https://gezesh.livejournal.com/40564.html

Моя статья для сайта "История государства". Примечания в пост не влезли, но если кого-то вдруг интересуют источники, то их можно найти по вышеприведенной ссылке.:)

История советско-финских отношений знает не одну войну. И хотя столкновения СССР и Финляндии в 1939-1940 и 1941-1944 гг., ввиду своих масштабов, конечно же, оставили куда более заметный след в памяти двух народов, но конфликт 1918-1920 гг. остается не менее примечательным для историков хотя бы потому, что никогда судьба Россия не была в такой зависимости от Финляндии, как в этот период. Как отмечал В.И. Ленин, "нет никакого сомнения, что самой небольшой помощи [белым формированиям – Прим. П.С.] Финляндии… было бы достаточно, чтобы решить судьбу Петрограда",[1] а вместе с тем, возможно, и судьбу русской революции. И хотя финский поход против Петрограда так и не состоялся, влияние данного конфликта на дальнейшее развитие советско-финских отношений трудно переоценить. Именно в этот период сформировалось то взаимное недоверие, та неприязнь двух правительств друг к другу, которая в дальнейшем сопровождала советско-финские контакты вплоть до окончания Второй мировой войны. Именно Тартуским мирным договором, завершившим советско-финское противостояние 1918-1920 гг., была юридически закреплена советско-финская граница, проходившая в 30 километрах от Петрограда, которая, по признанию возглавлявшего финскую делегацию в Тарту Ю.К. Паасикиви, "была пригодна в качестве границы между различными территориями одного и того же государства, но не подходила в качестве границы между двумя суверенными государствами".[2]

Однако, несмотря на всю актуальность данной темы, к сожалению, в отечественной историографии ей уделено крайне скромное место, даже по сравнению с другими эпизодами советско-финских отношений. В результате этого историки, в той или иной степени затрагивавшие в своих работах описываемую проблему, к сегодняшнему дню не сумели прийти даже к единому мнению относительно статуса отношений РСФСР и Финляндии в 1918-1920 гг. На протяжении многих лет в советской исторической литературе вооруженные действия Финляндии против Советской России упоминались преимущественно в контексте иностранной военной интервенции.[3] Не останавливаясь на недостатках подобного подхода в целом, необходимо отметить, что с точки зрения статуса советско-финских отношений, сложившаяся в них в 1918-1920 гг. ситуация серьезно отличается от отношений с Советской Россией стран Антанты и ее союзников. Если в отношении последних еще можно сказать, что поводом для их вторжения в Россию являлась поддержка более легитимного, с их точки зрения, правительства, то в случае с Финляндией ситуация обстоит иначе. Гельсингфорс признал правительство большевиков еще в декабре 1917 года самим фактом обращения к нему за признанием собственной независимости. Причем финская делегация намеренно была направлена именно к СНК, а не к Учредительному собранию, хотя возможность обращения к последнему в Финляндии также рассматривалась.[4]

Более серьезные советские и современные российские исследователи или вообще обходят вопрос о характере советско-финских отношений в означенный период, или же используют для его описания разнообразные эвфемистические определения. Говоря об "агрессивном характере политики правительства Финляндии"[5] и "неправомочных действиях с финской стороны",[6] большинство историков не идут дальше дефиницирования советско-финского конфликта как "периода неурегулированных отношений".[7]

И лишь немногие авторы прибегали в своих работах к термину "война". Первым таким историком стал известный скандинавист В.В. Похлебкин. Отмечая, что данные события имели ряд особенностей, как-то: ведение боевых в основном добровольческими частями, отсутствие четкой линии фронта и эпизодичность столкновений – автор, тем не менее, подчеркивает, что "это все же была советско-финская война, тем более, что существует даже официальная дата ее объявления Финляндией".[8]

Вслед за Похлебкиным именно как войну трактовал события 1918-1920 гг. в советско-финских отношениях Б.Ф. Сафонов.[9] Аналогичное мнение высказывает и историк А.Б. Широкорад,[10] присовокупляя к событиям "первой советско-финской войны" еще и участие финских добровольцев в Карельском восстании 1921-1922 гг.[11] Однако необходимо отметить, что в данном случае использование термина "война" стало следствием скорее общей тенденциозности работы и стремления автора обосновать свой тезис о крайней агрессивности "фашистской Финляндии"[12] в отношении России в первой половине XX в., нежели следствием научного осмысления данной проблемы.

