Есть ведь какой-то предел для твоих мучений,
Значит, осталось просто его найти.
Книги, картинки, короткие сообщенья –
Всё по рецепту «как сделать из сердца тир».
Веруя свято, что – лампочка не погаснет,
Но догадавшись: финал уже предрешён, –
Я будто смертник на самом пороге казни,
Лезущий, мчащийся, рвущийся – на рожон.
Лампочка гаснет. Подумаешь – эка диво.
Нервно скукожившись, сердце трещит по швам.
Есть же предел, за которым – темно и льдины.
Нет, не ищи его. Я свой уже нашла.
------------------------------------
Можем и не такое, можем и не такое. Дерзкие, мы летаем себе. Доколе ветер нас в пыль не иссушит, терпимо жженье. Жженье, которое – следствие приближенья к солнцу. Мы не умеем греться издалека. Где-то в твоих глубинах живёт Икар. В памяти у Икара – письма, календари, открытки, которые кто-то ему дарил.
В тексте, который слёзами окроплён, каждая точка – как будто укол копьём. Воспоминания – это яд, который мы пьём с удовольствием; это не за окошком клён, не журавлиный клин, но неизбежный тлен. Будто не знавший боли – просто не просветлен ещё. Просветленный бы вовсе читать не стал – сгорел бы дотла при виде исписанного листа.
Дело уже не в крае, уже за краем, за той границей, куда мы стремимся настолько же слепо и рьяно, насколько часто и ярко блестят зарницы.
Наверное нам зачем-то надобны наши раны. А иногда мне даже кажется – мы раним сами, и – смотрим в небо; вернее, приглядываем за небесами: не прилетит ли ангел, чтоб наградит медалью за пережитые годы само-баталий?
Памятник нам поставят – статуя будет литая, -- рыбы, бьющейся о беспросветный лёд. Или детей возле надписи «не влезай – убьёт».
И только ангелы успокаивают, пролетая: не беспокойтесь, мол, у нас – дежурный облёт.
