решила выложить... непонятно правда зачем...
Всё начиналось с Гнездниковского,
И им, быть может, и закончится:
Мучительная тяга к пропасти
Под шапкой-невидимкой осени.
Неудержимыми потоками
Струился из-под век истаявших
Свет солнца, бледного и робкого,
Разматываясь свёртком атласа.
И мир был пьян, хватая за руки
Прохожих. Будучи отвергнутым
Он брёл, держась всё время запада,
Ища бог знает что на севере.
Прозрачными перегородками
Звенели стёкла меж вселенными
Мышей летучих крыльев порванных
Стелился воздух бледной пеною
Пустынно, звонко, ярко, ветрено.
А в гулких залах моей юности
Рос стеблем слабым и болезненным
Тот голос, ныне не озвученный.
И синь тогда сливалась с синими –
Ты помнишь переулок, шамкавший
Беззубым ртом, но с очень милыми
Домами старыми и статными? –
Сливалась с креслами. В воображении.
На деле цвет их подлокотников
В разы был ярче, интенсивнее,
Чем небо, выжженное полднями.
Их синий хор, в теплице выросший,
Был нем. Да, странные создания.
Хотели быть людьми услышаны.
Им снились тайны мироздания.
По-видимому, в корне ложные,
Так как не знали, не двуногими
Что были изначально созданы,
А по небесному подобию.
Глядя несмело, вопросительно
(Знак синий ставьте, вопросительный!)
Они хотели все быть с лицами,
Быть счастья пойманными птицами
Пусть не летавшими. И линии
Не занятых сидений таяли
В похожести, такой мучительной,
В не меньшей муке ожидания.
Хотели кресла жизни, похоти,
Хотели тел, тепла и голоса.
Изогнутые плавники и лопасти
Соединённых мира косностью.
Чуткими следуя изгибами
За прихотями позвоночника,
Дельфиньими своими спинами
Кресла ныряли в одиночество.
И, помню, бархатными пальцами,
Они лечили мои ссадины
Надежд и разочарования
От встреч (пока не ожидаемых)…
Ну дальше, думаю, не следует.
Ведь дальше сплошь одна банальщина.
Да, я искала между креслами –
Всё ж птицами, хоть нелетавшими,
Всё ж синими, значит, имевшими
С небесным сводом отношение
Со-отношение…хоть и не певшими,
Меж стаи тех, кто прочно держится
За землю, всё-таки смирившихся
С бескрылостью и нас пригревшими
Под крыльями своими синими –
Меж голубями Гнездниковского,
Гнездившихся в обычных истинах
Быть благодарным за возможное
(Что небо, пусть, много наслышаны) –
Искала я опровержения,
Тому, что знали подлокотники,
Не знавшие родства, смятения
И песен грустно-светлых осени.
Хорошо, если бы за меня разговаривал ветер,
Мои строки вплетая в неконченый миф бытия,
Он не слышит. Молчит и черёмуху сонную треплет,
Говорить мне приходится снова за самой себя.
Да, в этом бело-зелёном свадебно убранном мае
Я похоже опять и привычно одна.
Может быть я чужая, может быть иностранка, быть может глухая:
Что, лепечешь, черёмуха, у закрытого стоя окна?
Увяданье в расцвете! Лепестков твоих белую пену
Пьяный ветер швыряет под ноги гудящих машин.
И растрате твоей, твоей песне тоже не внемлют,
Признавая как данность твой белый и шёлковый дым.
У весны и у лета на свадьбе мы, похоже, одни одиноки.
Ты ведь тоже любила, но так уж сложилось. Теперь
Выстилаешь на счастье влюблённых собою дорогу
И никто не заметит в лице твоём смутную тень
Да, о себе. Во мне люди и судьбы
Встали комом из горла, из жерла вулкана времён
И толкуют о том, что всё ещё будет
Всё не ново, не стоит, что жизнь едва ли не сон.
Я пишу эти грустные бледные строки
Всё пытаясь поймать ритм твоих лепестков
Как их рвёт тамада, этот ветер, играет и бросит
Навсегда, на асфальт, на круги годовых жерновов.
Я бессильна. Мне жаль. О май мой, мой мальчик!
Ты не терпишь печали и грустных гостей,
Ты не терпишь условностей, грима и масок
Твоя вечность случилась сейчас и теперь.
Так давай же, черёмуха петь, хоть никто и не слышит,
Но сестра, не осудит ведь тоже никто.
За биением сердца и рвением ветра всё тихо.
За наш срок на земле разольём молодое вино.
недавнее, более или менее сносно написанное.
а на пары всё же придётся идти...
