Ну, конечно, рассказы никто не читает и не комментит. По вопросу последнего - читаемостью вообще похвастать не могу. Но выложить необходимо - в целях профилактики. Первентивные меры против злого и неожиданного... сдыхания файла, слета Винды и прочего плаченого казуса. Так или иначе - Lillly должна жить )))) во всех смыслах ))))))
Lilly
Квартира была уютной настолько, насколько могло быть уютным жилище, сдаваемое внаем и частенько пустующее. Терпкий кофе почти остыл. Она долила горячей воды, сделала глоток. Напиток потерял свое очарование вместе с последними остатками вкуса. Девушка вылила коричневую взвесь в раковину. На дне чашки переплетались разводы гущи. “И что же ты мне предрекаешь?” Фарфор молчал. Он корчил надменную рожу. В абстракции пророчествующей массы девушка явственно рассмотрела рваную ухмылку, сморщенный нос, глаз на выкате и лукавый прищур второго. “Мерзость. Наверняка Карл позвонит”. Лили набросила куртку.
В октябрьском воздухе роились насекомые, звенела слюда паутины. Вечер едва начался, и солнце играло в поредевших кронах, отбрасывая на асфальт теплые всполохи охры. На желтых бликах луж покачивались оранжевые кораблики листвы. Весь день ветер ткал пестрое покрывало у подножия деревьев, срывая с них приданное, и сейчас голубые струи воздуха устало колыхались. Большинство листьев, совсем недавно шелестевших над головами прохожих, рыхлым слоем укрывали дорожки парка. Воздух пах карамелью – лотки, торгующие сахарной ватой, призывно растянули полосатые бока. Лишь безучастные ели невозмутимо сохраняли достоинство, не участвуя в этом полусонном веселье. Они знали, что за городом осень уже давно собирает дань, да и городской парк по утрам утопал в туманной дымке, а ветер день ото дня становился все злее, земля замерзала. Осень всегда входила в город через этот парк, расположенный на самой окраине — сложно было сказать, где он заканчивается и начинается лес. Парк был очень большим и старым. Его лавочки слышали много историй, рассказанных старушками, дорожки помнили многих бегунов, дети играли в прятки в лабиринтах кустарников.
Лили не думала об осени. Ее вообще мало занимало время. Вот и сейчас она просто наслаждалась прогулкой, вдыхала запахи, которые приносил влажный ветер, и поддевала носком белой кроссовки рыжие бока каштанов.
Она приехала в этот город около недели назад, как всегда по указу Карла. Лили часто меняла города, нигде надолго не задерживаясь, стараясь не привыкать к уютным кафе, не запоминая расписание автобусов.
Города всегда были разными, и неизменным оставался лишь ветер. Он всегда вел ее, указывая путь. Но за это время он не принес запаха охоты. Лили думала о том, не мог ли Карл ошибиться, ведь он — самый опытный сталкер, он — тот, кто нашел её и повел по следу; а это означало, что он очень стар.
Из-за постоянных переездов Лили привыкла обходиться без общения, и короткие разговоры с Карлом были тем единственным звеном, связывающим ее с людьми. Одиночка, она проводила свое время в размышлениях, никогда не задумываясь о будущем, но постоянно блуждая по воспоминаниям прошлого. Она могла бы сказать, что ее жизнь довольно монотонна и скучна, если не считать моментов охоты. Лили часто задавала себе вопрос, почему она охотится? Ради Карла? Ради людей? Шестьдесят лет назад ее переполняла жажда жизни, и каждый раз, вгрызаясь в шею жертвы, она ликовала, когда солоноватая жидкость толчками вливалась ей в глотку, продлевая неизменность формы. Тогда она охотилась для себя. Тем самым она помогала Карлу, исполняла его волю, волю всей Организации. Меньше всего она заботилась о людях, о простых обывателях. Они казались ей пустыми, погрязшими в суетных проблемах, они сгорали быстро и зачастую бессмысленно. Они ничего НЕ ЗНАЛИ. Большие мегаполисы не считали своих жителей, и Твари безнаказанно поддерживали свое существование. Пока не приезжала Она. Но Лили уже давно поняла, что мотается по странам не из-за охоты. Она искала не жертву, она искала себя. Искала равного себе. Когда Карл умрет, а это случиться скоро, она останется одна. Конечно, организация назначит замену, другого сталкера, и он будет вести её, как вел Карл, но, как и Карл, он будет человеком. Карл уверял, что если есть она, подобные ей должны быть еще.