Вслед за сторонниками определения статуса советско-финских отношений в 1918-1920 гг. как войны, появились и критики подобной трактовки. В 2009 году вышла статья профессора РГПУ А.В. Смолина, в которой автор сделал вывод о "неуместности такой интерпретации".[13] Однако, несмотря на категоричность сделанных заключений, Смолин в своей работе не привел никаких аргументов в опровержение позиции Похлебкина и Сафонова. Историк лишь усомнился в "международно-правовом характере"[14] приказа Маннергейма о начале войны с Финляндией, который, по утверждению самого Похлебкина, "практически перестал действовать спустя всего две недели после его издания", ввиду отставки инициировавшего его финского регента.[15] Как отмечает Смолин, "советская сторона, судя по всему, никакого официального извещения об объявлении войны Финляндией не получала. Скорее всего, этот приказ появился по частной инициативе финской стороны и как международно-правовой акт нигде не фигурировал. В связи с этим использование его в качестве доказательства объявления Финляндией войны Советской России является неправомерным".[16] Однако столь формалистский подход историка к градации документов по возможности их использования в качестве доказательств существования военных действий вызывает лишь недоумение. История знает множество примеров, когда воюющие стороны обходились без официального объявления войны. Вторгшись в 1939 году в Финляндию, Советский Союз не только не объявил Хельсинки войну, но и заявлял, что "не находится в состоянии войны с Финляндией и не угрожает войной финляндскому народу".[17] Президент Финляндии К. Калио в свою очередь 30 ноября ограничился решением "о вступлении в силу военного положения" и передал командование армией Маннергейму, который уже отдал приказ о начале военных действий.[18] При этом Финляндия разослала иностранным дипломатическим ведомствам разъяснение, что она "не объявляла войны и не является воюющим государством".[19] Следует ли из этого, что констатация финским президентом состояния войны не является "международно-правовым актом" официального ее объявления и, как следствие, использование этого документа для доказательства состояния войны между СССР и Финляндией в 1939-1940 гг. неправомерно?

Необходимо отметить, что и в 1918 году, в ходе августовских переговоров в Берлине, Финляндия заявляла, что находится в состоянии войны с РСФСР.[20] Причем советские дипломаты не преминули напомнить финнам об этом выдвинутом ими тезисе уже в 1920 году во время столкновений с финскими войсками в районе Печенги, заявив, что "Финляндское Правительство, которое само через посредство своих представителей на конференции в Берлине в 1918 году настойчиво поддержало положение, согласно которому Россия и Финляндия в состоянии войны… не вправе выражать никакого протеста, если Русское Правительство и к тому же на территории, не уступленной им Финляндскому Правительству использует вооруженные силы против финляндских войск".[21] О. Стенрут, возглавлявший в 1918 году внешнеполитической ведомство Финляндии, также позднее отмечал в своих мемуарах наличие "военного положения" между двумя странами.[22] Таким образом, безотносительно существования приказа о начале войны и его "международно-правового" статуса, финская сторона вполне официально высказалась о существовании состояния войны с Россией.

Однако является ли односторонняя констатация факта ведения войны достаточным основанием для признания оного факта историками? Каковы вообще критерии определения того или оного столкновения как войны? К сожалению, ни историческая, ни военная науки на сегодняшний день не в состоянии дать ответа на этот вопрос. Разные авторы, приводя те или иные градации межгосударственных военных столкновений, сходятся лишь в том, что "грань между войной и вооруженным конфликтом условна".[23] Да и "критерии отличия военно-политического кризиса от вооруженного конфликта" также "до сих пор не выявлены".[24] В итоге в условиях терминологической неопределенности на первый план при определении вооруженного противостояния между государствами как войны выходят политические конъюнктурные соображения и складывающаяся вслед за этим историческая традиция. И в этом отношении освещение советско-финского конфликта подверглось серьезному идеологическому прессу как с советской, так и с финской стороны. В первом случае советский официоз отказывался от термина "война" в пользу таких очевидно тенденциозных характеристик советско-финского конфликта, как "белофинская авантюра", "белофинские набеги", подчеркивая тем самым преступный, классовый характер финских акций и снимая любую ответственность с большевистской России за возникновение этого конфликта. В свою очередь в финской историографии в первые десятилетия после обретения независимости укрепился термин "heimosodat" ("братские войны"), который объединяет в себе не только события в Восточной Карелии и Ингерманландии в 1918-1920 гг., но и эстонскую войну за независимость и Карельское восстание 1921-1922 гг. При этом самим названием подчеркивается внутренний характер этой борьбы, в ходе которой выразилось стремление финно-угорских народов к автономии, а влияние Финляндии на эти конфликты якобы проявляется лишь в участии небольших отрядов добровольцев. Очевидно, политическая ангажированность подобных трактовок не способствовала взвешенной оценке проблемы советско-финских отношений и не позволяла дать им объективное определение, и вполне логично, что сегодня этот вопрос вновь обретает актуальность.

