ГОЛОС НАРОДА // http://www.sovross.ru/sections/voice/1, 22 апреля

Меня тоже спрашивали, коротко. Я так сказал:

– В ходе русской революции на мировую арену вышла доиндустриальная цивилизация, идущая в обход западного капитализма. Мы и сейчас живем в этой революции (крах СССР – ее эпизод). Ленин – ее продукт и творец, теоретик и конструктор, он ключ к знанию и пониманию. Анализируя в уме свои модели, Ленин так быстро проигрывал множество вероятных ситуаций, что мог точно нащупать грань возможного и допустимого. Он понял смысл кризиса мироздания Ньютона и стал мыслить в логике науки становления (а политики Февраля мыслили в рамках науки бытия).
Так был создан синтез общинного крестьянского коммунизма с рабочими – ересь для марксизма. Жаль, что Ленин не имел времени, чтобы ясно объяснить свое дело, – тогда большевики и крестьяне имели неявное знание.
Ленин входил в мировую элиту социал-демократов и добился «права русских на самоопределение» в революции – на автономию в сообществе марксистов. Создавая Коминтерн, Ленин поднял проблему «несоизмеримости России и Запада» и «перевода» понятий обществоведения этих цивилизаций. Он умел работать с неопределенностью, препарировал ее, взвешивал риски. Он преодолел раздвоенность России, соединив западников и славянофилов, – и русофобия Запада на полвека утихла.
Ленин нашел такой язык и такую логику, что стал не пророком, а вождем набирающего силу массового движения. Не вступая в конфликт с марксизмом, он преобразовал его в учение, дающее ключ к пониманию процессов в незападных обществах. Он не просто понял чаяния крестьянства и рабочего класса России, но и дал им язык, облек в сильную теорию.
Ленин смог обуздать революцию, это сложнее, чем начать революцию. Системность нелинейных процессов придала силу его парадигмам. Ленин смог после катастрофы «пересобрать» народы и вновь собрать земли на основе СССР. Его методология, крупные проблемы и альтернативы… были совершенно новые инновации. Поразительно, что новизна его проектов была понятна массе трудящихся, но с трудом понималась интеллигенцией.
Ленин так представил западный империализм, что сразу вышел на важные закономерности стран, находящихся на периферии капитализма. Так началось национально-освободительное движение и крушение колониальной системы. Особенно это касалось Азии, и Ленин стал для народов Востока символом.
Бертран Рассел написал: «Можно полагать, что наш век войдет в историю веком Ленина и Эйнштейна, которым удалось завершить огромную работу синтеза… Государственные деятели масштаба Ленина появляются в мире не больше чем раз в столетие, и вряд ли многие из нас доживут до того, чтобы видеть равного ему».

– Что Вы особо цените из реальных ленинских починов переустройства страны и последовавшей советской практики?

– Ленин показал, как партия должна вникнуть в кризис научной картины мира, который произошел в начале ХХ века. Включение крестьянина в модель коммунизма было не отступлением к аграрной цивилизации, а первой брешью в постиндустриализм. На нем мы вытянули и индустриализацию, и войну.
В апреле 1917 г. Ленин выдвинул тезис о революции, которая не укладывалась в истмат. В момент нестабильного равновесия власти между Временным правительством и Советами можно было подтолкнуть армию и рабочих к новому лозунгу «Вся власть Советам!» Хотя в тот момент большевики не были влиятельной силой в Советах и почти не были в них представлены. Апрельские тезисы всех поразили. На заседании Петроградского комитета большевиков эти тезисы были отклонены: против них было 13 голосов, 2 – за, 1 – воздержался. Но партконференция Ленина поддержала.
У Ленина была особая тревога за сохранение и развитие России как цивилизации. Во всех его идеях и проектах неявно имелся аспект цивилизации в состоянии становления ее новых форм, хотя об этом он говорил мало. Можно сказать, что нужна была партия не классовая, не формационная, а цивилизационная. Россия (Евразия) была сложной цивилизацией, и созревшая в ней революция подчинялась не схеме Маркса (евроцентризма), а развитию цивилизации с ее синтезом славянских и восточных ветвей.
Это понял Ленин в ходе революции 1905–1907 гг. Меньшевики были настолько непримиримы к проекту Ленина, что их лидеры после поражения интервентов и белых призывали социалистов Запада к крестовому походу против советской власти. Ленин даже сказал (1918), что если в Западной Европе будут строить социализм, у них будет иначе. Он говорил, что основа развития России – ее цивилизация, а социалистическая революция является необходимым следующим шагом: «Нашим европейским мещанам и не снится, что дальнейшие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо более отличающихся разнообразием социальных условий странах Востока будут преподносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция».

– Что, на Ваш взгляд, помешало советскому народу полностью осуществить ленинский проект социализма в России?

– Советское общество 1920–1955 гг. было скреплено механической солидарностью, т.е. большинство населения по мировоззрению были близки, население было в состоянии «надклассового единства трудящихся». Они строили СССР и воевали, и на опыте знали, что и почему они делали.
В ходе индустриализации, урбанизации и смены поколений крестьянский коммунизм терял силу, и к 1960-м гг. исчерпал свой потенциал. Возникло множество профессий, субкультур и т.п. со своими ценностями и нормами. Механическая солидарность ослабла, возникла задача создать сеть органической солидарности – выработать новую матрицу для консолидации множества сообществ, которые расходились по множеству дорожек. Но этого мы не видели.
Поколения 1970–80-х гг. не знали массовых бедствий, а государство говорило с ними на устарелом языке и без ориентира для будущего. Неявное знание прошлых поколений не изучили, и образование стало неадекватно реальности. Был крик: «Мы не знаем общества, в котором живем». Поздно!
Советскому народу помешало наше невежество, созданное после 1955 г. политическим образованием. Некоторые поняли, куда мы идем, но мы уже отстали от процесса. Интеллектуальная элита пошла за «антисоветским марксизмом», а потом и за призраком капитализма. Они тоже погрузились в невежество, еще страшнее.
В телепередаче известный бывший коммунист Юрий Афанасьев вдруг сказал: «Вы правы, результат реформ катастрофичен и, наверное, не могло быть по-другому. Мы на самом деле были слепые поводыри слепых».
Перестройка не дала времени изучать новую картину мира – нейтрально и беспристрастно, как врач или разведчик. С радикальной частью было невозможно вести ни диалога, ни спора – общество распалось. Так и разошлись… В конце 1990-х гг. две общности были на грани «холодного раскола». Наш строй стал не капитализмом – и не социализмом. А теперь все поняли важную часть новой картины мира.
После краха СССР мы с друзьями делали книги и статьи – фрагменты реальности. Их сразу читали, сейчас уже не нужны, но после 20–30 лет другим будут полезны. И нам они нужны, чтобы представить движение СССР и его крах. Наши ровесники много знали от родителей, и после войны старики отошли, но мы помним то, что они сказали. И мы знали, что такое война. Но нашим детям и внукам это передать не можем – они выросли в другом мире. Странно, но это так. И в 1955–1960 гг. начался провал. В 1990 гг. мы старались восстановить образы нашего прошлого, делали наскоро, включая свои воспоминания. Считалось, что «образы прошлого – ресурс для проектирования будущего». А дальше надо соединить ниточку прошлое–настоящее–будущее. Так мы стараемся собрать в книги такие системы.
Читая Ленина в последние 25 лет, мы увидели у него этот замечательный подход. Можно сказать, большинство людей приняли революцию и признали советскую власть, потому что они мыслили в «методологической системе Ленина».

