Икона.
Но они служили своему нелепому, неведомому Богу
- мы служим лепому и точнейшим образом ведомому; их Бог не дал им ничего,
кроме вечных, мучительных исканий: их Бог не выдумал ничего умнее, как
неизвестно почему принести себя в жертву -- мы же приносим жертву нашему
Богу, Единому Государству, -- спокойную, обдуманную, разумную жертву.
Евгений Замятин "Мы"
1.
Наверное все люди любят споры, бешеные, безудержные, с пеной у рта и чтобы обязательно их выслушали, глупцов, орущих, с выпученными глазами. Простите, а где сказано, что можно заставлять человека верить вам? Кто же спорит о реальном и божественном?
Стук-стук, трость господина Брэдли стучит по мостовой, хрустящей искристым снегом, которому мороз не давал закрепиться прочно, а гонял из стороны в сторону. Тросточка выстукивает ритм к дому, а мистер Брэдли все быстрее прибывает к месту. Уж так хочется, что никому невдомек, собственно, зачем же спешить? Конечно же первая причина заключается в противном снеге, бьющем по лицу крохотным холодным электричеством, отчего лицо мужчины кривится и щурит глазные дырочки. Но жена, миссис Брэдли, почетная дама за тридцать, по утрам читающая таймс с игристым кофе на перевес, еще с утра убедившая Саймона в прекрасном солнечном дне, вероятно давно закрылась в ванной и распевает «Боже храни Королеву» в ожидании хорошей оплеухи. В то время как почтенный джентльмен прикрывает воротом легкого плаща уши, мимо перекрестка блестит в фонарях форд с беззаботным пьяно-красным лицом .
Господин Саймон запомнил только это, что, однако, волновало его сейчас меньше всего. Тросточка, так верно стучавшая и по каменной кладке, с чмокающим звуком утопавшая в землю и так по-родному хрустевшая по собственной спине от руки миссис Брэдли, теперь валялась, расколотая в щепки под останавливающим вращение колесом. Сам мистер Брэдли полулежа стирал с брови красно-грязное пятно крови. Грудь усыпанная осколками переднего стекла напоминала звездное небо.
«Покажи лицо свое, архангел! Как же я пойду домой так?». Указательный палец неестественно выгнулся после попытки стряхнуть кусочки-стеклышки. «Саймон, Саймон!» - кружило в голове, отгоняя звон в ушах. «Саймон?» - не поверил мистер Брэдли. Но то всего лишь оказалось ни Саймоном, ни даже Стивеном и далеко не Сэмом... Девушка краснолицего, с разбитой губой и измазанная невесть в чем, выбиралась с заднего сидения, еще не осознавая, что горе-шофера уже поминай как звали. «Брайан! Бра...» Саймон закрыл глаза – он никогда не любил женских стенаний, и даже в этой ситуации безмерно возмутился. Несчастная тряслась над изуродованным телом, с нечеловеческим, с диким, зверским придыханием рыдая. На разбитом руле, лежала его, никчемная плоть, проливая горькие кровавые слезы по салону форда. Руки-плети висели сломанные, не способные ни обнять больше ни одну девичью талию, ни подать руки милой даме.
«Хорошо, что он вниз мордой лежит, ато леди тут же в бессознание рухнула бы, еще тащи ее потом» Саймон с трудом поднял ноющие суставы, опираясь на целую руку. Дама не замечала кругом ничего. Женский менталитет гнул её спину над убитым возлюбленным. Вознеся уложенную, напудренную, пускай и помятую голову к откушенной луне, девушка провыла проклятье, одним резким махом, по-кошачьи выдернула из бардачка смятую бумажонку. Ручки, в изящных перчаточках, лопнувших на левом запястье, затряслись. Хррум-хррум, разодранная бумажка осыпалась на переднее сидение. Раскрыла ладонь с последним кусочком в ступоре глядит, что теперь? «Леди, наверное вам стоит поскорее успокоиться и отправиться домой, с этим разберется полиция...» Никогда господин Саймон не видел таких страшных глаз у женщины. Зубастая рысь смотрела пылающими камушками-янтарями из под испачканных волос. «Заберите меня отсюда, мистер...» плачет, разрывается стонами, а кусочек так и вложен в перчатку, обливается слезами и становится мягким.
Униформа полицейских мелькает вокруг девушки. “Гражданин, с вами все впорядке?”Головной убор с символикой свисает над глазами. “Лучше позаботьтесь о леди”.