Она плохо помнила свою мать. Она умерла, когда Лили была совсем маленькой. Её отец был Тварью. Наверное, он очень любил мать, и наверняка она не знала, кем он был. Запах её крови был сильнее его любви. Лили сомневалась, была ли его любовь человеческим чувством или это был инстинктивный голод, мать была любимым лакомством, словно копченый окорок, который рачительный хозяин приберегает к празднику.
Кто такие Твари? Ученые отдела исследований вели нескончаемый спор о том, новая ли они раса, или же просто НЕ люди. Единственным неоспоримым фактом было то, что они меняют форму – за считанные секунды трансформируя мускульную массу человека, перестраивая ее и образуя свое истинное обличие — тело Твари. И еще они убивали людей. Им был нужен материал для трансформации и просто пища. Достоверно было и то, что Тварью не рождались. Все, абсолютно все Твари были рождены людьми, и люди — никто иной — изменили их. Тварью человек становился, когда от обиды ярость впервые захлестывала все его существо, эмоции не подлежали контролю — он убивал и утолял голод.
Лили тоже была Тварью; единственной Тварью, что работала в Организации. Организация состояла из людей и уже много лет они исследовали и загоняли ей подобных. Многие сталкеры не доверяли и, помня о потерянных близких, открыто ненавидели Лили. Она же просто не замечала косых взглядов, люди были ей безразличны. От остальных Тварей её отличало мировоззрение — она ненавидела Тварей столь же сильно, как и остальные загонщики, но, в отличие от последних, она также и презирала их.
Возможно, она была бы обычным убийцей, но она встретила Карла. Ей было шесть лет, и в тот вечер она убила в третий раз. Карл был её загонщиком. Он не выстрелил тогда. Её увезли в отдел исследований. Именно там и определился её путь — она попробовала мясо Твари. С той поры она стала Иной. Химический состав плоти Твари отличается от человечины и оказывает другое воздействие на податливое тело, единственный вид биомассы, послушный контролю мозга. И впредь, каждый раз, когда она убивала и упивалась обжигающим соком жертвы, Лили останавливала свое время. Особая энергия, которой мясо Твари наделяло её тело, действовала словно консервант, хотя никогда нельзя было точно сказать, сколько продлиться эффект и когда организм Лили снова начнет отсчитывать часы соразмерно биоритмам человека. Ее тело оставалось сильным и упругим, беспрекословно подчиняющимся её воле, словно совершенная машина. Нет, она не была бессмертной, но ее жизнь была уже достаточно долгой и продлиться еще немало. Другие Твари проживали обычную человеческую жизнь. Лили была обречена если не на постоянное одиночество, то на непрерывную боль утраты.
В начале своего жизненного пути она не задумывалась об этом, затем долгие годы гнала навязчивую мысль, теперь ей хотелось покоя — она искала выход. Она не стала бы искать ни друга, ни собеседника в человеке; ей претила идея о сближении с Тварью, так как память о предательстве отца черной лентой опоясывала ее сердце. Никто из людей не был искренне добр к ней, и лишь расплывчатый образ матери навевал смутные воспоминания о подобном чувстве. Чувства к Карлу? Она была благодарна ему: спусти он курок в ту ночь, пятьдесят четыре года назад, она никогда бы не увидела бы иной жизни, но он забрал ее из месива нищенских лачуг и предложил свою жизнь. Не прими она его приглашение — он убил бы ее. Она была благодарна ему, но сталкер не смог стать ей другом — в глубине души он испытывал страх и Лили чувствовала это, не осуждала его, но и не пыталась развеять его опасения. Она не была уверенна в том, что всегда будет служить Организации, и поэтому не вселяла эту уверенность в Карла. Она хотела найти рожденного со схожей судьбой, Иного, того, чье тело также пребывало в постоянной полудреме, а разум был окутан волнами памяти.