Сергей КАРА-МУРЗА

https://sg-karamurza.livejournal.com/315402.html

ГОЛОС НАРОДА // http://www.sovross.ru/sections/voice/1, 22 апреля

Меня тоже спрашивали, коротко. Я так сказал:

– В ходе русской революции на мировую арену вышла доиндустриальная цивилизация, идущая в обход западного капитализма. Мы и сейчас живем в этой революции (крах СССР – ее эпизод). Ленин – ее продукт и творец, теоретик и конструктор, он ключ к знанию и пониманию. Анализируя в уме свои модели, Ленин так быстро проигрывал множество вероятных ситуаций, что мог точно нащупать грань возможного и допустимого. Он понял смысл кризиса мироздания Ньютона и стал мыслить в логике науки становления (а политики Февраля мыслили в рамках науки бытия).
Так был создан синтез общинного крестьянского коммунизма с рабочими – ересь для марксизма. Жаль, что Ленин не имел времени, чтобы ясно объяснить свое дело, – тогда большевики и крестьяне имели неявное знание.
Ленин входил в мировую элиту социал-демократов и добился «права русских на самоопределение» в революции – на автономию в сообществе марксистов. Создавая Коминтерн, Ленин поднял проблему «несоизмеримости России и Запада» и «перевода» понятий обществоведения этих цивилизаций. Он умел работать с неопределенностью, препарировал ее, взвешивал риски. Он преодолел раздвоенность России, соединив западников и славянофилов, – и русофобия Запада на полвека утихла.
Ленин нашел такой язык и такую логику, что стал не пророком, а вождем набирающего силу массового движения. Не вступая в конфликт с марксизмом, он преобразовал его в учение, дающее ключ к пониманию процессов в незападных обществах. Он не просто понял чаяния крестьянства и рабочего класса России, но и дал им язык, облек в сильную теорию.
Ленин смог обуздать революцию, это сложнее, чем начать революцию. Системность нелинейных процессов придала силу его парадигмам. Ленин смог после катастрофы «пересобрать» народы и вновь собрать земли на основе СССР. Его методология, крупные проблемы и альтернативы… были совершенно новые инновации. Поразительно, что новизна его проектов была понятна массе трудящихся, но с трудом понималась интеллигенцией.
Ленин так представил западный империализм, что сразу вышел на важные закономерности стран, находящихся на периферии капитализма. Так началось национально-освободительное движение и крушение колониальной системы. Особенно это касалось Азии, и Ленин стал для народов Востока символом.
Бертран Рассел написал: «Можно полагать, что наш век войдет в историю веком Ленина и Эйнштейна, которым удалось завершить огромную работу синтеза… Государственные деятели масштаба Ленина появляются в мире не больше чем раз в столетие, и вряд ли многие из нас доживут до того, чтобы видеть равного ему».

– Что Вы особо цените из реальных ленинских починов переустройства страны и последовавшей советской практики?

– Ленин показал, как партия должна вникнуть в кризис научной картины мира, который произошел в начале ХХ века. Включение крестьянина в модель коммунизма было не отступлением к аграрной цивилизации, а первой брешью в постиндустриализм. На нем мы вытянули и индустриализацию, и войну.
В апреле 1917 г. Ленин выдвинул тезис о революции, которая не укладывалась в истмат. В момент нестабильного равновесия власти между Временным правительством и Советами можно было подтолкнуть армию и рабочих к новому лозунгу «Вся власть Советам!» Хотя в тот момент большевики не были влиятельной силой в Советах и почти не были в них представлены. Апрельские тезисы всех поразили. На заседании Петроградского комитета большевиков эти тезисы были отклонены: против них было 13 голосов, 2 – за, 1 – воздержался. Но партконференция Ленина поддержала.
У Ленина была особая тревога за сохранение и развитие России как цивилизации. Во всех его идеях и проектах неявно имелся аспект цивилизации в состоянии становления ее новых форм, хотя об этом он говорил мало. Можно сказать, что нужна была партия не классовая, не формационная, а цивилизационная. Россия (Евразия) была сложной цивилизацией, и созревшая в ней революция подчинялась не схеме Маркса (евроцентризма), а развитию цивилизации с ее синтезом славянских и восточных ветвей.
Это понял Ленин в ходе революции 1905–1907 гг. Меньшевики были настолько непримиримы к проекту Ленина, что их лидеры после поражения интервентов и белых призывали социалистов Запада к крестовому походу против советской власти. Ленин даже сказал (1918), что если в Западной Европе будут строить социализм, у них будет иначе. Он говорил, что основа развития России – ее цивилизация, а социалистическая революция является необходимым следующим шагом: «Нашим европейским мещанам и не снится, что дальнейшие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо более отличающихся разнообразием социальных условий странах Востока будут преподносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция».

– Что, на Ваш взгляд, помешало советскому народу полностью осуществить ленинский проект социализма в России?

– Советское общество 1920–1955 гг. было скреплено механической солидарностью, т.е. большинство населения по мировоззрению были близки, население было в состоянии «надклассового единства трудящихся». Они строили СССР и воевали, и на опыте знали, что и почему они делали.
В ходе индустриализации, урбанизации и смены поколений крестьянский коммунизм терял силу, и к 1960-м гг. исчерпал свой потенциал. Возникло множество профессий, субкультур и т.п. со своими ценностями и нормами. Механическая солидарность ослабла, возникла задача создать сеть органической солидарности – выработать новую матрицу для консолидации множества сообществ, которые расходились по множеству дорожек. Но этого мы не видели.
Поколения 1970–80-х гг. не знали массовых бедствий, а государство говорило с ними на устарелом языке и без ориентира для будущего. Неявное знание прошлых поколений не изучили, и образование стало неадекватно реальности. Был крик: «Мы не знаем общества, в котором живем». Поздно!
Советскому народу помешало наше невежество, созданное после 1955 г. политическим образованием. Некоторые поняли, куда мы идем, но мы уже отстали от процесса. Интеллектуальная элита пошла за «антисоветским марксизмом», а потом и за призраком капитализма. Они тоже погрузились в невежество, еще страшнее.
В телепередаче известный бывший коммунист Юрий Афанасьев вдруг сказал: «Вы правы, результат реформ катастрофичен и, наверное, не могло быть по-другому. Мы на самом деле были слепые поводыри слепых».
Перестройка не дала времени изучать новую картину мира – нейтрально и беспристрастно, как врач или разведчик. С радикальной частью было невозможно вести ни диалога, ни спора – общество распалось. Так и разошлись… В конце 1990-х гг. две общности были на грани «холодного раскола». Наш строй стал не капитализмом – и не социализмом. А теперь все поняли важную часть новой картины мира.
После краха СССР мы с друзьями делали книги и статьи – фрагменты реальности. Их сразу читали, сейчас уже не нужны, но после 20–30 лет другим будут полезны. И нам они нужны, чтобы представить движение СССР и его крах. Наши ровесники много знали от родителей, и после войны старики отошли, но мы помним то, что они сказали. И мы знали, что такое война. Но нашим детям и внукам это передать не можем – они выросли в другом мире. Странно, но это так. И в 1955–1960 гг. начался провал. В 1990 гг. мы старались восстановить образы нашего прошлого, делали наскоро, включая свои воспоминания. Считалось, что «образы прошлого – ресурс для проектирования будущего». А дальше надо соединить ниточку прошлое–настоящее–будущее. Так мы стараемся собрать в книги такие системы.
Читая Ленина в последние 25 лет, мы увидели у него этот замечательный подход. Можно сказать, большинство людей приняли революцию и признали советскую власть, потому что они мыслили в «методологической системе Ленина».

