Он засыпал десятки раз, но тотчас просыпался на одном и том же месте, где надо было сначала произнести, а затем вписать в протянутый документ какое-то слово.

Документ всякий раз выглядел по-иному. То это была раскрытая тетрадь, куда оставляют свои данные посетители, или обыкновенный бланк, из тех, что сдают в окошко, либо оттуда же получают.

Документ ему протягивал невидимка. Тетрадь парила в воздухе, как модель самолета в кино. Бумажный лист казался фрагментом лыжного спуска.

"Бланк" - то на чем ничего нет, там, где чисто и пусто. "Бланк" и "спуск" - однокоренные слова. Он ухватился за мысль, в надежде, что она уведет его от навязчивой идею расписаться неизвестным ему словом, но идея, мельчая на глазах, потускнела, перестав казаться оригинальной.

Нечто подобное он мог вычитать у Камю или Бёлля. На Стейнбека не похоже. Читать серьезный книги, если в доме кто-то есть, он не осмеливался. Они казались ему распухшими и пресными. Правда, "Посторонний" по объему был невелик - журнальная публикация. Зато "Падение" он не смог осилить ни с одного места.

Приличную порцию модернизма он проглотил в течении двух недель одиночества. Читая по нескольку книг параллельно в разных комнатах на разных стульях. И каждое из помещений казалось ему гостиничным номером или каютой.

Всё это было иногда не то, иногда "не совсем то", но в этом определенно, что-то было. В том, как легко его одного оставили, как легко и аккуратно ему живется одному, даже приготовление пищи не создает беспорядка. Тараканы и мухи словно вымерли, хотя внизу продуктовый магазин.

Во всем этом просматривался некий шанс, который, будучи неупущен, мог бы сделаться красивым фактом биографии, из того, что не повторяется никогда.

В общих чертах он был знаком с сюжетом книги Гюисманса, только найти её, не покидая город, было нереально. Он пробовал вести себя сообразно логике главного героя "Наоборот", телепортируя горлышко зеленой бутылки, неубранное с тротуара под окном. Любопытно, куда делись остальные, крупные осколки. Горлышко было видно необыкновенно отчетливо, как в бинокле. Бинокль он использовал с обратной стороны, отдаляя дома, машины и прохожих, словно финальные главы романа, который не хочется дочитывать даже из уважения к труду его создателя.

Я не развиваюсь, не умнею от прочитанного. И сорок лет спустя, буду так же не уверен в себе. Сколько раз тебе доводилось испытывать сочувствие к некрасивым ученицам, к бедно и не модно одетым мальчикам, которые как-то незаметно обгоняли тебя, не нуждаясь в твоем сострадании, потому что на самом деле у них всё есть.

Вот это "на самом деле" и есть главное. Если бы сюжет "Сна в летнюю ночь" вращался вокруг горлышка зеленой бутылки, он бы расплакался над Шекспиром, как в раннем детстве на кино-сеансе, когда ему показали "Гранатовый браслет", переоценив крепость нервов дошкольника. Он ревел как дома, словно раскаиваясь за жестокий поступок, которого еще не совершил, но обязательно при первой возможности соблазнится - пнет более слабого, унизит менее сообразительного, обманет доверчивое.

Отвлечь от потребности делать зло ради зла могло только чудо. И оно было явлено на девятый день одиночества - как на ладони, без подарочной упаковки, без грязной газетины, скрывающей внутренности или пальцы.

Среди звуков, сопутствующих появлению чего-то аномального он предпочитал вступление песенки Have You Seen Your Mother, Baby, Standing In The Shadow, с трудом переписанной у одного бухарика.

Звонок брякнул трижды. Видимо посетителю нравился его звук. Площадка была прошита лучами солнца, и человек, стоящий в двух шагах от порога казался прозрачным, как очищенная рыба. Старомодные джинсы, купленные сразу после армии, были карикатурно коротки, сандали максимального размера напоминали ласты. В нагрудном кармане клетчатой шведки выпирала пачка молдавских сигарет с фильтром.

Джинсы сидели настолько тесно, что в карманах быть ничего не могло, даже спичек. Чем же он платил за проезд... или дошел пешком, без предварительного созвона? А это километров восемь.

Прическа, похожая на парик в спектакле "Принц и нищий" туго обтягивала череп. Рельефные черты лица коверкала гримаса торжествующей улыбки. Этот человек мог радоваться чему угодно. От Хиросимы до числа забитых мячей.

Роста в нем было под два метра, поэтому, несмотря на кличку "Холоп", его чаще называли "Малый".

В левой, дочерна загорелой руке, он держал трепаную книжку. Карманное издание биографии Мика Джаггера, написанной Энтони Скадутто на основе разговоров с людьми, чья судьба складывалась не лучшим образом.

Зная, что передо мною демон, принявший образ учителя физики, я не стал ни благодарить, ни торговаться, прекрасно понимая, что тем, кто его послал, всё известно заранее.

В лучах пыльного света Холоп улыбался в точности как демон в фильме Devil RideS Out, только во внешности не было ничего африканского - четкий средневековый типаж. Очень похожий на режиссера Ардженто. Средневековье на таких читается не как исторический период, а как место жительства - "средневековье", приазовье", "подмосковье"...

Этот визит полностью соответствовал поведению зомби, посланного хозяевами по конкретному адресу с конкретным заданием.

Таким же зомби я топал с магнитофончиком к Стоунзу, когда мимо меня метнулся черный силуэт Аллы Минц, моей соседки по парте.

За три месяца, минувшие с той встречи в подьезде, климат изменился до неузнаваемости, зябкую слякоть заслонили степные субтропики - родина стольких чудес и аномальных явлений, начиная с гоголевского "Вия".

Холоп поглядывал на меня в точности как та "бабуся", которую на самом деле играет наш советский дяденька, а в Profondo Rosso у Ардженто андрогина, напротив, изображает интересная актриса.

Книжка трепыхалась на африканской ладони холопа (он был лютый баскетболист) как сердце горьковского Данко - бери не хочу. Без какой-либо оболочки, скрывающей её сущность. Видимо, прежние владельцы её совсем не берегли.

Холоп - большой любитель курения в чужих домах, заходить отказался. Он мог спешить на пляж.

"Прочитаешь - вернешь. Там еще не решили, что с ней делать". - спокойно, по-рабочему отчитался Холоп, передавая мне покет.

Машинально отогнув пару страниц, покамест он испарится, я вперился в объемистый эпиграф Кита Ричардса, суть которого сводилась к тому, что у каждого свой "люцифер" и каждый сам себе "люцифер".

https://koznodej.livejournal.com/2330705.html