Иногда ей казалось, что поиски безнадежны. Одиночество окутывало ее плотной пеленой, оно было холодным, жирным и давило, давило, давило... Быть может это странно для создания вроде нее, но зачастую в своих безмолвных монологах она обращалась к Богу, задавая ему абсолютно человеческий вопрос “За что?”. Лили боялась. Она старалась жить здесь и сейчас, сегодня; тайна завтрашнего дня страшила её своей однообразностью, жизнь напоминала ей ядовитое желе, в котором она прочно завязла и не может пошевелиться. Она надеялась и убеждала себя, что поиск с течением времени даст результат, но сегодня вечером она была уверена в том, что усилия тщетны. Не сойдется ли кольцо, которое она сжимает, в мертвой точке? Результатом мог оказаться не Иной, а лабиринты пустоты, по которым она будет блуждать, лишенная света надежды.
Был ли у нее выбор, могла ли она прервать свою жизнь? Достаточно ли она прожила? И чем измерить ценность прожитых лет? Тропой охоты? Не важно кого ты убиваешь, это убийство и ты убийца, и не важно для чего — для собственного пропитания, для защиты кого-то третьего, во имя чего-либо. Лили убивала себе подобных и поедала их тела — в человеческом представлении она была каннибалом. Она не создала ничего за свою жизнь, и не могла сказать, что защищает людей, давая им возможность прожить их собственные жизни. Люди, спасенные ею, в большинстве случаев были “абстрактными персонажами”, и должны были оставаться такими, так как Организация держала свою деятельность в строжайшей тайне.
Несмотря на то, что её мысли были невеселыми, Лили привычно улыбалась блуждающей улыбкой, свойственной мечтателям. Так или иначе — Лили была сильна и могла причислить себя к разряду властвующих. Она не могла даровать жизнь, но могла забирать её, карая и поддерживая равновесие в хрупком мире человеческих законов.
Аллея парка закончилась, над кубами кустарника возвышались чугунные шишечки ограды. За витой оградой шелестела пожухлая трава поляны, в конце которой высился ветвистый дуб. Его узловатая, изрезанная морщинами кожа, испещренная канавками короедов, плотно облегала волокнистое железо мышц; дуб гордо тянул прямую спину к солнцу, но целительная сила светила уже не могла отогреть его корни и дуб гнил изнутри. В глазах Твари блеснул интерес; она запрокинула голову, всматриваясь в склонившиеся над землёй небеса, - как всякий циник, Лили ценила сарказм.
○○○
Никто никуда не спешил. Прохожие окидывали друг друга ленивыми взглядами, лица их не выражали эмоций. Невысокая девушка в плотной черной куртке, серой шапочке, натянутой на глаза, шла по брусчатой мостовой. Улица была одной из достопримечательностей городка, который можно было назвать хранителем времени. Старинные здания пастельных тонов с окнами-арками, витой чугун балкончиков, уютные витрины первых этажей, гостеприимные двери полутемных кафе и лавка, торгующая горячими пирожками всевозможных мастей — Твари же предпочитали бурлящие жизнью, суетливые города, полные хлопот и опозданий. Лили остановилась у небольшого деревянного домика. С улицы казалось, что он наполовину погрузился в землю. Чуть дальше вгибал спину мост, перекинутый через городскую речушку. Её заперли в асфальт набережной, на лавочках которой коротали дневные часы студенты университета, здание которого, увитое плющом, краснело неподалёку. Кирпичная многоэтажка стояла на перекрестке, на один из рукавов которого отбрасывали разноцветные блики церковные витражи.