«Сейчас начнется, не пройдет и часу, как обтелеграфирует всех родственников. С самого утра день испоганила, чертовка. И за что же я терплю ее все еще... Только бы в полицию не побежала, глупая женщина» стук-стук. “Дорогая, прости за то что так поздно, возникли небольшие проблемы ты не волнуйся только... Молли, почему ты накрашенная?”. Молли стирает краем полотенца алую помаду, оказывается, что и обручальное кольцо отсутствует на пальце. Тут же прячет руку. Прячет, будто мистер Саймон Брэдли настолько плохо видит, чтобы не разглядеть такую безделушку. Округлившиеся глаза мужа заставили Молли попятиться от двери. «Я тоже недавно вернулась, милый, у нас на ужин свежайшая индейка» улыбается, будто непонятно что она натворила.
В молчании, в кабинете, за буковым столом, над кусочками разорванного образа сидел господин Брэдли, исступленно вглядываясь в два оторванных друг от друга глаза. Скрупулезность и любопытство всегда были его ведущими качествами. И он все прекрасно понимал. Женское отчаяние развернулось у него как на ладони, стоило ему собрать кусочки старого, коричневого полотна. Таких образов Саймон не видел никогда в своей монотонной и постоянной жизни. Отодранные части тела сияли позолотой, а глаза, будто посыпанные сапфировой крошкой, впивались в его собственные.
Десять долгих минут он сначала собирал мозаику из иконы, затем смотрел на этот лик, выражавший голые страдания, за весь род человеческий.
В стенах потомственного дома семейства Брэдли всегда было все в порядке. Все было дотошно и правильно настолько, что, казалось, добавь сюда хотя бы еще один предмет – и все пойдет наперекосяк. Отец Саймона слыл порядочным Джентльменом и так же консервативно воспитал творение семени своего, что тот и по сей день следовал умеренным взглядам, утонченной английской пунктуальности. Заключив узы брака с ныне – Молли Брэдли, Саймон забыл что такое беспорядок и неуютная атмосфера в доме. В их браке, казалось бы настала идиллия, понимание моральных устоев обоих сторон и общих мнений, но в этот странный день каждый почувствовал на себе что-то иное, нежели то что было с утра. Молли же, видимо не ощутила ни капли.
Мистер Наггет, с радостью взялся за обрывки иконы, многозначно посмотрев через ювелирную лупу. Накинул много лет, да и закатил такую сумму, что господин Брэдли выкатил глаза. Но делать нечего. В любом случае, он мог бы продать отреставрированный образ за бесценок.
Пару недель спустя мистер Джейсон Наггет так и не дождался своего последнего клиента. Запер мастерскую и хотел было направиться домой.
Саймон любил опаздывать везде где можно. Без причины, и с нею. В этот раз ему повезло немного больше, чем обычно и он успел схватить за рукав, уходящего мастера. Изложив свою печальную причину опоздания, он настоял на открытие мастерской и выдаче ему долгожданного заказа.
Икона была как новенькая, хотя и пахла каким-то искусственным веществом, но, аккуратно завернутая в тряпицу, взглянула прямо в глаза своему теперешнему обладателю, будто говорила «спасибо».
Мистер Брэдли плелся домой, прокручивая в голове никак не отпускавшую его ситуацию аварии.
Шальная девушка, изничтожившая в себе веру, внесла икону в жилище Брэдли. Саймон долго вспоминал ее глаза, переполненные солеными каплями слез, расплесканную косметику на лице и жалел, что не узнал у нее адрес. Столько вопросов никогда не умещалось у него в голове и он был готов отдать все что угодно, лишь бы понять – почему несчастная разорвала в клочья дорогостоящую святую картину.
* * *
Икона красовалась над рабочим столом в кабинете. Обрамленная в свежую рамку из дуба, она придала аккуратной обстановке комнаты совершенно другой тон. Хотя было очевидно, что хозяин долго думал, пере тем как определиться куда повесить доставшуюся ему ценность.
Святой смотрел прямо в глаза каждому, кто входил в кабинет. Заглядывал своими жалобными, вопрошающими глазками, показывая рукой два сложенных пальца, указательный и средний – знак мира. Восседая над полкой с книгами икона сразу бросалась в глаза из-за своей неправильно подобранной рамки. Дуб создавал контраст, но Саймону было тогда не до этого. Он так хотел скорее повесить лик святого, что не подумал о сочетании. И, казалось, что слезливые глазки человека-ангела обижены на такое кощунственное отношение.
Молли была крайне недовольна новым объектом в кабинете мужа. Не зная, какую причину выдумать, она утверждала, что икона мешала уборке, на что Саймон лишь улыбался.
Мысли о встрече с несчастной девушкой начинали забываться, и лишь оставили чувство сожаления.