В то же время нельзя не признать, что обсуждаемый советско-финский конфликт имел целый ряд особенностей в сравнении с большинством прочих войн. В первую очередь здесь, конечно, следует отметить тот факт, что боевые действия с обеих сторон преимущественно велись не регулярными формированиями, а добровольческими отрядами. Тем не менее, практически все столкновения даже иррегулярных формирований стали результатом властной инициативы той или иной стороны конфликта. Так, например, вторжение в советскую Карелию в марте 1918 года было осуществлено в соответствии с планом, подготовленным финским генеральным штабом по приказу главнокомандующего Маннергейма и под руководством офицеров финской армии.[25] При этом в состав отрядов для проведения данной операции были включены и военнообязанные финны.[26] 15 октября регулярные финские части были введены в Реболы.[27] Олонецкий поход 1919 года, начинавшийся как добровольческая акция (хотя и финансируемая с мая финским правительством),[28] привел к введению финских войск в Поросозерскую волость,[29] а в феврале 1920 финская армия заняла район Печенги.[30] И хотя финское военное присутствие во всех этих районах практически не вызывало сопротивления со стороны советских войск, тем не менее участие финской армии в событиях 1918-1920 гг. в Восточной Карелии очевидно.

Не стоит, впрочем, локализовывать события советско-финского противостояния 1918-1920 гг. до пределов Восточной Карелии. В действительности данный конфликт, не ограничиваясь территориальными притязаниями финнов в этом регионе, имел гораздо более глубокую основу. Как большевики, так и финский Сенат были недовольны нахождением друг друга у власти еще до начала гражданской войны в Финляндии. Финское руководство, заявив в начале декабря 1917 года о независимости страны, не имело, однако, никакого желания обсуждать этот вопрос с большевистским правительством. Последний министр-статс-секретарь по делам Великого княжества Финляндского и в дальнейшем первый посланник Финляндии в России К. Энкель в тот момент советовал избегать любых контактов с правительством Ленина.[31] Получив отказ от всех европейских держав в признании своей независимости до того, как это сделает Россия, руководство Финляндии намеревалось обратиться с этой целью к Учредительному собранию, однако давление Германии и Швеции привело к тому, что в конце концов финская делегация отправилась к СНК.[32] Как отмечал финский посланник в Скандинавии А. Грипенберг: "Нам было приказано прежде всего договориться с русскими; нам нужно следовать этому указанию, хотя к большевикам мы не испытываем симпатии".[33]

