В сорока километрах от Бугульмы
Стоит деревня Большие Умы
На берегу Большого Зая,
Домишками как бы с горы сползая…
Деревне — поболее, чем три века,
Живёт в ней семьдесят два человека,
Самый старый — Степан Полищук.
Он любит ловить большезайских щук
И не любит совсем рыбаков приезжих,
Стоящих по яйца в реке в одежде,
Раскрашенной, как кусты в Монтане,
А морды у них — как у местной пьяни…
Их привозит джип или вертолёт,
А рыба у них ни хрена не клюёт.
Потому что секрета они не знают,
Что зря они спиннинги покупают,
Что им не поможет мотыль никакой,
Хоть даже грей его за щекой,
Что жирная щука Большого Зая
Сама башкой из реки вылезает,
Чтобы послушать умные речи,
Хотя и не знает язык человечий,
И тут бери её голой рукой,
А наживки не нужно совсем никакой!
Когда на рыбалку идёт Степан,
Он ловко за словом лезет в карман
И достаёт совсем не мормышки,
А страницу из старой, но верной книжки,
Пожелтевшую, с буквами «еръ» и «ять»,
На которую можно спокойно взять
Штук пять лещей по три килограмма
(Такая обычно его программа).
Полищук в тишине расправляет страницу
И знает, что рыба уже шевелится,
Поднимая к поверхности скользкие спины,
Ожидая, когда он начнёт читать
Минут через несколько, скажем пять,
Сочинение некоего де Кюстина,
Обращаясь, казалось бы, просто к воде
(А зовут де Кюстина Астольф де).
Полищук эту книгу на память знает,
При этом всегда по слогам читает,
Потому что, если пропустишь слово,
Рыба шлёпнет хвостом — и была! Готово!
И ещё, конечно же, если честно,
Старику каждый раз опять интересно
Появление из ничего картин,
Которые видел Астольф де Кюстин,
Посетивший из интереса Россию,
Когда прадеды наши лапти носили
И не знали, что в будущем будем мы
Проживать в деревне Большие Умы.
Итак, чтобы тут до утра не торчать,
Полищук вдруг вслух начинает читать
Про то, как загадочен русский народ
В то время, как немец — наоборот:
Расчерчен на клеточки и понятен,
При этом более как бы опрятен,
Строит при этом из камня дома,
Но это как бы не от ума,
А чтоб от соседа не отличаться.
А заставишь его починить телегу,
Он впадает в тупую раздумий негу,
А после орёт: «Прошу объяснить,
Почему я вдруг должен её чинить,
Если я заплатил за неё сто двадцать
И она ни хрена не должна ломаться!»
Полищук размышляет: «Как бы мы жили,
Если б всё, что мы где-то себе купили,
Нам бы верой и правдой всю жизнь служило?
Это где, когда, расскажите, было?
Это был бы просто какой-то глум,
И тогда на хрена бы нам нужен ум?
Нас могли бы мерить общим аршином,
Подобно японцам или машинам!»
Тут вылазит щука его послушать,
Разобраться про русские ум и душу,
А Степан с её морды не сводит глаза,
Говоря про себя: «Подплывай, зараза…»,
Понимая, конечно же, что она
Будет скоро лишь задним умом сильна,
Отправляясь на вилке за стопкой водки
Прямо в рот с ещё тёпленькой сковородки.
Рыба — ближе… И тут Полищук её ловко
Хвать! Со всею большеумновской сноровкой
Отправляет в ведёрко с водой. Готово!
И читает следующей Льва Толстого —
Размышления князя Андрея под дубом,
Рыбы слушают и открывают губы,
У них мысли о вечном лежат на лицах,
Прямо как у героя Аустерлица,
Им уже Бонапартова речь слышна,
Им под умные речи смерть не страшна,
И они без сомнений идут на муки
В заскорузлые деда Степана руки,
Всей добычи на три килограмма триста
У умелого деда-нейролингвиста.
Он тропинкой ведёт меня на ушицу:
«Вот же, рыба, а тоже к уму стремится!»
Я спрошу: «Ну а вкус её — что, природа?»
«Вкус? — ответит. — С нефтезавода!
Что, не видишь, в разводах теперь водичка,
Реку перелетает редкая птичка!» —
И пошёл, так и сыплет одни цитаты,
То он — Гоголь, а то — Монтескье, куда ты!
Рассказал по дороге в Большие Умы,
Что лишь старые в метр длиной сомы
Не ловились на умные книжки сроду,
Потому что сомы умны от природы.
Мы плелись деревнею меж домов,
Мне кричали: «Не нашенский! Не с Умов!»
Мне кричали: «Для вас в Бугульме вокзал!»
А ему: «Ты там лишнего не сказал?»
И кричали, я выяснил, не случайно:
Триста лет их знание — это тайна,
И про то, для чего человеку книжки,
Там, в Умах, знает каждый сопляк-мальчишка.
Кто чужим разболтает про тайну эту,
Тот уйдёт из деревни бродить по свету
Мимо отчего дома, избы кумы.
Не прощают измену Большие Умы!
Их пытали татары, секли башкиры,
Атаманы и красные командиры,
А они, умирая, твердили: «Фиг!
Мы не выдадим знания умных книг!»
Говорят: «Не беги ни тюрьмы, ни сумы»…
Я, как гость поселенья Большие Умы,
Клятву дал под «домашнее» и под уху,
Что не выдам какому чужому лоху
Про секреты для ловли читающей рыбы.
Ну а что, под угрозой поклялись и вы бы,
Коль сидели напротив, в вас взгляды вонзая,
Мужики и подростки с Большого Зая.
Кстати, сколько вы пальцем ни шарьте,
Ни за что не найдёте на карте,
Где живут вековые сомы
Под деревней Большие Умы.
Рассказал мне один участковый,
Что «деревня (вон та) — Дураково,
Там придурки одни проживают,
Как зайдёшь — всё поют да читают.
Даже церкви там нету от века,
Только старая библиотека…».
Тут навстречу попался пацан,
На кукане — лещи и сазан.
— Как зовут?
— Как Будённого! Сеня!
— А на что наловил?
— На Монтеня.
Тут же скрылся мальчишка из виду,
Своей Родины тайну не выдав,
А дорога неслась, извивая
Своё тело вдоль берега Зая…