Взгляд прохожего привлекал огромный проем распахнутой двери, которая своей непропорциональной нелепостью, словно воронка, тянула в глубь прохладного здания.
Лили поднялась по широким ступеням.
Она подумала, что у Бога странный запах. Помещение было залито мягким светом, пламя свечей не было дрожащим.
— Огонь настойчив, как и молитвы верующих.
Лили обернулась. Возле нее стоял человек. Человек — ничего примечательного, светловолосый, в сутане. Слуга, тоже слуга.
○○○
— Христианство? Христианство просто смотрит в самый корень зла. Зло и смерть — естественные продукты человеческого тела, неотъемлемая его часть. И внутренние процессы обязательно проявятся наружу в конкретных действиях, рано или поздно. Если ненависть всегда проявится в конкретном внешнем результате, то какой смысл ее отделять от результата, Лили? Ведь это звенья одной жесткой причинно следственной цепи. Потому и нужно бороться против ненависти в сердце...
— Остановив сердце? Уничтожить ненависть... Но разве не ненависть рождает нас?
— Сколько людей испытывает ненависть? Лили, “тварью” не становятся, ей рождаются! Не ненависть — мать твоя, но отец — Бог.
Они шли рядом по аллее парка, и Лили знала, почему Карл приказал ей искать в этом городе. Тварью был церковник. И она должна была загнать его, но сейчас был день и ей не хотелось убивать его на глазах случайного прохожего. Город мал, и она не сможет потерять его из виду, а он - спастись.
— Убивая “тварей”, ты исполняешь волю отца нашего.
— Ты знаешь?... Ты знаешь, что я Охотник?! Почему ты говоришь со мной?
— Почему? - он промолчал, не сдержав улыбки. - Ты называешь себя “Иной”, не так ли? Ты не права. Ты — Ангел.
Лили остановилась. Мир словно исчез на секунду, но сейчас она поняла — попутчик безумен. Он тоже остановился, на шаг позади. Ветер дул ему в лицо, растрепав светлые пряди, и Лили наконец поняла, что именно смущало ее, когда она смотрела на него. У него были другие глаза, не засасывающе-пустые, не обжигающе-холодные, как у тех Тварей, кого она загоняла. Глаза священника улыбались. Он стоял, наклонив голову набок, высокий, худой, ветер играл с его шарфом, он смотрел на Лили, а глаза его улыбались. Не щурясь, как человеческие, не паутинкой морщинок, не дрожью ресниц — они улыбались изнутри, словно излучая спокойствие. “Я нашла? Вот он - Иной? Я могу прикоснуться к нему, он стоит напротив, Он. И он ждет меня”.
Лили была растеряна, наверное, впервые, и не умела спрятать свое удивление. А светловолосый снова заговорил. Его речь была странной, он говорил то, о чем знал наверняка, но рассказывал не часто. Он много думал об этом и поэтому его фразы были абсолютно готовы, круглы и звучали по-книжному.
— Кто — люди? Они не дети Бога, но любимцы, не часть этого мира, но живущие в нем. И Бог смотрит на них, а мы — присматриваем, мы рождены стражами. Утолять Его Волю, сохранять покой и равновесие, не подчинять, но контролировать — для этого.
— Но... почему мы другие?
— Даже если ты — Его дитя, но ты можешь быть рожденным и не по Его Воле. Ангел должен быть предан Богу, но он может и полюбить. Так возникли полукровки. Они получили наше тело, но не унаследовали наших идей, и мыслят, как люди, и похотливы, как люди, и злы, и слепы, и невежественны, как люди. Смерть — все, что можно сделать для них. Для этого и нужны мы. С 13 века вплоть до наших дней наша задача — поиск и уничтожение полукровок. Ведь и ты делаешь то же. Есть и люди, которые делают то же: твоя Организация, твой сталкер. Ты называешь себя Иной, мы зовем себя стражей Христовой, в истории человеческой — “псы господни”.
Слова срывались с его губ резкими толчками, речь ускорялась, он смотрел прямо перед собой.