Сергей КАРА-МУРЗА

https://sg-karamurza.livejournal.com/315402.html

ГОЛОС НАРОДА // http://www.sovross.ru/sections/voice/1, 22 апреля

Меня тоже спрашивали, коротко. Я так сказал:

– В ходе русской революции на мировую арену вышла доиндустриальная цивилизация, идущая в обход западного капитализма. Мы и сейчас живем в этой революции (крах СССР – ее эпизод). Ленин – ее продукт и творец, теоретик и конструктор, он ключ к знанию и пониманию. Анализируя в уме свои модели, Ленин так быстро проигрывал множество вероятных ситуаций, что мог точно нащупать грань возможного и допустимого. Он понял смысл кризиса мироздания Ньютона и стал мыслить в логике науки становления (а политики Февраля мыслили в рамках науки бытия).
Так был создан синтез общинного крестьянского коммунизма с рабочими – ересь для марксизма. Жаль, что Ленин не имел времени, чтобы ясно объяснить свое дело, – тогда большевики и крестьяне имели неявное знание.
Ленин входил в мировую элиту социал-демократов и добился «права русских на самоопределение» в революции – на автономию в сообществе марксистов. Создавая Коминтерн, Ленин поднял проблему «несоизмеримости России и Запада» и «перевода» понятий обществоведения этих цивилизаций. Он умел работать с неопределенностью, препарировал ее, взвешивал риски. Он преодолел раздвоенность России, соединив западников и славянофилов, – и русофобия Запада на полвека утихла.
Ленин нашел такой язык и такую логику, что стал не пророком, а вождем набирающего силу массового движения. Не вступая в конфликт с марксизмом, он преобразовал его в учение, дающее ключ к пониманию процессов в незападных обществах. Он не просто понял чаяния крестьянства и рабочего класса России, но и дал им язык, облек в сильную теорию.
Ленин смог обуздать революцию, это сложнее, чем начать революцию. Системность нелинейных процессов придала силу его парадигмам. Ленин смог после катастрофы «пересобрать» народы и вновь собрать земли на основе СССР. Его методология, крупные проблемы и альтернативы… были совершенно новые инновации. Поразительно, что новизна его проектов была понятна массе трудящихся, но с трудом понималась интеллигенцией.
Ленин так представил западный империализм, что сразу вышел на важные закономерности стран, находящихся на периферии капитализма. Так началось национально-освободительное движение и крушение колониальной системы. Особенно это касалось Азии, и Ленин стал для народов Востока символом.
Бертран Рассел написал: «Можно полагать, что наш век войдет в историю веком Ленина и Эйнштейна, которым удалось завершить огромную работу синтеза… Государственные деятели масштаба Ленина появляются в мире не больше чем раз в столетие, и вряд ли многие из нас доживут до того, чтобы видеть равного ему».

– Что Вы особо цените из реальных ленинских починов переустройства страны и последовавшей советской практики?

– Ленин показал, как партия должна вникнуть в кризис научной картины мира, который произошел в начале ХХ века. Включение крестьянина в модель коммунизма было не отступлением к аграрной цивилизации, а первой брешью в постиндустриализм. На нем мы вытянули и индустриализацию, и войну.
В апреле 1917 г. Ленин выдвинул тезис о революции, которая не укладывалась в истмат. В момент нестабильного равновесия власти между Временным правительством и Советами можно было подтолкнуть армию и рабочих к новому лозунгу «Вся власть Советам!» Хотя в тот момент большевики не были влиятельной силой в Советах и почти не были в них представлены. Апрельские тезисы всех поразили. На заседании Петроградского комитета большевиков эти тезисы были отклонены: против них было 13 голосов, 2 – за, 1 – воздержался. Но партконференция Ленина поддержала.
У Ленина была особая тревога за сохранение и развитие России как цивилизации. Во всех его идеях и проектах неявно имелся аспект цивилизации в состоянии становления ее новых форм, хотя об этом он говорил мало. Можно сказать, что нужна была партия не классовая, не формационная, а цивилизационная. Россия (Евразия) была сложной цивилизацией, и созревшая в ней революция подчинялась не схеме Маркса (евроцентризма), а развитию цивилизации с ее синтезом славянских и восточных ветвей.
Это понял Ленин в ходе революции 1905–1907 гг. Меньшевики были настолько непримиримы к проекту Ленина, что их лидеры после поражения интервентов и белых призывали социалистов Запада к крестовому походу против советской власти. Ленин даже сказал (1918), что если в Западной Европе будут строить социализм, у них будет иначе. Он говорил, что основа развития России – ее цивилизация, а социалистическая революция является необходимым следующим шагом: «Нашим европейским мещанам и не снится, что дальнейшие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо более отличающихся разнообразием социальных условий странах Востока будут преподносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция».

– Что, на Ваш взгляд, помешало советскому народу полностью осуществить ленинский проект социализма в России?

