"Небесная собака"
Никто не знает, что человек должен потерять, чтобы посметь отбросить в
сторону любые условности. Никто не знает, что потерял Диоген, став
человеком, который позволяет себе все, который претворил в жизнь свои
сокровеннейшие мысли с такой сверхъестественной наглостью, с какой это
сделал бы какой-нибудь бог познания, похотливый и одновременно непорочный.
Большей искренности история не знает; это, пожалуй, предельный случай
откровенности и трезвости ума и в то же время пример того, чем мы могли бы
стать, если бы воспитание и лицемерие не сдерживали наших желаний и
поступков.
"Однажды некий человек впустил его к себе в богато обставленный дом и
сказал ему: "Главное, не плюй на пол". Диоген же, которому как раз хотелось
плюнуть, плюнул ему в лицо, крикнув, что это единственное грязное место во
всем доме, где он смог удовлетворить свое желание" (Диоген Лаэртский).
Какой человек, будучи принят в богатом доме, не сожалел о том, что у
него нет океана слюны, чтобы утопить в нем всех существующих на земле
собственников? А с другой стороны, кто не сглотнул своего мелкого пле-вочка
из страха, что он попадет на физиономию почтенного пузатого вора?
Мы все до смешного робки и осторожны: цинизм в школах не преподается.
Гордость тоже.
"Менипп1 в своей книге "Доблесть Диогена" рассказывает, что
того взяли в плен и продали в рабство, а там спросили, что он умеет делать.
Диоген ответил: "Распоряжаться, -- и крикнул глашатаю: -- Так что спрашивай,
кто хочет купить себе хозяина!"
Человек, смело выступивший против Александра2 и
Платона3, занимавшийся рукоблудием в общественном месте ("Вот
ведь было бы хорошо, если бы, потерев себе таким же образом брюхо, можно
было бы избавиться от чувства голода!"); житель знаменитой бочки и владелец
прославленного фонаря, изготовлявший в молодости фальшивые деньги (можно ли
отыскать более подходящее для киника ремесло?), какой опыт приобрел он, этот
человек, общаясь со своими ближними? Разумеется, такой же, как и мы все, с
некоторой, однако, разницей: единственным предметом его размышлений и его
презрения был человек. Свободный от искажающих призм какой бы то ни было
морали и какой бы то ни было метафизики, он только тем и занимался, что
снимал с него одеяния, дабы показать нам его еще более голым и
отвратительным, чем он предстает в любых комедиях, в любых
апокалипсисах4.
"Сократ, сошедший с ума" -- вот как называл его Платон. "Сократ,
ставший искренним" -- вот как следовало бы его назвать. Сократ, отрекшийся
от Добра, от условностей и от общества, Сократ, ставший наконец только
психологом. Однако Сократ -- при всем своем величии -- подчиняется
условностям; он остается учителем, образцом для подражания. И только Диоген
ничего не предлагает; суть его поведения -- как, впрочем, и суть кинизма --
определяется утробной боязнью стать человеком, стать посмешищем.
Мыслитель, отказавшийся от иллюзий в отношении человеческой реальности,
отказавшийся от уловок в виде мистики, но желающий при этом остаться в
рамках этого мира, приходит к такому мировоззрению, в котором
61
перемешиваются между собой мудрость, горечь и фарс. Если же он, дабы
уединиться, выбирает заполненную народом площадь, то волей-неволей начинает
смеяться над "себе подобными" или демонстрировать свое отвращение, которое с
нашим христианством и нашей полицией мы уже не можем себе позволить. Два
тысячелетия проповедей и законоуложений подсластили нашу желчь. Хотя, право
же, кто сейчас, в этом спешащем мире, остановится, чтобы ответить на наши
выходки или упиться нашим воем?
Уже одно то, что величайшего знатока рода человеческого прозвали
"собакой", доказывает, что у человека никогда не хватало мужества
примириться с собственным образом и что он всегда бесцеремонно отвергал
истину. Диоген изжил в себе всякое позерство. Каким же он от этого стал
чудищем в глазах других людей! Ведь для того, чтобы занять почетное место в
философии, нужно быть комедиантом, нужно уважать игру в идеи и
воодушевляться мнимыми проблемами. В любом случае человек как таковой -- это
не по вашей части, господа философы! Вот что сказал Диоген Лаэртский:
"Как-то на Олимпийских играх глашатай провозгласил: "Диоксипп победил
людей". На что Диоген ответил: "Он одержал победу над рабами, а люди -- это
по моей части".
И в самом деле, он, не имевший ничего, кроме котомки, нищий из нищих,
подлинный святой в сфере зубоскальства, побеждал людей так, как никто
другой, притом гораздо более грозным, чем у завоевателей, оружием.
Нам следует радоваться случайности его появления на свет до наступления
христианской эры. А то ведь кто знает -- не сделался ли бы он, пожелав
отрешиться от мира и поддавшись нездоровому искушению внечелове-ческим
приключением, всего лишь заурядным аскетом, которого канонизировали бы после
смерти, и он благополучно затерялся бы в календаре среди прочих блаженных.
Вот именно тогда он бы и стал настоящим сумасшедшим, он, нормальный человек,
не причастный ни к какому учению, ни к какой доктрине. Явив собой образ
неприглядного человека, он единственный показал нам, что все мы таковы.
Враждебная к доводам очевидности религия не пожелала признать достоинств
кинизма. Но сейчас пришло время противопоставить истинам сына Божия истины
"небесной собаки", как называл Диогена один из современных ему поэтов.