Заголовок
одиночество вокруг
Ёжик Медвежонков
У Юлии Вереск есть рассказ про Одиночество. (
http://www.proza.ru/2008/05/12/478).
Прочитав его, я вдруг решился рассказать о том, о чем никому никогда не рассказывал.
ОДИНОЧЕСТВО ВОКРУГ
- Как хорошо, что ты у меня есть, - говорит Вика, голова которой лежит у меня на груди.
Еще совсем раннее утро, и солнце устало плетется на свою ежедневную работу по освещению земли. А нам сегодня никуда не надо. У нас обоих выходной.
- Как хорошо, что ты у меня есть, - говорит Вика и утыкается губами мне в грудь.
Она говорит мне эти слова каждое утро.
Еще совсем рано, но в нашей квартире раздается телефонный звонок.
- Алло, - уже через несколько минут сонная Вика вешает трубку, - с облегчением – оттого, что разговор наконец закончился.
- Сестра звонила, - объясняет она мне, - жалко её. Пять лет не могла замуж выйти. И вот, - нашла Игоря, - ну, ты его видел. Конечно, он ей странным показался. Но Ирке уже всё равно за кого выходить было, - лишь бы только одной не оставаться. Она даже мне сказала, что если он и извращеец какой, всё равно, - ну подумаешь, извращенец, постегает плеткой или сам на коленках поползает. Но она ведь такого не ожидала никак! Представляешь, он целых два месяца не мог ей объяснить. Стеснялся. Оказывается, он всё детство балдел от Карлсона, даже дрочил на картинки в книжке, где Карлсон нарисован был. Ну, Ирка, полненькая такая, и по внешности – ты ж видел, не совсем на девушку похожа. Слава Богу, мы с ней не похожи. Сходство у неё с Карлсоном и прямо какое-то есть. Вот он и женился. Теперь всё рассказал ей, даже пропеллер смастерил, прицепил ей на спину, и заставляет так и спать её ложиться, с пропеллером этим дурацким. А себя только «малышом» просит называть, и никак иначе. Представляешь? Мужику 39 лет. Малыш. Вот она и звонит, опять спрашивает – разводиться или нет. У них ведь даже секса человеческого нет. Он ёё заставил фаллоимитатор в секс-шопе купить, чтоб она им его….
Жалко Ирку. Разводиться хочет. Но боится. Пять лет замуж не могла выйти. Одиночества боится. Плачет, кошмары ей по ночам снятся, Карлсон является…И всё равно не разводится. Думает, что пустая квартира ещё страшнее, чем мужик, который заставляет трахать себя фаллоимитатором. И я не знаю, что ей посоветовать. Одиночество – это и правда страшно. Хорошо, что мы с тобой друг друга нашли.
- Да, - улыбаюсь я, - да, любимая.
Но улыбка моя получается неестественной, нервной. Мне трудно улыбаться, когда речь заходит об одиночестве.
Я хорошо знаю, что это такое.
О, Господи! Сколько лет уже прошло с того проклятого дня, когда я вошел в квартиру, открыв её ключами, не понимая, - почему не открывает мне Лиза.
А через несколько минут я уже целовал её холодные ноги в безумном отчаянии, потом веревка оборвалась, нервно качнулась люстра, и Лиза упала на пол, - хоть она уже была мертвой, мне все равно казалось, что ей больно, что она сильно ушиблась.
Сколько раз я проклинал себя за то, что так просто отнесся к её словам. Я ведь мог что-то сделать. Каждый вечер она смотрела «Санта-Барбару», был такой американский сериал в несколько тысяч серий.
А потом это проклятое РТР объявило, что прекращает показ сериала, и не будет закупать следующие серии.
- Ну как же…, - сидела перед телевизором с остекленевшими от ужаса глазами Лиза, - как же они могут….Это же хуже, чем фашисты. Даже Гитлер бы такого не сделал, как они могут….Как же я буду жить ….Мэйсон….Я не узнаю, что будет с Мэйсоном….А Си-Си….Си-Си…что будет с Си-Си? - - её голос дрожал так, как будто она говорила о своих погибших детях, - давай что-то сделаем, пожалуйста! Давай устроим забастовку, митинг! Как же я буду…Там же ещё столько серий…
На столе лежала записка: «Я слишком разочаровалась в тебе. Ты – ненастоящий. Я ждала, что ты заминируешь это проклятое телевидение, а ты даже не вышел на улицу с плакатом, чтоб вернули Мэйсона и Си-Си. Я не могу жить и знать, что где-то показывают мой любимый сериал, а я тут...и ничего не знаю о том, что у них происходит. Я не хочу жить больше».