– Советское общество 1920–1955 гг. было скреплено механической солидарностью, т.е. большинство населения по мировоззрению были близки, население было в состоянии «надклассового единства трудящихся». Они строили СССР и воевали, и на опыте знали, что и почему они делали.
В ходе индустриализации, урбанизации и смены поколений крестьянский коммунизм терял силу, и к 1960-м гг. исчерпал свой потенциал. Возникло множество профессий, субкультур и т.п. со своими ценностями и нормами. Механическая солидарность ослабла, возникла задача создать сеть органической солидарности – выработать новую матрицу для консолидации множества сообществ, которые расходились по множеству дорожек. Но этого мы не видели.
Поколения 1970–80-х гг. не знали массовых бедствий, а государство говорило с ними на устарелом языке и без ориентира для будущего. Неявное знание прошлых поколений не изучили, и образование стало неадекватно реальности. Был крик: «Мы не знаем общества, в котором живем». Поздно!
Советскому народу помешало наше невежество, созданное после 1955 г. политическим образованием. Некоторые поняли, куда мы идем, но мы уже отстали от процесса. Интеллектуальная элита пошла за «антисоветским марксизмом», а потом и за призраком капитализма. Они тоже погрузились в невежество, еще страшнее.
В телепередаче известный бывший коммунист Юрий Афанасьев вдруг сказал: «Вы правы, результат реформ катастрофичен и, наверное, не могло быть по-другому. Мы на самом деле были слепые поводыри слепых».
Перестройка не дала времени изучать новую картину мира – нейтрально и беспристрастно, как врач или разведчик. С радикальной частью было невозможно вести ни диалога, ни спора – общество распалось. Так и разошлись… В конце 1990-х гг. две общности были на грани «холодного раскола». Наш строй стал не капитализмом – и не социализмом. А теперь все поняли важную часть новой картины мира.
После краха СССР мы с друзьями делали книги и статьи – фрагменты реальности. Их сразу читали, сейчас уже не нужны, но после 20–30 лет другим будут полезны. И нам они нужны, чтобы представить движение СССР и его крах. Наши ровесники много знали от родителей, и после войны старики отошли, но мы помним то, что они сказали. И мы знали, что такое война. Но нашим детям и внукам это передать не можем – они выросли в другом мире. Странно, но это так. И в 1955–1960 гг. начался провал. В 1990 гг. мы старались восстановить образы нашего прошлого, делали наскоро, включая свои воспоминания. Считалось, что «образы прошлого – ресурс для проектирования будущего». А дальше надо соединить ниточку прошлое–настоящее–будущее. Так мы стараемся собрать в книги такие системы.
Читая Ленина в последние 25 лет, мы увидели у него этот замечательный подход. Можно сказать, большинство людей приняли революцию и признали советскую власть, потому что они мыслили в «методологической системе Ленина».

Сергей КАРА-МУРЗА

https://sg-karamurza.livejournal.com/315402.html

ГОЛОС НАРОДА // http://www.sovross.ru/sections/voice/1, 22 апреля

Меня тоже спрашивали, коротко. Я так сказал:

– В ходе русской революции на мировую арену вышла доиндустриальная цивилизация, идущая в обход западного капитализма. Мы и сейчас живем в этой революции (крах СССР – ее эпизод). Ленин – ее продукт и творец, теоретик и конструктор, он ключ к знанию и пониманию. Анализируя в уме свои модели, Ленин так быстро проигрывал множество вероятных ситуаций, что мог точно нащупать грань возможного и допустимого. Он понял смысл кризиса мироздания Ньютона и стал мыслить в логике науки становления (а политики Февраля мыслили в рамках науки бытия).
Так был создан синтез общинного крестьянского коммунизма с рабочими – ересь для марксизма. Жаль, что Ленин не имел времени, чтобы ясно объяснить свое дело, – тогда большевики и крестьяне имели неявное знание.
Ленин входил в мировую элиту социал-демократов и добился «права русских на самоопределение» в революции – на автономию в сообществе марксистов. Создавая Коминтерн, Ленин поднял проблему «несоизмеримости России и Запада» и «перевода» понятий обществоведения этих цивилизаций. Он умел работать с неопределенностью, препарировал ее, взвешивал риски. Он преодолел раздвоенность России, соединив западников и славянофилов, – и русофобия Запада на полвека утихла.
Ленин нашел такой язык и такую логику, что стал не пророком, а вождем набирающего силу массового движения. Не вступая в конфликт с марксизмом, он преобразовал его в учение, дающее ключ к пониманию процессов в незападных обществах. Он не просто понял чаяния крестьянства и рабочего класса России, но и дал им язык, облек в сильную теорию.
Ленин смог обуздать революцию, это сложнее, чем начать революцию. Системность нелинейных процессов придала силу его парадигмам. Ленин смог после катастрофы «пересобрать» народы и вновь собрать земли на основе СССР. Его методология, крупные проблемы и альтернативы… были совершенно новые инновации. Поразительно, что новизна его проектов была понятна массе трудящихся, но с трудом понималась интеллигенцией.
Ленин так представил западный империализм, что сразу вышел на важные закономерности стран, находящихся на периферии капитализма. Так началось национально-освободительное движение и крушение колониальной системы. Особенно это касалось Азии, и Ленин стал для народов Востока символом.
Бертран Рассел написал: «Можно полагать, что наш век войдет в историю веком Ленина и Эйнштейна, которым удалось завершить огромную работу синтеза… Государственные деятели масштаба Ленина появляются в мире не больше чем раз в столетие, и вряд ли многие из нас доживут до того, чтобы видеть равного ему».

– Что Вы особо цените из реальных ленинских починов переустройства страны и последовавшей советской практики?

– Ленин показал, как партия должна вникнуть в кризис научной картины мира, который произошел в начале ХХ века. Включение крестьянина в модель коммунизма было не отступлением к аграрной цивилизации, а первой брешью в постиндустриализм. На нем мы вытянули и индустриализацию, и войну.
В апреле 1917 г. Ленин выдвинул тезис о революции, которая не укладывалась в истмат. В момент нестабильного равновесия власти между Временным правительством и Советами можно было подтолкнуть армию и рабочих к новому лозунгу «Вся власть Советам!» Хотя в тот момент большевики не были влиятельной силой в Советах и почти не были в них представлены. Апрельские тезисы всех поразили. На заседании Петроградского комитета большевиков эти тезисы были отклонены: против них было 13 голосов, 2 – за, 1 – воздержался. Но партконференция Ленина поддержала.
У Ленина была особая тревога за сохранение и развитие России как цивилизации. Во всех его идеях и проектах неявно имелся аспект цивилизации в состоянии становления ее новых форм, хотя об этом он говорил мало. Можно сказать, что нужна была партия не классовая, не формационная, а цивилизационная. Россия (Евразия) была сложной цивилизацией, и созревшая в ней революция подчинялась не схеме Маркса (евроцентризма), а развитию цивилизации с ее синтезом славянских и восточных ветвей.
Это понял Ленин в ходе революции 1905–1907 гг. Меньшевики были настолько непримиримы к проекту Ленина, что их лидеры после поражения интервентов и белых призывали социалистов Запада к крестовому походу против советской власти. Ленин даже сказал (1918), что если в Западной Европе будут строить социализм, у них будет иначе. Он говорил, что основа развития России – ее цивилизация, а социалистическая революция является необходимым следующим шагом: «Нашим европейским мещанам и не снится, что дальнейшие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо более отличающихся разнообразием социальных условий странах Востока будут преподносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция».

– Что, на Ваш взгляд, помешало советскому народу полностью осуществить ленинский проект социализма в России?

