Мещанинов хорошо помнил, когда он впервые услышал Битлз с магнитофона. Он помнил эту историю так хорошо, словно слышал её от кого-то. Она представлялась ему готовым рассказом, каких он сроду не сочинял. Вернее, пробовал сочинять, но никогда не дописывал, и никому не зачитывал то, что у него получилось. Тем не менее, это произошло не с кем-то, а именно с ним и на самом деле. Восьмого марта семьдесят первого года, когда ему еще не исполнилось десяти.

В последствии он долго (две трети прожитой жизни) не мог сформулировать зачем об этом надо рассказывать подробно и от первого лица. И все-таки детали того вечера настойчиво прорисовывались до мелочей, требуя не то обвинения, не то покаяния.

Магнитофон был самый дешевый – приставка "Нота" с дощечками по бокам. Он был подсоединен к комбайну "Беларусь", подобно тысяче таких же устройств, не способных звучать самостоятельно в силу своей дешевизны.

На панели комбайна была клавиша с надписью "джаз". Однажды в гостях совсем маленький Мещанинов нажал её, как ему казалось, незаметно от взрослых, полагая, что сейчас заиграет "джаз", что-нибудь в духе "Хелло, Долли!". Миновало пять минут, но всё это время ящик хранил молчание. С того дня Мещанинов перестал реагировать на аппаратуру в чужих домах, а его предки довольствовались телевизором, с первого раза определяя качество песни, национальность и ориентацию исполнителя. Короткими, неприятными словами, которые запоминаются с первого раза как личное оскорбление, хотя оно и адресовано совсем не тебе.

На сей раз всё получилось естественно и быстро – старший сын хозяев дома достал нужную катушку, заправил ленту и вернулся к своим сверстникам, курившим у окна. Разумеется, это была "Монастырская дорога", чьи фрагменты Мещанинов слышал в соседских окнах со смесью разочарования и азарта, как смотрит взрослеющий ребенок кино для самых маленьких.

Отдавая отчет, что в гости его поведут не скоро, Мещанинов, не зная ни слова по-английски, запоминал внешнюю форму каждой фразы, проклиная недоразвитый музыкальный слух, не позволявший запомнить мелодию в темпе.

Ему скоро стало ясно, чем его нервирует программа этой пластинки – разнообразием песен и количеством звуков непонятного ему в ту пору происхождения, которые он тут же пробовал воспроизводить, гримасничая спиной к накрытому столу. Сказать по правде, он был бы счастлив, если бы кто-нибудь перевел ему несколько названий, объяснил, каким образом музыканты добиваются от инструментов такого необычного звучания, но никто этого не сделал.

Всякий раз услышав come together, он пытался вслух повторить то, что только что услышал, но выходило что-то жалкое, сродни тому, как взрослые передразнивают иностранцев. Он пробовал раскачиваться в ритме, но и это получалось так себе, не так, как он успел насмотреться в импортных фильмах. И с каждой неудачей в тот вечер маленький Мещанинов отчетливей сознавал необходимость учиться всему тому, чего он пока не умеет или не знает.

Но как это осуществить, если в доме нет даже англо-русского словаря, а пение или игру инструмента либо высмеивают, либо пародируют с идиотским видом.

Любая попытка заикнуться о расширении кругозора, о серьезных занятиях чем-либо кроме уроков провоцировала гнусную клоунаду о финансовом положении, непоправимом с военных лет.

Теперь он ясно понимал презрение и ненависть к своему полностью вымершему семейству, которые душили его даже на похоронах и поминках.

А ведь когда-то он бы не смог членораздельно ответить на вопрос "что они тебе сделали?", усугубляя своим молчанием репутацию морального урода в глазах святош и чистоплюев.

На расспросы об устройстве магнитофона он слышал вонь про "дорогое удовольствие", на просьбу о гитаре, ему семь раз повторяли понос про то, как "одному купили, а потом разбили на голове его же дружки". Что касается, иностранных групп, всё, чем могли поделиться ближайшие и дражайшие, выглядело так – они "орут" и "ломают стулья".

Мещанинов чувствовал себя "человеком в бутылке", которого умышленно выращивают беспомощным и темным уродом. В голове бродили гривуазные рассказы об участи детей, которых возненавидели и прокляли собственные родители, и самым жутким во всем этом была невнятица, неумение сформулировать суть претензий, сродни неудачным попыткам воспроизвести услышанное на иностранном языке так, чтобы все охуели…

А когда его "следствие" подошло к концу, предъявлять обвинения стало некому.

С горечью и тоской говорил мне седой и респектабельный Мещанинов о своих товарищах по несчастью: неужели над тобой тоже так издевались? Мы, помню, завидовали твоей эрудиции, отпиздить тебя хотели…

Выслушав его рассказ, который я хотел бы придумать сам, вместо оргвыводов я пожелал узнать, чем же закончился тот вечер.
"Монастырскую дорогу" не дали дослушать до конца взрослые участники торжества. Со слов Мещанинова по телевизору начинался "Черный маклер" - первый эпизод "Знатоков".

Но мне кажется, что это был праздничный концерт с участием звезд советской эстрады, многие из которых, отрастив себе шестой угол, через пару лет рассядутся и запоют совсем на других ветвях.

В этом месте Мещанинов позволил себе усмехнуться. Исповедь близилась к финалу.

Знакомство с Битлз оборвалось на середине She’s So Heavy, в которой Мещанинов успел опознать "Лунную сонату", знакомую ему по фильму "Чапаев".

https://koznodej.livejournal.com/2631968.html