Большевики, в свою очередь, отвечали финскому Сенату взаимностью, поддерживая революционно настроенную Социально-демократическую партию Финляндии и в дальнейшем оказав помощь красным в финской гражданской войне. Однако если большевики после поражения финской революции, готовы были к сотрудничеству и с Белой Финляндией (уже в мае 1918 г. Ленин отмечал, что "многое бы дал" за ускорение мира с ней,[34] и в дальнейшем Россия не раз обращалась к Хельсинки с мирными инициативами), то финское руководство было склонно скорее к устранению советской власти в России, нежели к переговорам с оной. Так, уже в феврале 1918 г. Маннергейм опасался, что финны "не успеют в Петербург" раньше немцев.[35] 22 апреля того же года германский посланник в Финляндии Брюк писал, что в финской ставке разрабатывают планы наступления на Россию с целью свержения большевистского правительства.[36] Сам Маннергейм позднее объяснял: "Я считал, что Финляндия… не имела причин оставаться в стороне от общей борьбы против большевиков. Участие в военных действиях, которые для Финляндии могли бы ограничиться захватом Петрограда, создавало предпосылки для прихода в России к власти твердого и здравомыслящего правительства".[37] Той же позиции придерживался и регент Финляндии в 1918 г. П.Э. Свинхувуд: "Финляндское правительство считает большевизм опасностью для Финляндии и для всего мира и поэтому склонно выступить против большевиков в России, если бы только имело достаточно сил для этого".[38] В результате в 1918-1919 годах весьма влиятельными кругами Финляндии активно лоббировались и обсуждались с различными антибольшевистскими силами идеи похода на Петроград. Ближе всего к практической реализации подобных прожектов Финляндия подошла весной-летом 1919 г., когда в войска был разослан подробный план финского Генерального штаба по наступлению на Петроград,[39] а командующий Северо-Западной армией Н.Н. Юденич и регент Финляндии К.Г. Маннергейм разработали проект военно-политического соглашения, предусматривавшего "безусловное признание независимости Финляндии",[40] что позиционировалось финнами как главное условие для начала полномасштабных действий против Советской России. И хотя целый ряд факторов так и не позволил Финляндии реализовать желаемое, Хельсинки, тем не менее, так или иначе поддерживали большинство антибольшевистских сил в регионе. С конца 1918 года Финляндия оказывала поддержку Эстонии в ее борьбе с Красной Армией. Туда были отправлены добровольческие части численностью до 3700 человек под общим командованием генерал-майора Ветцера,[41] 24 орудия, более 5000 винтовок, 17 пулеметов, боеприпасы, а также Таллину были предоставлены займы на сумму 20 млн финских марок для закупки вооружения.[42] Помощь оружием, добровольцами, военными специалистами и финансированием оказывалась и восставшим в районе Кирьясало на Карельском перешейке ингерманландцам, хотя и не в том объеме, на который рассчитывали последние.[43] Британскому флоту для действий против Кронштадта были предоставлены порт и аэродромы в районе Койвисто, а королевским ВВС – аэродром в районе Терийоки.[44] Финская авиация также бомбила Петроград, Кронштадт, Сестрорецк и советские корабли на Балтике и Ладоге как самостоятельно, так и совместно с англичанами.[45] Финляндия также присоединилась и к блокаде советского побережья, задерживая суда с грузами для России.[46]

Неоднократно имели место случаи обстрела финской береговой артиллерией советских судов и укреплений,[47] количество же вторжений небольших финских отрядов в приграничные районы Советской Карелии и Карельского перешейка и нападений на советских пограничников исчисляется десятками.[48] При этом необходимо отметить, что советские войска также проводили ответные бомбардировки и обстрелы финской территории.[49]

Таким образом, можно заключить, что столкновения между Россией и Финляндией по своей эпизодичности и низкой интенсивности действительно не похожи на классическую войну, однако масштаб и характер этих столкновений, их подготовленность и запланированность, сопутствующий им уровень напряженности между двумя странами ровно в той же степени не позволяют низводить их до уровня пограничных стычек.

Столь же неопределенным является и характер дипломатических контактов между двумя странами. Официальная связь между Россией и Белой Финляндией была разорвана в феврале 1919 года с закрытием большевиками статс-секретариата по делам Финляндии в Петрограде, выполнявшего роль финского представительства в России после объявления Финляндией независимости.[50] В июне-июле 1918 года финские отделения были открыты при германских дипломатических миссиях в Москве и Петербурге,[51] и в дальнейшем финны избегали установления прямых дипломатических отношений с Советской Россией. Так, финской делегацией на переговорах в Берлине в августе 1918 г. было проигнорировано советское предложение об установлении консульских отношений.[52] При этом Финляндия не отличалась и сколь-либо уважительным отношением к советским официальным лицам и дипломатическим представителям. В марте на Аландах был захвачен Л.Б. Каменев, возвращавшийся в Россию из дипломатической поездки в Англию.[53] Аресту подверглись также советский представитель в Финляндии К. Кованько и другие лица.[54] После взятия финской Белой Гвардией Выборга в апреле 1918 года в числе сотен прочих расстрелянных русских граждан оказались также, по крайне мере, 62 члена ликвидационных комиссий, обеспечивавших вывод русских войск с территории Финляндии.[55] Однако ни отсутствие официальных отношений между двумя странами, ни декларируемое Финляндией состояние войны с Россией, ни вялотекущие боевые действия не помешали отдельным ведомственным контактам между Москвой и Хельсинки. Так, в 1918-1919 гг. велись переговоры между Наркоматом торговли и Финляндским временным экономическим комитетом, в ходе которых было заключено несколько сделок.[56] Не была полностью закрыта и граница между двумя странами. Как отмечают историки А.И. Рупасов и А.Н. Чистиков, "несмотря на постоянные конфликтные ситуации, возникавшие на российско-финляндской границе, на отсутствие прямых контактов между государствами на правительственном уровне, легальные поездки через границу продолжались, хотя и были чрезвычайно затруднены".[57]