– Советское общество 1920–1955 гг. было скреплено механической солидарностью, т.е. большинство населения по мировоззрению были близки, население было в состоянии «надклассового единства трудящихся». Они строили СССР и воевали, и на опыте знали, что и почему они делали.
В ходе индустриализации, урбанизации и смены поколений крестьянский коммунизм терял силу, и к 1960-м гг. исчерпал свой потенциал. Возникло множество профессий, субкультур и т.п. со своими ценностями и нормами. Механическая солидарность ослабла, возникла задача создать сеть органической солидарности – выработать новую матрицу для консолидации множества сообществ, которые расходились по множеству дорожек. Но этого мы не видели.
Поколения 1970–80-х гг. не знали массовых бедствий, а государство говорило с ними на устарелом языке и без ориентира для будущего. Неявное знание прошлых поколений не изучили, и образование стало неадекватно реальности. Был крик: «Мы не знаем общества, в котором живем». Поздно!
Советскому народу помешало наше невежество, созданное после 1955 г. политическим образованием. Некоторые поняли, куда мы идем, но мы уже отстали от процесса. Интеллектуальная элита пошла за «антисоветским марксизмом», а потом и за призраком капитализма. Они тоже погрузились в невежество, еще страшнее.
В телепередаче известный бывший коммунист Юрий Афанасьев вдруг сказал: «Вы правы, результат реформ катастрофичен и, наверное, не могло быть по-другому. Мы на самом деле были слепые поводыри слепых».
Перестройка не дала времени изучать новую картину мира – нейтрально и беспристрастно, как врач или разведчик. С радикальной частью было невозможно вести ни диалога, ни спора – общество распалось. Так и разошлись… В конце 1990-х гг. две общности были на грани «холодного раскола». Наш строй стал не капитализмом – и не социализмом. А теперь все поняли важную часть новой картины мира.
После краха СССР мы с друзьями делали книги и статьи – фрагменты реальности. Их сразу читали, сейчас уже не нужны, но после 20–30 лет другим будут полезны. И нам они нужны, чтобы представить движение СССР и его крах. Наши ровесники много знали от родителей, и после войны старики отошли, но мы помним то, что они сказали. И мы знали, что такое война. Но нашим детям и внукам это передать не можем – они выросли в другом мире. Странно, но это так. И в 1955–1960 гг. начался провал. В 1990 гг. мы старались восстановить образы нашего прошлого, делали наскоро, включая свои воспоминания. Считалось, что «образы прошлого – ресурс для проектирования будущего». А дальше надо соединить ниточку прошлое–настоящее–будущее. Так мы стараемся собрать в книги такие системы.
Читая Ленина в последние 25 лет, мы увидели у него этот замечательный подход. Можно сказать, большинство людей приняли революцию и признали советскую власть, потому что они мыслили в «методологической системе Ленина».