— Искореняя грех самого существования полукровок, мы вынуждены убивать и людей, — родственников полукровки и его детей. Чтобы устранить вероятность рождения нечеловека в этом роду, три поколения его потомков должны принять смерть. Но это во благо человечества, ибо говорил Иоанн Златоуст: "Если кто даже совершит убийство по воле Божьей, это убийство лучше всякого человеколюбия; но если кто пощадит и окажет человеколюбие вопреки воле Божьей, эта пощада будет преступнее всякого убийства".
○○○
Он был болезненным ребенком. Слишком слабый для игр с другими детьми, Ллейд провел детство в своей комнате, на кровати, вечно укрытый одеялами. Как часто бывает в подобных случаях, его единственным развлечением стали книги. Ллейд быстро уставал, его голова тяжелела и мальчика клонило в сон. И только там, в полусонном забытьи, почерпнутые из книг образы начинали свою игру и картины его мечтаний оживали перед его глазами. Он отважно путешествовал по мирам, был участником невероятных авантюр, покорителем морей и первооткрывателем неизведанных земель, находчивый и смелый, ловкий и сильный хозяин собственной судьбы. Просыпаясь, он сталкивался с неотвратимой реальностью, где даже живительная сила солнечного света причиняла ему неудобства своей яркостью. Ллейд читал жадно, сначала без разбора, затем более осмотрительно. Его ум не был пронырливо-гибок, но, пусть и неосознанно, мальчик вел беседу с книгами, надеясь получить ответы, из которых шаг за шагом он сплел свой собственный мир. Иногда прочитанное разочаровывало и даже разубеждало его, но порой отдельная страница становилась основательной поддержкой для его теорий. По-детски наивный, Ллейд испытывал и никак не мог избавиться от чувства, присущего лишь взрослым. Бессилие. Ноюще, не отпускающее отчаяние от осознания своей слабости и беспомощности. И Ллейд искал то нечто, что принесло бы ему уверенности, что сделало бы его таким “как все”. Он читал истории о бесстрашных моряках и путешественниках, о безумных и великих ученых и изобретателях, но ему самому мир не дал ничего, и Ллейд искал возможности изменить это. Ограниченный в общении, окруженный скорее жалостью, чем любовью, он питал неприязнь к миру, который не был к нему враждебен, но безразличен. Он видел выход в накоплении знаний, надеясь, что со временем это позволит ему достигнуть цели. Ллейд страстно желал “нормальной” жизни, и его горькая неудовлетворенная обида постепенно обернулась заочным презрением к окружающим людям, которое он любовно взращивал в своем сердце.
Когда ему в руки попался томик детского варианта Библии, Ллейд довольно лениво пролистал его. Вернувшись к нему чуть позже, прочел как сказку. Но воспринял иначе — для него книга стала не сказкой, а волшебством реального мира, он увидел в ней возможность обрести силу. Ту самую силу, которая подняла бы его не только с кровати, но и над людьми, некое абсолютное могущество и возможность властвовать.
Нельзя сказать, что он стал верующим, религиозным в привычном для понимания значении этого слова. Но его собственная вера укрепилась, ведь книга дала массу подтверждений для его теорий. Все множество советов и идей он свел к одной мысли: “Бог дарует избавление. Бог дарует силу”.
Он довольно быстро перечитал доступные для его понимания книги христианской тематики. Быть может, его детская болезненность и слабость просто прошла со временем, быть может — сыграли свою роль предписанные микстуры, но он сам приписывал укрепление своего тела исключительно собственной силе воли, опиравшейся на фанатичную надежду.
Казалось бы — цель достигнута, и мир не против присоединения Ллейда к всеобщему хороводу, но вынужденно аскетичное детство сделало подростка асоциальным, он не мог найти подходящего общества и вскоре оставил тщетные попытки. Он окончательно убедился в том, что этот мир ему чужд, но, не задумываясь о причинах в себе, упорно продолжал искать способ перекроить окружающее в соответствии со своими представлениями о справедливости. Впрочем, он не был совершенно одинок.
