пятницам забирает из школы муж, – радостно, а все гости - вопросительно. «С работы не отпустили…» - говорю тусклым голосом, избегая смотреть мужу в глаза, чтобы его как-нибудь нечаянно не спровоцировать на какую-нибудь некрасивую выходку. С поцелуем к нему, тем более, решаю даже не подходить. Слишком хорошо его узнала за последние восемь лет. Побоялась, что этот псих ещё и при гостях унизит. За стол без приглашения не сажусь. Да никто и не просит присесть. Я надеваю передник и заступаю на свою вахту, подменив свекровь, приношу, отношу… сама себе противна своим виноватым желанием заслужить прощение за опоздание. Стараюсь успокоиться и мысленно послать всё в известном направлении (бедный х*й! как ему трудно-то в нашем мире), поэтому бегаю на автомате, как опытный половой в трактире на Пятницкой, иногда беру бокал и чокаюсь с гостями после очередного тоста. Гости пьют за здоровье моего благоверного, за его замечательную мамочку, накрывшую в одиночку такой роскошный стол с пирогами-кулебяками, салатами, гусями да холодцами, за его семью, за Малышку и даже… за меня. Им весело, они смеются, болтают… а я задумчиво мою посуду, потом сервирую стол к чаю, приношу торт, режу его, позже раскладываю в розетки мороженое, желающим приношу кофе. Укладываю дочку в нашей с ней комнатке, а гости начинают курить. Они смотрят на домашнем кинотеатре любительский фильм о том, как мы отдыхали в Египте, а я на фоне пирамид, сижу на верблюде, араб пытается объяснить мне, что я должна ему денег за то, чтобы верблюд сел, и мне с него слезть. Решив наказать араба, оставив его без гонорара, я стала слезать с верблюда самостоятельно, как с дерева, но под конец, всё же, прыгаю, падаю, конечно, и ушибаю плечо, показываю арабу гримасу насмешки и лёгкого презрения, дескать, «знай наших!», и с достоинством удаляюсь, потирая ушиб. Тот смеётся и что-то лопочет своим товарищам.

Снова ухожу на кухню, всё там мою, прибираю. Сверкает кафель, плита, раковина, а я протираю посуду полотенцем, слушая радио «Звезда». Уже поздно, одиннадцатый час, свекровь, слава Богу, давно ушла, напоследок недовольно на меня зыркнув, гости ещё не расходятся, и я решила немного подремать в кухне на угловом диване, укрывшись пледом.

И приснилось мне, что нахожусь я в какой-то избе. В окно видны две церкви, соединённые между собой странным горбатым мостом, по которому едут велосипедисты. А я сижу с какими-то угрюмыми мужиками и бабами. Они наливают мне мутный самогон в гранёный стакан, и я пью этот самогон, но вижу, что в нём плавают маленькие, жирные и пучеглазые рыбки, кажется, ядовитые и дохлые, а за окном изменилась картинка. Теперь уже созерцаю там ядерный взрыв, а от него, как круги по воде, расходится вширь кольцо пламени, уничтожая всё живое на своём пути. А мы всё сидим и пьём этот странный напиток…

Проснулась от возгласов: «Смотрите! Спит!», «Она что, выпила?», «Нет, просто устала!», «Вставай, проводи гостей!» Молча, встаю, провожаю, с фальшивой улыбкой расцеловываюсь, обмениваясь ничего не значащими фразами типа: «Была очень рада с вами повидаться, приходите к нам ещё!» и возвращаюсь на кухню домывать оставшиеся в гостиной, чашки, ложки и розетки. Мне на всё наплевать, лишь бы от меня поскорее отстали.

Наконец, засыпаю в своей постели и вижу сон про то, что за мной гонится огромный чёрный бык с налитыми кровью глазами, вот-вот догонит, и тогда мне не жить. Я знаю, что бежать бесполезно, он бегает быстрее и уже приближается напролом через густой кустарник и валежник. И мне надо заскочить вон в то небольшое зданьице из силикатного кирпича, в ту маленькую дверку – там моё спасение, так как здоровенный бугай туда попросту не пролезет, и она, эта дверка, совсем близко, только добежать, но, вот беда - ноги еле от земли отрываются. Они, как будто налиты свинцом и прилипли к земле, и я всё никак не могу дойти до этой двери, как ни стараюсь. А бык всё ближе, он летит прямо на меня. Тогда я решила кричать, чтобы позвать на помощь. Изо всех сил пытаюсь крикнуть, но не могу. Горло, словно бы, сдавил спазм, и голоса нет совсем… Просыпаюсь, вся мокрая от пота, вскочив и даже чуть вскрикнув. Хорошо, что никто не проснулся. Прокралась на кухню, чтоб никого не разбудить, поставила чайник, ополоснулась под душем в ванной, вытерлась, налила себе чай, положила на тарелку кусочек торта, оставшегося от праздника, и сама себе принесла это в постель. Тихо включила телевизор и принялась кайфовать. Было раннее субботнее утро, и я решила ещё поспать, что и сделала. Заснула сразу. В другой раз мне приснилось, что я еду в переполненном автобусе, в шубе, потому что зима, а все люди там голые! Фи! Меня чуть не вырвало от отвращения. Потом ещё всякая гадость снилась, но я уже не запомнила, что именно.

После того, как в субботнее утро, законный выходной, меня бесцеремонно разбудили и послали готовить завтрак, я, совершая привычный танец на кухне: «Повернулась и нагнулась, / поднялась, присела, встала, / потом снова повернулась, / и ещё раз, и опять…», подумала: «Интересно, а почему сны снятся, обычно, только ночью, а если уснула днём, то, как правило, ничего не снится? И почему мы не запоминаем некоторые сны, а некоторые помним очень хорошо?..» Включила радио «Звезда» и под него, машинально двигая руками, сварганила завтрак мужу и дочери. После этого, сославшись на то, что «хочу отнести больному папе кусок гуся и пирога, да побыть там до завтра, чтобы убрать квартиру», я не иду с мужем и ребёнком в зоопарк, а завтра - в театр Натальи Сац, доверяя ребёнка супругу, а отправляюсь к отцу в наш милый старый дом в тихом месте, где, покормив отца и убрав его холостяцкую берлогу, рано ложусь и засыпаю в своей уютной детской с выцветшими обоями и потёртым паркетом, где лет тридцать не было ремонта, под тихое бормотание старенькой магнитолы, обняв любимого плюшевого кота. Мне необходимо отоспаться, набраться сил перед трудной рабочей неделей. И я проваливаюсь в безмятежный сон моментально. Нигде не спится так хорошо, как в родном доме.

И мне снился сон, в котором мы с Малышкой на железнодорожной станции, собираемся, вероятно, куда-то ехать, и скоро пребывает наш поезд, на который я боюсь опоздать, но не знаю, куда бежать, мечусь по платформам, мостам, тащу за собой ребёнка, она упирается и громко плачет… неприятный сон…

Проснулась я поздно, почти в одиннадцать. Лежу, уставив неподвижный взгляд в потолок. За стеной кашляет и сморкается сильно простуженный папа. На потолке лампочка, а к ней привязана модель самолёта, которую мы с папой вместе клеили, когда мне было лет восемь, столько же, сколько теперь Малышке.

Вот так бы и лежала ещё дня три. Но нет, не получится. Скоро пора будет возвращаться в семью, мыть Малышку, так как завтра понедельник, и я должна буду совершить весь утренний ритуал, забросить её в школу, быстро бежать на работу, где весь день и все пять дней буду мучиться и страдать. Как же не хочется! И вот, я лежу в постели и горько плачу.