Как видно, в наши дни перед исследователями стоит столь же сложная задача определения статуса советско-финских отношений 1918-1920 гг., как и перед современниками тех событий. В 1919 году шведский посланник в Финляндии охарактеризовал их как состояние "полувойны".[58] И сегодня историческая наука при трактовке тех событий находится в столь же пограничном состоянии. Впрочем, решение данной проблемы лежит скорее в плоскости исследований политологов и военных специалистов, требуя в первую очередь более четкой формулировки термина "война". Тем не менее, даже сейчас очевидно, что советско-финский конфликт в этот период выходил далеко за рамки "неурегулированных отношений".

https://gezesh.livejournal.com/39736.html

В последнее время ловлю себя на мысле, что унылость сабжа в России для меня определяется совсем даже не музыкой самой по себе. Все-таки по умению делать качественные, с современной точки зрения, вещи наши музыканты за последние 10 лет прогрессируют и, модет быть, когда-нибудь и выйдут на мировой уровень. В первую очередь индикатор несостоятельности музыкальной культуры в Росси для меня - какие-то околомузыкальные вещи. Уровень организации тех или иных ивентов, фидбэк с аудиторией, да и просто сам уровень этой аудитории, ее, скажем так, интегрированность в творческий процесс. Вот почему на ютубе не найти приличный кавер на саундтрэк к Метро-2033. А половина из того, что есть, нерусского авторства. Но при этом то, что геймеры делают с саундтрэком, например, Скайрима, у меня вызывает неподдельное восхищение:







То есть люди на любительском уровне, создают аранжировки, на мой вгзляд, значительно превосходящие по силе оригинал. А в это время наши чудесные студии даже перевод к этой песне придумали такой, что уши медленно сворачиваются в трубочку. В итоге в иностранном сегменте ютоба можно найти чудесные и нестандартные аранжировки сотен популярных песен: от народных ирландских до саундтрэков фильмов. Творчество же наших любителей в основном ограничивается съеками на телефон пьяного пения Цоя поцонами под раздолбанную гитару.

https://gezesh.livejournal.com/39244.html

В поисках музыки в уютненьком контакте переодически сталкиваешься с удивительным несовершенством мира и полнейшей неспособностью людей атрибутировать ту или иную композицию. Вот, например, вбив в поисковике контакта песенку "Солнце, купи мне гитару" и группу Пилот, Вы получите список из 3к+ треков. А если сделать то же самое, но при этом заменить Пилот на реального исполнителя этой песни Сашу Ордина, то меньше тысячи. А если поправить название на правильное ("Сон Ц" - именно так именовалась песня в сборнике "Рок из подворотен"), то две с половиной тысячи. В итоге мы получаем вполне себе соизмеримые цифры. То есть половина поклонников музыки, которым эта песня приглянулась, находятся в заблуждении относительно ее авторства. Это, впрочем, совсем неплохой результат. А вот если взять, например, песенку "Дети", то тут становится совсем грустно. При той же методике получаем больше 4000 человек, считающих, что эта песня Янки Дягилевой, около 3000 человек, уверенных, что ее исполняет Флер. И лишь 700 в курсе, что это композиция группы Камеры бабочек. А еще есть песня Татьяны Шиловой "Баллада о трех сыновьях", об авторстве которой догадываются 600 человек, а 1000 приписывает оною композицию перу Хелависы.

