ImaginaryOne
|
А время стрелки на лоб сдвигало, Качало маятником: так, так... Но был на небе рукой Шагала Написан нам путеводный знак. И нежность пальцы сводила робко - Касаться, гладить, тянуться, брать... Вино, смущаясь, теряло пробку, Сквозняк несмело листал тетрадь. Скрипел смущённо диванчик старый, Дремал в стакане остывший чай, И прикипали с тревожным жаром Твои ладони к моим плечам. ...А после всё нам казалось новым, Сменили кожу календари... В начале, кажется, было слово? Прошу, не надо, не говори! (с) |
|
ImaginaryOne
|
Что делать, мой ангел, мы стали спокойней, мы стали смиренней. За дымкой метели так мирно клубится наш милый Парнас. И вот наступает то странное время иных измерений, где прежние мерки уже не годятся - они не про нас. Ты можешь отмерить семь раз и отвесить, и вновь перевесить, и можешь отрезать семь раз, отмеряя при этом едва. Но ты уже знаешь, как мало успеешь за год или десять, и ты понимаешь, как много ты можешь за день или два. Ты душу насытишь не хлебом единым и хлебом единым, на миг удивившись почти незаметному их рубежу. Но ты уже знаешь, о, как это горестно - быть несудимым, и ты понимаешь при этом, как сладостно, - о, не сужу. Ты можешь отмерить семь раз и отвесить, и вновь перемерить, и вывести формулу, коей доступны дела и слова. Но можешь проверить гармонию алгеброй и не поверить свидетельству формул - ах, милая, алгебра, ты не права. Ты можешь беседовать с тенью Шекспира и собственной тенью. Ты спутаешь карты, смешав ненароком вчера и теперь. Но ты уже знаешь, какие потери ведут к обретенью, и ты понимаешь, какая удача в иной из потерь. А день наступает такой и такой-то, и с крыш уже каплет, и пахнут окрестности чем-то ушедшим, чего не избыть. И нету Офелии рядом, и пишет комедию Гамлет, о некоем возрасте, как бы связующем быть и не быть. Он полон смиренья, хотя понимает, что суть не в смиренье. Он пишет и пишет, себя же на слове поймать норовя. И трепетно светится тонкая веточка майской сирени, как вечный огонь над бессмертной и юной душой соловья. (с) |
ImaginaryOne
|
Разделённый ангелом и бесом пополам, а чаще наугад, вот и стал непроходимым лесом некогда любимый вертоград – бабочки надеты на булавки... Только и осталось, что весной обходить по очереди лавки в поисках единственной одной: где-то там, среди растений прочих, притаившись в дальнем уголке, продаётся аленький цветочек, выросший в пластмассовом горшке. Он стоит, не узнан остальными, и глядит рассеянно в окно. У него затейливое имя – но не настоящее оно. Листья – настороженные ушки, лепестки – ажурное шитво... Он меня узнает, потому что я ему скажу, как звать его. Унесу, укачивая шагом, тихим непоспешливым пешком с головой завёрнутый в бумагу не вазон, а остров с маяком. Звёзды спят на корабельном днище, темнота вздыхает под веслом... Помнишь? Там земля, где нас не ищут, но тоскуют, как о небылом. (с) |
ImaginaryOne
.
|
|
ImaginaryOne
)))
|
|
ImaginaryOne
|
Люблю декабрь за призраки былого, За всё, что было в жизни дорогого И милого, бессмысленного вновь. За этот снег, что падал и кружился, За вещий сон, который сладко снился, Как снится нам последняя любовь. Не всё ль равно? Под всеми небесами Какой-то мир мы выдумали сами И жили в нём, в видениях, в мечтах, Играя чувствами, которых не бывает, Взыскуя нежности, которой мир не знает, Стремясь к бессмертию и падая во прах. Придёт декабрь... Озябшие, чужие, Поймём ли мы, почувствуем впервые, Что нас к себе никто не позовёт? Что будет ёлка, ангел со звездою И Дед Мороз с седою бородою, Волшебный принц и коврик-самолет. И только нас на празднике не будет. Холодный ветр безрадостно остудит Усталую и медленную кровь, И будет снег над городом кружиться, И, может быть, нам... наша жизнь приснится, Как снится нам последняя любовь. (с) |