Его единственным собеседником был священник городской церкви, который приносил для Ллейда книги. Они часто беседовали, и священник разъяснял юноше непонятные места в писаниях. Ллейд не посвящал духовного отца в свои размышления и выкладки и никогда не вел с ним споров по поводу толкования отдельных моментов, но всегда делал собственные выводы, независимо от того, были ли у него идеи, оспаривающие доводы священника или нет. Последний же симпатизировал мальчику за его тягу к знаниям, а вскоре даже полюбил его, как возможно любил бы собственного сына, и когда Ллейд сказал, что тоже хотел бы связать свою жизнь со служением Богу, постарался помочь.
По протекции священника Ллейд поступил в духовную семинарию. Богатая библиотека заведения удовлетворяла его аппетитам и он с головой ушел в учебу. Другие юноши сторонились его, считая сумасшедшим, но Ллейд вовсе не чувствовал себя изгоем, и даже находил тихое удовлетворение в своем одиночестве, считая его подтверждением своей уникальности. Продолжая изучать клерикальную литературу, он отшлифовал свою теорию, придав ей форму алмаза совершенной огранки, который сверкал в его сознании, завораживая своими красками. Если же в его системе и были слабые места, он попросту не замечал их. Ллейд по-прежнему молил Бога о Силе, ведь наделил же Он сверхъестественными способностями целый сонм святых. Юноша считал себя достойным подобного дара и настойчиво искал способ обретения его.
Однако годы шли, а мольбы Ллейда оставались безответными. До окончания семинарии оставалось совсем немного, когда он поехал в родной город. Позже он решит, что его вело провидение, но истинной причиной было разочарование. Его многолетние труды казались бесплодными, цель не была достигнута и он не видел дальнейшего пути. Отчаявшись, Ллейд решил навестить единственно близкого ему человека — того самого священника из городской церкви. Тот иногда писал письма, но юноша не отвечал или же отделывался незначительными общими фразами.
Несколько дней они встречались и проводили долгие часы в беседах, как и прежде. Ллейд говорил теперь больше чем обычно, приоткрывая завесы своего истинного мира, и некоторые его заявления удивляли священника. Но когда тот подвергал сомнению утверждения юноши, Ллейд, скрывая раздражение, старался уклониться от разговора, переводя его в другое русло.
Несмотря не кажущуюся невнимательность, Ллейд помнил все замечания наставника. Они не раз заставили его теорию пошатнуться, и юноша лихорадочно искал аргументы, чтобы восстановить равновесие. Он гнал от себя сомнение, но раздражение не покидало его. Из всех людей он приблизился к этому человеку, но стоило довериться, как и тот не понял его.
Настал день отъезда и Ллейд пришел к наставнику раньше обычного, ведь это был прощальный визит, а прощания имеют свойство затягиваться. Разговор был оживленным, священнику не хотелось расставаться с другом, и он немного тянул время, а Ллейд в котором неожиданно поднялось чувство привязанности, не замечал этого.
Возвращаясь в памяти к событиям того вечера, Ллейд так и мог впоследствии вспомнить все подробности. Так или иначе — он рассказал собеседнику о своих мечтах, своей вере и о теории. Священник стоял возле окна, слушал, не перебивая, и долго молчал, когда Ллейд закончил. Потом вернулся к столу, сел напротив юноши. Он говорил медленно, не сводя взгляда с юноши. Казалось, что сейчас он думает совершенно о другом, — настолько отрешенным было выражение его лица. Священник внезапно почувствовал пустоту, словно нечто очень важное вырвали из его сердца, он словно заново увидел сидящего напротив. Близкий человек оказался незнакомцем, с которым не хотелось сойтись ближе. И говорил он просто для того, чтобы отогнать холодные мысли; видя перед собой закоренелого фанатика, не надеялся его переубедить. Как он не заметил его заблуждений? Неужели это его неосторожное слово повело этого мальчика по абсурдному пути?