Несколько лет я мучался чувством вины, меня раздражали все мои друзья и знакомые, и тем более родственники, - потому что когда у тебя умирает самый близкий человек, кажется, что весь мир виноват в его смерти.
Через несколько лет у меня не осталось ни одного друга, и даже знакомые шарахались от меня, - в полубессознательном состоянии, длившемся дней семьсот, я вел себя так гнусно, что теперь меня просто посылали на х…, едва заслышав мой голос. Я не помнил, что сделал этим людям, но чувствовал, что они имеют право вот так сразу посылать меня на х…Что они правы.
Даже когда продавец шавермы сказал мне, что не сделает из меня шаверму только потому что от неё тогда все будут блевать, я чувствовал, что он все говорит правильно.
Я смутно вспомнил его искаженное лицо, я что-то сделал ему. Что-то очень плохое.
Наверное, целую неделю я не выходил из дома. Вода из-под крана, - вот всё, что у меня было. И я подумал, что это просто голодные галлюцинации, когда увидел за своей спиной какое-то сгорбленное существо.
Чудом я не попал в психиатрическую больницу, - куда попадают все, у кого органы чувств обостряются настолько, что они начинают видеть больше, чем обычные люди.
Но я был хитрее. Я молчал о том, что видел. Иначе бы меня точно забрали.
Я вообще был очень молчаливым ребенком. Я всегда молчал, - даже на уроках, когда никто, кроме меня, не знал ответ, я не отвечал на вопрос учительницы. Я думал, что всегда, в любом случае, надо молчать.
Просто в пять лет я рассказал маме о том, что видел папу целующегося на улице с другой женщиной.
Мне было слишком мало лет, чтобы понимать чем это закончится. Но через несколько дней у меня уже больше не было счастливой семьи. И отец называл меня предателем.
С тех пор я всегда молчал.
Вот и теперь я никому не говорил, что вижу то, чего не видят другие.
Да мне бы никто и не поверил, если б я сказал, что вижу у каждого человека, кроме его тени за спиной, - еще и какое-то существо. Еще одну тень, но совершенно другую. Имеющую плоть.
Я теперь видел чужое одиночество.
Это не абстрактное слово, - это похуже, чем селлитер в кишечнике.
Я теперь все время оглядывался, - зная, что за моей спиной идёт это существо, - моё Одиночество – злобное, неприкаянное Существо, - с которым я даже научился разговаривать.
- Человек никогда не рождается один, - сказало оно мне, - с ним всегда рождается и его одиночество. Человек растет, и с ним вместе вырастает его Одиночество.
У кого-то оно, совсем безобидное, как котенок, просящий молока, у кого-то такое, что способно убить.. У каждого оно разное.
Рожа моего одиночества была отвратительна. Характер – гнусен.
Как-то мы гуляли с другом, он весело рассказывал мне какие-то истории, смеялся, и вдруг согнулся пополам, - схватившись за живот.
А я стоял и не знал, что делать.
Я ведь видел, что это моё Одиночество взяло и ударило его со всей силы, раздраженное легкомысленными анекдотами.
- Эта сука думает только о себе, - шепнуло мне моё существо.
- Что с тобой? – спросил я, и тут же понял, как лицемерно звучит эта фраза.
- Ой, прости, мне надо срочно ехать, – сказал я, и бросился в проезжавшую мимо маршрутку. А Вова не понимал, почему я бросил его там, согнувшегося пополам от боли.
Он ведь не знал, что я увожу это проклятое существо, это моё проклятое Одиночество, - чтобы оно больше не ударило моего друга.
Жить становилось всё трудней.
Мы сидели в кафе с девушкой, которая мне очень нравилась. Валя. Такая красивая девушка с очень нежным голосом.
Очень скромная, красивая девушка, читавшая мне свои стихи.
И вдруг прямо там, в кафе, она начала расстегивать пуговицы своей кофты.
- Душно здесь немного, - сказала она.
Но я-то видел, что происходит. Это моё проклятое Одиночество похотливо набросилось на неё, это оно пожирало мою девушку своими мерзкими глазками, это оно расстегивало её пуговицы, - чтобы наброситься и поиметь прямо тут, в кафе. А её собственное маленькое Одиночество сидело у её ног пушистым котенком.
- Куда, куда ты, скотина? – злобно прошипело мне моё Одиночество, когда я стал торопливо прощаться со знакомой поэтессой, в которую был влюблен, - я хочу поиметь эту сучку. Прямо здесь.