Сергей КАРА-МУРЗА

https://sg-karamurza.livejournal.com/315402.html

С начала краха СССР, новых кризисов и войн в большинстве народов и культур изменяются картины мира, смыслы понятий, образы прошлого и будущего – и даже самого человека. Старые инструменты для изучения, понимания и освоения реальности недостаточны. Наша жизнь обволакивается, как туманом, неопределенностью, все больше и больше усилий мы тратим на попытки и ошибки. Распадаются дисциплины и теории, нормы и табу, институты и авторитеты. В этой атмосфере потоков невежества, манипуляции и нигилизма в СМИ и в деградированной массовой культуре страдают мышление и взаимное рассуждение людей. Страдают память, сознание и логика, оптимистические эмоции и конструктивное творчество. Такая атмосфера давит на все группы и общности народов – и читателей, и авторов. Меньше читают, а я думаю, у большинства авторов нет вдохновения – они идут в сумерках, и дорога плохо видна.
И все равно наши читатели и авторы должны выполнять свой долг: писать, читать, обдумывать и общаться. Пусть их книги не шедевры, и пусть совместный труд авторов и читателей не востребован массовой аудиторией, необходимо накапливать массив изданных, прочитанных и обдуманных книг. Без этого ресурса туман и неопределенность нашего состояния не развеются, даже если иные, более энергичные культуры поделятся с нами их новыми знаниями и инновациями.
Данная книга представляет предмет, который в советский период и сейчас еще считают устаревшим, – политическая экономия (или политэкономия). По моему опыту и опыту товарищей, мы думали, что это особая малопонятная и малоизвестная дисциплина экономической науки, которая мало интересовала массу научно-технических, прикладных и гуманитарных профессий. Но в 1990-е годы постепенно часть интеллигенции, увидевшая угрозы в реформах, ведущих к глубокому кризису, пыталась понять, каков был смысл советской политэкономии социализма – той дисциплины, которой владело сообщество ведущих ученых теоретиков-экономистов.
Я и мои товарищи читали четыре последних учебника "Политэкономия" (от 1980-х до 1990-х гг.), по которым учились советские экономисты. Трудно это сказать, но основные тезисы главных разделов были бессодержательны или непонятны. Казалось, что во время перестройки и реформы советского строя большая часть экономистов (и вообще обществоведов) так легко перешли на антисоветские позиции потому, что они не верили в официальную политэкономию СССР, она их возмущала. А создание альтернативной политэкономии, которая неявно развивалась, заглохло после ВОВ.
В первых советских поколениях – и в интеллигенции, и в госаппарате, у военных и практиков главных типов деятельности – вырабатывалась реальная советская политэкономия, но строительство этой большой системы происходило отдельно, вразрез с проектом создания политэкономии для СССР на основе марксизма. Считалось, что "Капитал" Маркса задал методологию и для капитализма, а затем и для социализма – как универсальную парадигму. Эта ошибка заложила корни драмы и в конце катастрофу картины мира СССР.
За последние тридцать лет многие поняли, что они ошибались в смысле структуры классической политэкономии Нового времени (например, в системе Адама Смита – Рикардо – Маркса), а также в истоках древних прототипов политэкономий (Аристотеля, Конфуция и Библии). Наши экономисты конца XIX в., и позже во время революции, а потом в сообществе советских теоретиков экономической науки, концентрировали внимание на актуальных проблемах экономики (и экономической науки). Но политэкономия – это совсем другой предмет, потому этот предмет и назвали политической экономией.
Политэкономия – интегральный текст (доктрина), она идет от Аристотеля. Этот текст и его обобщенный образ соединял науку, историю и предвидение будущего, идеологию и др. Этот синтез представлял картину ядра бытия цивилизации, это суперсистема. В ней проникают друг в друга главные системы: политика, экономика и культура. Из нее можно брать части, но надо иметь в виду остальные части – тогда возникает насыщенный и динамичный образ бытия и становления.
Я в 2010 г. читал лекции в МГУ политологам, и оказалось, что студентам было трудно объяснить сущность политики. В каждой лекции курса представляли конкретную функцию политики – это было понятно. В конце курса надо было соединять части и представить реальность – но в учебнике и программе это не предусмотрено. Профессор В.Ю. Катасонов позвал меня на его семинар, я предложил тему "Образ экономики". Я изложил туманно, как мог. Как-то все заволновались, много говорили, но тему обходили – все экономисты. Все знают свои аспекты, но они не соединяются в картину. А еще давно Конрад Лоренц подчеркнул афоризм Тейяра Шардена: "Творить – значит соединять".
Ведь уже Аристотель разработал хрематистику и экономию – разные системы, вобравшие в себя и хозяйство, и политику, и структуры общества, и даже образ войны. Этот его синтез был прототипом политэкономии. А какой же представлялась послевоенная советская политэкономия относительно политэкономии Адама Смита или Маркса?
Это сравнение было неизмеримым, это видно по учебникам политэкономии в СССР (с 1954 до 1990 г.). Маркс трудился над своей политэкономией полвека, и огромный 1-й том "Капитала" был лишь кратким резюме его основных исследований и текстов. Он изучал становление капитализма как синтез главных систем общества – картин мира главных общностей, развития нового государства, изменения антропологии новых классов, сдвигов образа культуры и шкалы ценностей, императивов экспансии капитализма и роли войн, особенно войн цивилизаций. Все эти структуры были у Маркса заложены в его политэкономию. И его политэкономия на целый век стала картиной мира для массы грамотных людей на Земле. Вот что такое политэкономия!
Как же увидеть ядро бытия цивилизации, страны, народа? Ведь экономика неотрывно соединена с политикой, со стихиями психологии и другими, культурой и часто с войной. Ее невозможно вылущить как орешек. Образ этого сгустка в его движении люди создают в воображении по-разному. Образы подбирают для визуализации предмета – это важный язык.
Вот простой пример: в 1744 г. Гендель поставил ораторию, а потом оперу "Семела". Её героиня была возлюбленной Юпитера. Ей советовали попросить его появиться во всем божественном блеске, и Юпитер в конце концов согласился. Он появился, и оказалось, что в реальности он – огненный шар. Семела превратилась в пепел.
Но какова политэкономия в истинном её обличье? Вероятно, придется разглядывать ее шар долго и внимательно. Этот шар – сложный организм, в его движении увидим все большие и малые органы и ткани всего организма страны, да и связи и каналы во весь остальной мир.
В период русской революции и до конца ВОВ разрабатывалась наша собственная политэкономия для России (СССР) – в чрезвычайных динамичных условиях. Это была политэкономия мирового класса – это говорили и на Западе, и на Востоке. Бертран Рассел написал: "Можно полагать, что наш век войдет в историю веком Ленина и Эйнштейна, которым удалось завершить огромную работу синтеза". Но сложный синтез – это и есть революция в науке.
Но никто не думал тогда, в чрезвычайных условиях, что они создавали другую политэкономию, при этом читали популярные тексты Маркса. Да и такие тексты было мало времени читать. Главное, что политэкономия для СССР не могла быть создана на основе марксизма, потому что образы, понятия, ценности и риски у Маркса и советских ученых были совершенно разными. Их читали теоретики-марксисты, небольшое сообщество, но усвоить смыслы Маркса и одновременно российской реальности было трудно. Это обнажилось в перестройке и далее.
Мы, представляя Запад, часто брали отдельные срезы, но не видели целого – оно от нас ускользало, и мы ошибались. Легче было взять несколько суждений из "Капитала", чем изучать российское бытие. Надо трезво представить эту неудачу разработки политэкономии: во времени "оттепели" Хрущева сообщество аналитиков-практиков и мыслителей, работающих в парадигме становления, было демонтировано, и система стала распадаться на частные отрасли и системы. Этот распад ослабил строительство латентной политэкономии, и это сообщество утратило условия для того синтеза, мышления и инноваций, которые были двигателем большого проекта СССР. Кризис 1980-х гг. разрушил слабеющую конструкцию политэкономии, которая соединяла главные срезы бытия.
Что касается Маркса, он обещал, что скоро капитализм преобразуется в социализм – Царство добра на земле. Для масс Маркс был пророком, а не теоретиком. Но в России требовался, кроме веры, рациональный большой проект реального преобразования. Классическая (англо-саксонская) политэкономия не годилась для России, да и для иных цивилизаций и культур, даже капиталистических. При этом Маркс опирался на труды ученых, которые в ходе научной революции создали за три века новый метод познания и продвинули этот метод в обществоведение. При этом он предупреждал, что предмет его учения – западный капитализм и западный пролетариат. Даже образ ожидаемого социализма, созданного из капитализма западным пролетариатом, Маркс представлял категорически иным, чем вызревал в России. Для нас главное было то, что Маркс изучал капитализм и его будущее.
Да, Маркс создал огромный массив знания, и в СССР надо было организовать группу молодых исследователей для изучения западного капитализма в его генезисе и развитии – с точки зрения СССР. Ведь многие идеи и предвидения Маркса для нас были бы понятны только в ходе актуальных процессов, но методологию синтеза капитализма XIX и XX вв. у нас не разработали.
На деле у советских теоретиков-экономистов основой разработки политэкономии стали труды Маркса и Энгельса – в отрыве от реальности и СССР, и Запада. Притом, что будущий лидер компартии Италии А. Грамши в статье под названием "Революция против “Капитала”" (5 января 1918 г.) высказал важную мысль о русской революции: "Это революция против “Капитала” Карла Маркса. “Капитал” Маркса был в России книгой скорее для буржуазии, чем для пролетариата".
Как же можно было для ключевой доктрины советского социализма взять за основу политэкономию капитализма Маркса!
И теперь тем, кто старается разобраться в процессе сдвига СССР к своему краху, надо рационально и трезво представить вызревание деградации нашей картины мира во второй части XX века – от создания классических политэкономий Нового времени и до их глубокого кризиса и распада. Но есть надежда, что разобраться в этой проблеме для нас легче, чем на Западе, – мы еще не углубились в пещеры капитализма и постиндустриализма, а симптомы нашей болезни еще видны.

https://sg-karamurza.livejournal.com/315336.html

Я успел книгу, в ней понел много от Ленина.

Вот:
Война и политика. История русских воззрений на политэкономию
Издательство Родина

https://sg-karamurza.livejournal.com/314907.html

Я успел книгу, в ней понел много от Ленина.