Но Ллейд слушал и слышал, как вдребезги разлетались грани его теорий. Сначала он был безучастен, сохраняя безупречно ленивое выражение лица, но вскоре неприятное ощущение внутри начало разрастаться. Ллейд нервничал и злился, пальцы жгло, их движения были суетливы, воротник рубашки давил на горло, на висках выступили капли пота. Больше всего он хотел, чтобы священник замолчал, убежать отсюда и не слышать никогда этот монотонный тихий голос, который причинял ему физическую боль. Ллейд вскочил, раздался сухой треск рвущейся ткани и он ударил говорившего по лицу.
... Ллейд остановился, случайно заметив свое отражение в стекле книжного шкафа. Образ был смутным, Ллейд подошел почти вплотную к дверце. На фоне темных обложек он увидел узкие глаза, вытянутые к вискам, массивную нижнюю челюсть. Он поднял руку — жилистая, словно плеть, конечность с цепкими длинными пальцами, которые заканчивались острыми когтями, шершавая кожа... Он почувствовал влагу на лице, провел по губам тыльной стороной ладони — по ней размазалась вязкая, кажущаяся коричневой в полумраке сумерек, кровь. Корешки толстых книг поблескивали крестами.
Ллейд обернулся — на ковре лежал кровавый кусок мяса, с вспоротой брюшной полостью, голова была почти оторвана мощным ударом. Тварь взглянула на небо. Раздалось шипение и гортанный клекот — Ллейд хохотал. Он оказался прав.
○○○
Стол затрясся, ложка запрыгала в чашке. Лили поймала прыгающий телефон.
— Да, Карл. Цель уничтожена, отчет пришлю завтра.
Её голос был по-прежнему позевывающе - пресным, хотя на какое-то мгновение Карлу показалось, что в следующем, привычном для них вопросе, прозвучала новая эмоция.
— Куда?
Охота продолжалась.
и я абсолютно "по-женски" (в трактовке нагламуренных журналов) могу пускать слюни у витрин.
С этими оценками, просто поседеешь - чем выше балл, тем больше вероятность чертовой (но вожделенной) скидки... 
Он не только препод, но и практик - он компаньон в одной нотариальной фирме и сейчас запускает собственное производство. Одним словом - перспективный и прогрессивный дядька 28 лет. Короче, я набралась наглости, и когда экзамен закончился, подошла к нему в приватном порядке и спросила не требуется ли ему толковый сотрудник в моем лице. Так он меня не только не "отправил", но и взял телефон, сказал что непременно позвонит, и если не сможет помочь лично, то составит протекцию. А сейчас предложил подработку в их конторе в качестве технического переводчика. 
Не хочу радоваться заранее, ведь мало ли что пообещал, но ... таки приятно. После нашего разговора он поехал домой и по дороге подвозил мою одногруппницу. Она мне потом позвонила и рассказывала, что он про меня очень положительно отзывался, сказал что я очень интеллектуальна и далеко пойду. Это был 3 прецедент, когда я искала работу, - надеюсь, на этот раз успешно ^_^
предметы. Позвонило мне поздней ночью конца ноября мое солнышко и спросило, что хочу на новый год. Это было часа 3 - я хотела только спать, полумертвый мозг поинтересовался: "а тебе чего, Дед Мороз?" А дедуся - бубенчик нечий. Ладно, зевнула снегурка и погрузилась в сладкую дрему. 
, так как жизнь кончилась. И мне было очень плохо, от боли душевной просто выворачивало наизнанку, а все это еще и надо оЧЧень тщательно скрывать, чтобы никто не догадался. 
У международников оценка по экзамену определяется заранее и сам экзамен - просто формальность, и твой ответ ни на что не влияет. А тут мне на балл выше поставили. В группе 9 человек и вчера пятеро ушили на пересдачу, им даже 4 не досталось. А у меня самый высокий бал - ажно 7. Эх, шла бы на радиофизический - было бы 10, но в среди перспективных дипломатов и 7 - большое достижение 