Каждый день хозяин дома ловил себя на непонятной тяге взглянуть в глаза святому. Икона, наводившая сначала восхищение – начинала проникать в голову Саймона. Вечер четверга как всегда проходил за анализом. Саймон по несколько раз читал одну и ту же строку, но смысл уходил из под его попыток вникнуть. Дотошный работяга не придал значение утомленности, а нагрузка не отпускала, внезапно чувство дурноты подошло к прямо горлу. Головокружение подняло на ноги и заставило простоять в смятении, держась за спинку стула. Глаза невольно поднялись на полку с книгами, а рука уже чертила – лоб-грудь, левое предплечье – правое.
«Полегчало», еще минут десять и Саймона смела со стула необходимость выспаться. А утомляемость, посмеиваясь над тружеником, провожала его в тревожный сон.
Иконы. Иконы. Иконы. Святые хватали под руки и вздымались с Саймоном к небесам, будто желая затащить туда в самом прямом смысле. Нимбы ослепляли и не давали всмотреться как следует. Полет был таким реальным, что несчастный чувствовал кружение головы и, теребя ногами ощущал сопротивление воздуха. Беспощадная бездна раскинула свои объятья, с миллионами страждущих тянущихся рук. А святые все продолжали плакать кровью и нанизывать своим жалостливым взглядом будто иглой. Не в силах ни вырваться, ни закричать, мужчина смотрел то на бледные тоги, то в пропасть, ждущую пополнения. Нимбов становилось все больше и больше. Глаза отказывались различать что-либо и, ослепленный, Саймон свалился вниз.
Ошалелый. Потянулся за графином с водой. Но прикроватная тумбочка была гладка в своей пустоте. Рука Саймона пробежала до дальнего края и ужас прилил в его грудь. Прикосновением он почувствовал выпуклую масляную краску, шершавую, рассыпающуюся от его неосторожного пальца.
Неужели он не мог услышать, как со стены упала рамка? Но как она оказалась на его тумбочке. Встревоженный трясет спящую жену.
- Милый, ты сам ее положил. Ты помолился на ночь и поставил рядом с собой.
- Как?, - недоуменно проверил рукой еще раз и убедился снова.
- Ты слишком много работы взял на себя, попроси Фреда дать тебе кого-то в помощь, - Молли, с затухающим голосом повернулась на другой бок.
2.
Осень шла на убыль и снег начал порошить все сильнее, занимая сантиметр за сантиметром земельные участки. Метель до неприятного больно колотила своими искрами по лицам, заставляя их зарываться в воротники, шарфы, головные уборы. Бесконечно-серое небо будто съедало город своей безнадежной непроглядностью.
Саймон Брэдли никогда не обращал внимания на погоду, не вглядывался ночами в звездное небо, не рассматривал растительность, которую давил при ходьбе, не любовался фонтанами и водоемами парков. Приговор врача о необходимости прогулок на свежем воздухе вгонял его в глубокую депрессию, ибо Саймон всегда считал, что это самая бессмысленная затея на свете. Гораздо лучше было бы провести это время дома за работой, скоротать загруженность после рабочего дня и спокойно, без головной боли погрузиться в сон. Но критичная Молли все же выгоняла усилием мужа на улицу или предлагала прогуляться вместе с ней по парку.
Саймону жутко не нравилась его хандра, из-за которой ему пришлось настоять на помощнике и получать за работу в половину меньше.
Сны о святых приходили к нему реже, но до сих пор мистер Брэдли недоумевал о случившемся возникновении иконы на его тумбочке.
Новая трость, подаренная женой на рождество: искусная вещь из красного дерева стучала резвее и энергичнее своей предшественнице, и только из-за нее Саймон чувствовал наслаждение в своих прогулках. Гуляя, он каждый раз разглядывал предметы на улице, более пристально, нежели чем раньше. Статуи ангелов в Центральном Парке вызывали отвращение. В их лицах он видел все то же плачущее выражение. Ему казалось, что вот-вот и из этих пустых, лишенных зрачков глаз потечет кровавая слеза, застывая коричневой полоской на старом граните.
Каждый день – все больше новых впечатлений. Окружающий мир, с которым Саймон Брэдли не контактировал раньше, будто начинал разговаривать и вести с ним откровенные диалоги. Но в каждый из них влезал равнодушный лик святого.
Ну что же, - выслушал, доктор Уайт повел бровями, - это, конечно похоже на развивающуюся фобию, но лучше попробовать для начала снять икону со стены и спрятать туда, куда вы не часто заглядываете, а потом уже беспокоится. Возможно это всего лишь подделка и вас просто надули, потому что я считаю, что святая вещь никогда бы не сделала плохого добропорядочному человеку.