Никто из проходящих мимо людей не понимал, что я делаю там, возле этого кафе, - когда я молотил руками в воздухе, бил кого-то невидимого ногами, гнался за кем-то как собака, которая тщится поймать собственный хвост.
Они ведь не могли представить, что я мщу этому подонку за «сучку», за то, что он прямо на моих глазах хотел «поиметь» девушку, в которую я влюблен.
Это трусливое существо закрывалось своими лапами, - просило пощады, но в те минуты в моем сердце совсем не было милосердия.
Я забил его до смерти.
И вернулся в кафе, думая, что сейчас смогу спокойно послушать стихи нежной поэтессы, которая больше не будет расстегивать пуговицы на своей кофте.
Но она уже сидела у кого-то на коленях.
И вдруг я понял, что даже радуюсь этому. Я вдруг понял, что мне хочется побыть одному, что мной больше никто не понукает, никто не тащит к другим людям.
Что мне хорошо одному. Что мне никто не нужен.
Что моё Одиночество лежит там, возле кафе, мертвое, захлебнувшееся своей кровью.
Всё изменилось. Меня не раздражали люди, даже те, кто толкался в метро, но мне и никто не был нужен.
Мне нравилось приходить в пустую квартиру.
Я вдруг понял, как хорошо это – приходить в квартиру, где тебя никто не ждет. Где чужое раздраженное одиночество не бросается на тебя с порога. Не трется о твои ноги, не бьет тебя от злости, что так долго не приходил, не плачет от тоски.
Ты просто один в своей квартире. Совершенно один. Ты совершено свободен.
И нет больше этой суки за спиной.
Я не любил выходить из квартиры, - потому что всё время натыкался на чужое одиночество.
Мы идём с другом, - с которым просто случайно встретились на улице.
- Как дела-то? – спрашиваю я.
- Да всё зае….сь, - говорит он и улыбается. Но что мне его улыбка, когда я вижу, как его Одиночество трется о мои ноги, как оно униженно плачет.
Но на вопрос точно ли у него всё в порядке, он отвечает «конечно».
И пожимая ему на прощанье руку, я думаю о том, как мне повезло, что моего Одиночества больше нет.
И к Вике меня толкнуло вовсе не оно. Просто вечером я поймал такси, возвращаясь домой с дня рожденья своей знакомой.
За рулем сидела Вика, которая довезла меня до дома и сказала, что уже очень поздно, и ей снился сон, что она разобьется. И что не хочет никуда ехать, что, наверное, будет спать в машине.
И вот мы уже месяц живем вместе, и она каждый день говорит о том, какое счастье, что она встретила меня. Как это здорово. Как ей повезло.
- Любимый мальчик, - говорит она мне и сегодня утром, - я так люблю тебя. Она говорит эти слова таким голосом, что в это можно поверить. Она и сама старается в это верить.
Но я вижу, как её Одиночество, оскалив клыки, бросается на меня. Её усталое замученное Одиночество, истосковавшееся до безумия Одиночество, раздраженное тем, что нашло меня, а не кого-то настоящего, того, о ком мечталось, бросается на меня и начинает бить. Бить со всей силы.
У меня идет носом кровь от этого удара.
- Ой, что с тобой? – беспокоится Вика, и утирает кровь, - я так волнуюсь за тебя, у тебя давление, наверное, высокое. Давай сегодня же к врачу сходим. Я так люблю тебя – говорит она.
А её озлобленное Одиночество, с еще большим остервенением бросается на меня, и бьет ногами в живот, бьет со всего размаху по лицу.
Я сгибаюсь.
- Что с тобой? – спрашивает Вика, – мальчик мой, тебе плохо?
- Нет, нет, сейчас пройдет, - говорю я.
- Я так люблю тебя, - говорит она, - так люблю. Я счастлива, что нашла именно тебя. Никто другой мне не нужен.
И её Одиночество, ненавидящее меня за то, что я – не тот, кого она любит, за то, что с тем, кого она, действительно, любит, ничего не получилось, раздраженное тем, что спасается первым встречным, то есть мной, валит меня на пол и бьет ногами. Наступает ногами на лицо, бьет в живот, - я пытаюсь закрыться, но удары становятся всё сильней.
- Что с тобой? – пугается Вика, – тебе плохо? Сейчас, сейчас я вызову «скорую».
И она набирает номер.
Но я не знаю, успеет ли приехать «скорая».
© Copyright: Ёжик Медвежонков, 2008
Свидетельство о публикации №1812210084