Вот:
Война и политика. История русских воззрений на политэкономию
Издательство Родина

https://sg-karamurza.livejournal.com/314907.html

Всем привет!

https://sg-karamurza.livejournal.com/314819.html

Почти все комментарии представляют общий крик: "Мое мнение верно!"
Так у нас спорят, как политики и борцы за истину – у каждого своя. Но теперь уже надо представить реальную картину – объективно, показать "то, что есть", а не "то, что надо". Я и мы (масса) жили как община, и не верили, что община может развалиться. И оказалость, что "мы не знаем наше общество". Так возникла холодная война общностей. Глупо разрушать остатки. Такие ситуации изучены. Вот, еврокоммунисты: "Что касается западных коммунистических партий, то трудно определить момент, когда произошел решающий поворот в их отношении к Советскому Союзу и той модели коммунизма, которую он представлял. Процесс изменения был постепенным, эволюционным, с многочисленными малыми поворотами в определенном направлении - в направлении удаления от советского проекта".
Но ведь это было и у нас! Наши старые поколения (как я), так и думали, жить в системе механической солидарности. И везде, где произошла модернизация. Я после 1955 г. получил несколько сложных ситуаций, в чем-то похожие на диалог с группой стиляг. Вот такой сюжет.
С конца 1960 г., я переехал на коммунальную квартиру около завода. Моим соседом был шофер-дальнерейсовик. Сильный и дремучий, прямо зверь. Этот человек отличался тем, что подолгу задумывался над отвлеченными проблемами. Одной из них была мера труда. Он приходил ко мне и начинал пытать: почему я, окончив МГУ, работая с утра до ночи в лаборатории, получал 105 руб. в месяц, а он, тупой неуч и пьяница, почти 400 руб.
Он говорил: "Здесь что-то не так. Будет беда". Я не соглашался, указывая, что шоферов не хватает, а в МГУ конкурс 18 человек на место. И мы с ним пытались этот клубок распутать, перечисляли все тяготы и награды его и моей работы, искали денежную меру. Оказалось, дело это очень сложное. Он рассуждал не так, как народ,— и потому заставил и меня думать. Он считал, что многие хорошие работники обижаются из-за уравниловки. Значит, что часть трудящихся (в большинстве молодых) пошла по другому пути. Как это понять! Потом я читал, что мог, по этому вопросу и выведывал на Западе.
Полезный случай описал И.Л. Солоневич (эмигрант с 1934 г.). Он писал, что прежде чем начать войну с СССР, в Германии большое число ученых скрупулезно изучали русский национальный характер. Солоневич, сам хлебнувший русского характера сталинского времени, говорил, что солидарность немцев и русских совершенно разные. И объяснял: "В медовые месяцы моего пребывания в Германии – перед самой войной – и в несколько менее медовые перед самой советско-германской войной мне приходилось вести очень свирепые дискуссии с германскими экспертами по русским делам. Оглядываясь на эти дискуссии теперь, я должен сказать честно: я делал все, что мог. И меня били, как хотели – цитатами, статистикой, литературой и философией. И один из очередных профессоров в конце спора иронически развел руками и сказал:
– Мы, следовательно, стоим перед такой дилеммой: или поверить всей русской литературе – и художественной, и политической, или поверить герру Золоневичу. Позвольте нам все-таки предположить, что вся эта русская литература не наполнена одним только вздором.
Я сказал:
– Ну, что ж – подождем конца войны.
И профессор сказал:
– Конечно, подождем конца войны.
Мы подождали" [294, с. 225].
Его книга сейчас показывает, как в России развивалась органическая солидарность, и как она столкнулась с системой механической солидарности – вплоть до Гражданской войны и эмиграции. Вероятно, это эмпирическое исследование не использовало теорию Э. Дюркгейма, а нам пришлось раскапывать старое знание.
И.Л. Солоневич много изучал сравнений русских и немецких структур во время войны (и других сюжетов). Он пишет: "Русский крестьянин и немецкий бауэр, конечно, похожи друг на друга: оба пашут, оба живут в деревне, оба являются землеробами. Но есть и разница…
Я видел сцены, которые трудно забывать: летом 1945 года солдаты разгромленной армии Третьей Германской Империи расходились кто куда. Разбитые, оборванные, голодные, но все-таки очень хорошие солдаты когда-то очень сильной армии и для немцев все-таки своей армии. … Бауэр ел вовсю. … Но своему разбитому солдату он не давал ничего.
В сибирских деревнях существовал обычай: за околицей деревни люди клали хлеб и пр. для беглецов с каторги… Там, в России, кормили преступников – здесь, в Германии, не давали куска хлеба героям. Бауэр и крестьянин – два совершенно разных экономических и психологических явления" [294, с. 152-153].
Но текст И.Л. Солоневича о солидарности фашизма можно представить как сложную систему – синтез обоих типов солидарности (крестьян и горожан). Пока была иллюзия победы, основная масса на время соединилась в структуру "движения", органическая солидарность горожан перешла в "псевдо-механической" солидарности. Но после Сталинграда синтез разных типов солидарности стал быстро распадаться. Основе для такого синтеза для фашизма не было.

Если кому-то это скучно, лучше не мешайте тем, кто хочет разобраться в конфликте солидарности.

https://sg-karamurza.livejournal.com/314590.html

В 1992 г. случайно я познакомился с человеком (в Испании), который много повидал на свете и всю жизнь прожил в отрыве от прессы и телевидения – был моряком, и тайно коммунистом. Мы разговорились (после лекции), быстро подружились. И как-то мне так сказал: "То, что произошло с СССР, — большое горе для очень многих во всем мире, даже для тех, кто вроде бы радуется краху коммунизма. И дело не в политике. Без опоры оказались и те, кто считал себя антикоммунистами. И не из классового сознания надеялись люди на СССР, не потому, что “пролетарии всех стран, соединяйтесь!”. Все это давно не так, и на Западе рабочий — это тот же буржуй, только без денег. А надеялись потому, что у вас говорилось: “Человек человеку — брат”. А по этому тоскуют все, что бы они ни говорили на людях".

Я ему не стал говорить, что антисоветские идеологи во время перестройки стали твердить о том, что советская жизнь якобы строилась на идеях классовой борьбы, это было или следствием их лживости, или тупости. Советская жизнь строилась на солидарности всего человечества, но СССР погиб. Наверняка прилетит птица Феникс, а нам надо исследовать мир и людей.
Вот проблема: люди живут в капитализме, а ностальгия о братстве. И те, и другие не знали, как соединиться. Так и у нас – революция. Когда-то мы жили, почти все, как "человек человеку — брат". Но мы не успели, и не смогли понять реальность и создать адекватное знание. Тогда все ушло в войну и форсированную работу для жизнеустройства и обороны – и прошел разрыв поколений. Но и испанцы прошли такие "кавдинские ущелья" – и в гражданской войне, и в либерализации и конверсии экономики. Во время кризисов рвется пленка "Человек человеку — брат". Но части той пленки представляют по-разному у разных людей – у всех есть множество факторов, чтобы создать каждому ему собственную идентичность. Но для нас надо выделить важные структуры личностей (для нашей проблемы).
Можно построить грубую модель: в обществе доминируют несколько типов отношений к другим общностей. Всегда между ними существуют открытые или латентные конфликты, и вырастают картины борьбы – и кто из личностей начинает действовать. Представим и картины, А, Б и В:
– А: он верит, что "человек человеку брат". Те, кто не верят – невежды или враги народа, разных категорий.
– Б: другой считает, что "человек человеку брат" – утопия остаток религии, что "хилиазм есть живой нерв истории, – историческое творчество, размах, энтузиазм связаны с этим хилиастическим чувством" (С.Н. Булгаков). Некоторые эту утопию уважают, а другие над этой утопию издеваются – это невежды.
– В: третий пытается найти компромисс, создав общество и государство, которые изучили и представили нормальные условия жизни для оба сообщества с разными ценностями.
Но договориться им бывает очень трудно – иногда в этом конфликте компромисс перейдет в горючую войну. Часто, что и общество, и государство не имеют знания и не могут догнать процессы. Да и латентные конфликты бывают очень активны.
Это было и в России, и в Испании. Но сейчас эти проблемы не изучают, хотя полезно, – эта грубая модель дает образ этих отношений, а детали легко найти.