Саймон попросил Молли снять раму с образом со стены и спрятать. В ту же ночь у него вновь случился кошмар. На этот раз в пропасть он не угодил, однако страху нагнало другое обстоятельство. Мистер Брэдли, вновь обездвиженный, не в силах издать ни звука в полете, ощутил, что стал задыхаться. Нос отказал. Теряющий сознание то ли во сне, то ли наяву, Саймон очутился лицом к лицу со святым. Бездвижный. С пустым выражением и потоками крови из глазниц, которые пачкали тогу, человек без слов смотрел. И Саймон смотрел. Они оба смотрели. Но у задыхающегося мистера Брэдли потемнело в глазах, а святой все смотрел, желтыми точками прожигая темноту исчезнувшего взгляда.
- Когда все это окончится, черт-возьми?!, - господин Брэдли плачет, вытирая рукавом фирменного пиджака редкие слезы, - доктор, Я каждое утро просыпаюсь с мыслью о суициде, а Молли... она равнодушна, доктор, она потеряла всяческий интерес, она... у нее есть другой! Я уверен, доктор, - перебирает между пальцев свои поредевшие волосы.
Будто сильное давление, стучало ежедневно по вискам, будто нестерпимое напряжение сковывало все сны и мысли, не давая сосредоточиться как следует на работе. Саймон спал, но Молли не могла уже терпеть его безумные вопли по ночам и с трудом могла смириться с болезнью мужа. Ничего не оставалось делать. Семейные узы, гармоничные и надежные таяли и стекали каплями.
А что же? Человек закончился в вас, мистер Саймон. Очнулся от жжения в ноге. Деревянное перекрытие потолка упало на кровать, истлевая запахами дерева и ткани. Безумные глаза выводили знакомые очертания на стене напротив, прожигали фактуру, материал и уходили в бесконечность, в перспективу. Голова – ни о чем. Мысль о пожаре туго ввинчивалась и нехотя повизгивала своим скрежетом о плотную завесу сопротивления.
- Что же ты, Молли!, - мистер Брэдли одернул плечи свалившейся на пол жены..
Ни слова. Пьяная, подумал Саймон, увидев бутылку виски на своем рабочем столе. Не в первый раз он заставал жену в последнее время за подобным коротанием бессонницы.
Безуспешные попытки. Несите даму на руках. Поднатужившись под весом тела, господин Брэдли замирает в состоянии ужаса. Его виновник кошмаров возложен на столе. В дурмане угарного газа становится тошно. «Все против меня, и ты, чертов кусок бумаги, будь проклят ты и тот, кто сделал тебя». Пинком ноги об стол Саймон скидывает на пол образ. Рама лопается и распадается, «обнажая» изображение. Бумажка. Желтая, неказистая. Растоптать и разорвать – крутится в голове. Продукт горения огня поджимает дыхательную систему, тугими уздами давит на виски.
Не выбраться. Завалило. Деревянный потолок осыпался в коридоре и над лестницей. От открытого окна пошла тяга. Высунув голову, Саймон решается. Лучше сломать кости, чем сгореть заживо, но Молли. Под влиянием этиллового спирта и паров огня, без сознания.
Отчаявшийся, Саймон Брэдли трясет за плечи, бьет по щекам, красным, бесчувственным. «Не могу же я кинуть тебя тут».
Пол проваливается местами. Фамильный шифанер скатывается сквозь дыру на «граунд флор». Пылающий паркет на метр ближе добирается своей расходящейся трещиной к ногам спасающихся.
Со слезами и дикой апатией, инстинкт самосохранения загорает свою лучину в сознании. Слова господне непроизвольно выбираются изо рта Саймона, не понимающего уже ничего. Язык, заплелся и проглотил последнее слово, а рука в последний раз попыталась привести в сознание Молли ударом по щеке. Шаг в прохладную пучину воздуха. Нет. Абсолютно никакого чувства полета. И перед глазами оно, снова. Трещина добралась уже до пустого места и с грохотом уронила рабочий стол. Искры, слегка прихватившие кусок бумаги вытолкнули ее вслед за людьми и уложили аккуратно на безлистный, голый куст.
Молли не дышала. Не дышала, хоть бейся об землю. Прижимая до безумия ноющими усилиями, Саймон не чувствовал сломанных ребер и рук. Видимо только огонь придавал ей живительный вид. Без него жена Саймона сделалась совсем ледяной. Взрыв носом землю, кровоточа разбитым лицом, изломанный мистер Брэдли взвыл, складываясь последними силами пополам. Пускай умер бы он сам, а Молли спаслась, проснувшись раньше. Она никогда не спала глубоким сном. Любой шорох, любое дуновение в воздухе могло заставить проснуться. Но почему не он? Сколько бы забот спало с плеч жены, покинь он ее со всеми своими фобиями и психическими расстройствами. Саймона скручивала боль. С куста на него зыркнули знакомые глаза-камешки. Обезумев от страха, и нахлынувшего импульса боли мистер Брэдли выпал из сознания. «Господи, за что?».
Вложение: 3817750_Bezuymyannuyy_pokachto.doc
