В своей бессовестной и жалкой низости,
Она как пыль сера, как прах земной.
И умираю я от этой близости,
От неразрывности ее со мной.
Она шершавая, она колючая,
Она холодная, она змея.
Меня изранила противно-жгучая
Ее коленчатая чешуя.
О, если б острое почуял жало я!
Неповоротлива, тупа, тиха.
Такая тяжкая, такая вялая,
И нет к ней доступа - она глуха.
Своими кольцами она, упорная,
Ко мне ласкается, меня душа.
И эта мертвая, и эта черная,
И эта страшная - моя душа!

Мне говорят: "Она поет -
И радость тихо в душу льется,
Раздумье томное найдет,
В мечтанье сладком сердце бьется;
И то, что мило на земли,
Когда поет она - милее,
И пламенней огонь любви,
И все прекрасное святее!"
А я, я слез не проливал,
Волшебным голосом плененный;
Я только помню, что видал
Певицы образ несравненный.
О, помню я, каким огнем
Сияли очи голубые,
Как на челе ее младом
Вилися кудри золотые!
И помню звук ее речей,
Как помнят чувство дорогое;
Он слышится в душе моей,
В нем было что-то неземное.
Она, она передо мной,
Когда таинственная лира
Звучит о пери молодой
Долины светлой Кашемира.
Звезда любви над ней горит,
И - стан обхвачен пеленою
Она, эфирная, летит,
Чуть озаренная луною;
Из лилий с розами венок
Небрежно волосы венчает,
И локоны ее взвевает
Душистой ночи ветерок.

На дворе темно,
спит в печи огонь.
Под моим окном
бродит белый конь.
Или это сон
тишине назло?
Я боюсь, что он
разобьёт стекло.
Мне одной нельзя
быть четвёртый день.
Я хочу к друзьям,
а он держит дверь.
Не ужиться с ним,
не найти покой.
Через белый снег
пляшет белый конь.
А наутро - смолк,
улетел во тьму.
Белой гривы клок
на моём дому.

Тебя, о боже мой, тебя не признавают,-
Тебя, что твари все повсюду возвещают.
Внемли последний глас: я если прегрешил,
Закон я твой искал, в душе тебя любил;
Не колебаяся на вечность я взираю;
Но ты меня родил, и я не понимаю,
Что бог, кем в дни мои блаженства луч сиял,
Когда прервется жизнь, навек меня терзал.

И маску я сорвал с лица любимой,
Ту, что годами я боготворил.
Открылась… тоже маска, но другая –
Ее я, кажется, когда-то полюбил.
Под ней еще одна, очередная,
Меняя кардинально жизни ход,
В глубины подсознания впуская,
Отсчитывая жизнь за годом год.
Я вспомнил все, что я любил когда-то,
Снимая, словно с розы лепестки,
За маской маску, вслед за маской маска…
От этих перемен стучат виски.
И образ, что сменяет предыдущий,
Почти забытый, чувствам вопреки;
Живущий в памяти, к себе зовущий,
Играет, будто бы, со мною в поддавки.
И маскам этим нет конца и края.
Но я не перестану их снимать.
И с каждой снятой сам лицо теряю,
Но не хочу я это понимать.

Теперь уже крылья порезаны,
Больные, усталые, грязные.
Кто ангелом старым побрезговал?
Он брошен в печали и радости…
Кто верит в его исцеление?
Кто руки сомкнет на его руках?
Давно в параллели заброшены
Друзья забывают о праздниках.
И болью пронзает, как стрелами,
Отравленной крови не долго жить.
Скажите, зачем мы так делаем,
Ведь мы продолжаем любить?...

О темный ангел одиночества,
Ты веешь вновь,
И шепчешь вновь свои пророчества:
"Не верь в любовь.
Узнал ли голос мой таинственный?
О, милый мой,
Я – ангел детства, друг единственный,
Всегда – с тобой.
Мой взор глубок, хотя не радостен,
Но не горюй:
Он будет холоден и сладостен,
Мой поцелуй.
Он веет вечною разлукою,-
И в тишине
Тебя, как мать, я убаюкаю:
Ко мне, ко мне!"
И совершаются пророчества:
Темно вокруг.
О, страшный ангел одиночества,
Последний друг,
Полны могильной безмятежностью
Твои шаги.
Кого люблю с бессмертной нежностью,
И те – враги!

У нее глаза морского цвета,
И живет она как бы во сне.
От весны до окончанья лета
Дух ее в нездешней стороне.
Ждет она чего-то молчаливо,
Где сильней всего шумит прибой,
И в глазах глубоких в миг отлива
Холодеет сумрак голубой.
А когда высоко встанет буря,
Вся она застынет, внемля плеск,
И глядит как зверь, глаза прищуря,
И в глазах ее — зеленый блеск.
А когда настанет новолунье,
Вся изнемогая от тоски,
Бледная влюбленная колдунья
Расширяет черные зрачки.
И слова какого-то обета
Всё твердит, взволнованно дыша.
У нее глаза морского цвета,
У нее неверная душа.

Предвижу разумом крушенье
Всех снов — солгавший мир в пыли!
И вновь предчувствую свершенье
Всех тайных чаяний земли...
Пусть смешан пепел с каждым жаром,
Пусть тлен венчает каждый цвет,
Но миг минувший цвел недаром,
Недаром в пламя был одет.
Весь подвиг дней в борьбе упорной,
Как след случайный на песке,
Но бьется сердце плодотворно
В слепом алканьи и тоске...
Влача свой крест, в пути к утрате,
Где каждый сетует, сам-друг,
Всем даром терний и распятий
Преобразится смертный дух.
И зыбкой искре, слитой с тенью,—
Глухому воплю и слезе
Дано быть каменной ступенью
В людской светающей стезе!

Злая ведьма чашу яда
Подает,— и шепчет мне:
Есть великая отрада
В затаенном там огне.
Если ты боишься боли,
Чашу дивную разлей,—
Не боишься? так по воле
Пей ее или не пей.
Будут боли, вопли, корчи,
Но не бойся, не умрешь,
Не оставит даже порчи
Изнурительная дрожь.
Встанешь с пола худ и зелен
Под конец другого дня.
В путь пойдешь, который велен
Духом скрытого огня.
Кое-что умрет, конечно,
У тебя внутри,— так что ж?
Что имеешь, ты навечно
Все равно не сбережешь.
Но зато смертельным ядом
Весь пропитан, будешь ты
Поражать змеиным взглядом
Неразумные цветы.
Будешь мертвыми устами
Ты метать потоки стрел,
И широкими путями
Умертвлять ничтожность дел.
Так, смеясь над чашей яда,
Злая ведьма шепчет мне,
Что бессмертная отрада
Есть в отравленном огне.