https://sg-karamurza.livejournal.com/314193.html

(Части из статьи)

Люди чувствуют, что большие общности (даже в толпе на площади) поддаются сильным стихиям – духовным, материальным и безумия. Особенно быстрая стихия – невежество. Все мы живем в ее атмосфере. В быту она пробегает как легкая рябь на воде, в обществе она появляется как туман или туча. Мы пытаемся разобраться в явлениях, которые изменяют жизнь общностей и даже стран.
Представим трудящихся СССР в периоде перестройки и по "90-м годам". Тогда темные стихии прошли в России, а теперь надо изучать картину мира и обсуждать варианты предвидений. Наше большинство многое поняло, но не успело создать систему оппозиции.
Начнем с предвидений.
Явный сигнал был во время конфликта в партии до войны. Сталин сказал в 1937 г.: "Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперёд классовая борьба у нас должна будто бы всё более и более затухать".
Постепенно народ раскололся – одна общность видела свою картину мира и мыслила в ней, – а другая общность с другой картиной. После войны старики и подростки еще мыслили, как общинные люди, и партия следила за единством. Но за 1955-1960 гг. пришли новые поколения с множеством профессий. Войти в новое сообщество с единстве – очень сложно. Но что мы увидели во время 1985-1991 гг.? Разрывы отношений людей и тяжелые потери.
Проблема: Механическая солидарность и органическая солидарность

В Европе, перетекая одна в другую, произошли четыре революции. Религиозная (Реформация) – изменила связь человека с Богом, и человека с человеком. Затем – Научная революция, она дала новое представление о мире и человеке. Индустриальная революция перевернула структуру общества. Буржуазные революции оформили все эти изменения как новый строй. Возникло новое общество, резко отличающие от агрария.
Э. Дюркгейм писал об новых отношений людей и их разные типы: "В момент общественной дезорганизации, будет ли она происходить в силу болезненного кризиса или, наоборот, в период благоприятных, но слишком внезапных социальных преобразований, – общество оказывается временно неспособным проявить нужное воздействие на человека. Никто не знает в точности, что возможно и что невозможно, что справедливо и что несправедливо, нельзя указать границы между законными и чрезмерными требованиями и надеждами, а потому все считают себя вправе претендовать на все".
Дюркгейм изучал этот разрыв в типах отношений людей и их солидарности. Эта дезорганизация привела на Западе к тяжелой социальной и культурной болезни – аномии, распад связей и нарушение нравственных и правовых норм. Дюркгейм разрабатывал теорию солидарностей: одна механическая, другая – органическая.
Понятно, что "структуры солидарности Дюркгейма" у нас принимаются как модель. В разных культурах и цивилизаций для этих моделей требуется свой контекст. Для нас надо понять, какие связки нашей механической солидарности возможны в процессе быстрого развития перехода "порядок–хаос", катастроф, критических явлений, цепных реакций. Более того, индустрия и наука ХХ в. часто глядели на мир через понятия хаоса и самоорганизации явлений природы и техники, и на общественные процессы. Произошло соединение механической солидарности с нестабильными системами.
Но посмотрим на Запад с его проблемами... И внешне там были крестьяне, а потом пролетариат и инженеры – но они другие. Их картины мира создаются в своих цивилизациях и своих культурах. Такие потрясения иногда кончались войнами и тяжелыми кризисами, например, как в США в 1929-1933 гг.
Во второй части ХХ в. такие проблемы переживали и капитализм, и СССР. Общности часто сталкивались, как разные народы в длительных войнах: традиционные группы, их основа – механическая солидарность ("все в общине"), а люди модерна (и индустрии) создавали органическую солидарность ("в организме множество органов и структур, но они соединены"). И у нас солидарность истмата уже стала историей, картина мира и культура и знание идут вперед, не забывая символы.
Сейчас мы видим, что опытные умудренные граждане, привычные к механической солидарности, мыслили в отставшей картине мира – и потому их картина в упорядочении нормальной жизни в обществе и в семье, и огромное большинство поддерживало общепринятые мифы. В 1960-1970 гг. в коллективах товарищи сумели соединиться в работе – их разговоры другая часть товарищей не слышала. Связи механической солидарности большинства не распались, но ослабли, многих стала тяготить "диктатура над потребностями" и само "единство".
Конечно, в 1970-х гг. уже нельзя было не видеть, что возникли группы, явно ненавидевшие СССР (хотя и с надрывом), – и туда тянулись много наших товарищей и друзей, которые не были потомками дворян или буржуев, даже наоборот, были среди них и дети большевиков. Тогда мало кто видел симптомы назревающего глубокого кризиса. Но во время перестройки открылись кардинальные картины мира – сообщества очень страдали от разрыва. Этот конфликт перерос во внутреннюю борьбу (информационно-психологическую и готовящуюся экономическую).
В ходе перестройки масса советских людей потеряли свой социальный строй, однако они постепенно вернули некоторые твердые устои. Вот выдержки из обзора (1995 г.), говорящие об отношении людей к советскому строю – и "рынку": "За пять лет реформ (1990-1994 гг.) число приверженцев частной собственности сократилось, а доля ее противников – возросла".
Большая часть граждан посчитала, что их обманули. Но дело сделано, и "поезд уехал", система образования не увидела процессы изменений типа жизни и культуры. СССР уже перестал быть патерналистской общиной. Так, к 1995 г. произошло становление раскола гражданского общества и большинство отшатнулось от власти. Не увидели процессы и не поняли реальность. Мы будем считать, что это было невежество, по-разному – у левых, и правых.
Можно сказать, что в ходе 15 лет после 1960 года невежество покрывало нас густым туманом. Этот туман блокировал трудящихся и партийных работников, особенно тех, которые непосредственно общались с населением.
Истмат сильно ограничил чувствительность к изменениям научной картины мира. Общество и государство опирались больше на здравый смысл и опыт. А влиятельная часть обществоведов просто игнорировала это изменение картины мира и тем самым погружалась в невежество. Официальный истмат активно защищал механистический материализм. Еще в 1991 г. граждане не верили в саму возможность ликвидации СССР, потому что это было бы против интересов подавляющего большинства граждан. Не верили — и потому не воспринимали никаких предостережений. Но главное, что часть элиты стала не только сама сдвигаться в невежество, но и активно толкать туда же и государство, и население СССР и России.
Новый общественный строй, пусть в переходном состоянии (состоянии становления), существует и развивается тридцать лет. Однако радикальные инновации в этом проекте породили глубокие и даже антагонистические противоречия между "выжившими" и возникшими социокультурными общностями, причем противоречия с большой составляющей иррациональности.

https://sg-karamurza.livejournal.com/314109.html