Впрочем, справедливости ради, следует отметить, что здесь ошибиться не так трудно. "Дети" действительно похожи на творчество Дягилевой (хотя что заставляет людей относить их к плодам трудов Флер - для меня загадка). Связь "Солнца" с пилотом все-таки прослеживается. Как ни крути, проект "Рок из подворотен" результат деятельности именно Ильи Черта. Ну а "Балладу" не очень сведущему человеку несложно перепутать с Мельницей (флейта, нытье, "цветущие долины" - русский фолк, такой русский фолк... хотя, на мой взгляд, эта песня имеет мало общего даже с самыми ранними толкиенутыми завываниями Хелависы, а уж сама Мельница и вообще рядом не лежала). Но ведь есть же и совсем странные случаи. Вот, например, песенка "Мы не англеы" Алексея Пономарева. Весьма популярная в этих ваших энтернетах. И целая тысяча (!) человек вконтактике верно указывает авторство данной композиции. А еще порядка 50000 видят ее авторами Би-2, Люмен, Агату Кристи или (мой мозг!) вообще всех их вместе. Вот уж тут мне остается только развести руками. Перепутать любую из этих групп с вышеозначенной песней - это надо очень серьезно постараться.

https://gezesh.livejournal.com/38999.html

Так уж вышло, что большинство историков - весьма и весьма узкие специалисты. И это, в общем-то, совершенно нормально. Очень трудно поддерживать высокий уровень профессионализма даже по собственной, единожды выбранной теме. Библиотеки, архивы, муки творческого поиска и отслеживание новых работ своих коллег - все это требует времени, моральных, а порой и немалых материальных затрат. В этих условиях более-менее ориентироваться таже в смежных остраслях исторических знаний получается, увы, далеко не у всех. Что уж говорить о темах, лежащих далеко за пределами твоей научной специализации. И, в общем-то, главное в этих условиях - как можно меньше в эти самые темы лезть. Нет, то есть самосовершенстоваться можно сколько угодно, но вот писать на чужие тебе темы все-таки не стоит. Как подсказывает опыт - даже мельком. Результат может получиться весьма печальным.

Сегодня у меня в руках оказалась книга А. Колпакиди и Д. Прохорова "КГБ: Приказано ликвидировать. Спецоперации советских спецслужб 1918-1941" (М.: Яуза, Эксмо, 2004). Поскольку мои познания в истории спецслужб чуть менее, чем нулевые, оценивать общий уровень книги я не собираюсь. Но есть в ней чудесная глава, ради которой, собственно, и был приобретен этот труд и в которой описывается подготовка советскими спецслужбами покушения на Маннергейма. Само по себе описание операции у меня вопросов не вызывает (по крайней мере, у меня нет фактического материала, как-либо опровергающего изложение тех событий авторами), но вот попытки историков выйти за его пределы и затронуть какие-либо смежные темы выглядят, как минимум, смешно. Количество фактических ошибок, передергиваний, логических несостыковок и каких-то ущербных выводов в эти моменты просто зашкаливает. Пытаясь изложить краткую биографию Маннергейма, авторы на двух страницах текста наделали столько ошибок, сколько не все историки допускают в целых монографиях. Авторы почему-то полагают Маннергейма "царским генерал-лейтенантом", хотя это звание он получил уже при Временном Правительстве, искажают события его восточной экспедиции, зачем-то меняют местами присвоение ему звания генерал-майора и назначение командиром лейб-гвардии Уланского полка (да и вообще из текста можно сделать вывод, что эти события относятся к 1908 году, хотя это совершенно не так), отправляют его в Финляндию в сентябре (вместо декабря) 1917 года, назначают его главнокомандующим в феврале (вместо января) 1918 и присваивают ему "звание правителя Финляндии" вместо регентского поста. При этом авторы почему-то полагают, что в октябре 1919 года Маннергейм был командующим финскими вооруженными силами, а первый президент Финляндии, представитель Национальной прогрессивной партии Стольберг в их изложении неожиданно стал социал-демократом. А в 1919 году, по мнению авторов, "уже началась подготовка мирных переговоров" между Россией и Финляндией.

Но настоящий юмор начинается, когда авторы, пытаясь придать побольше значимости описываемым событиям, выдают примерно следующие пассажи: "Что же касается политических результатов этой неудавшейся акции, то они были неблагоприятны для Москвы. Прежде всего финское правительство было крайне возмущено подобным актом международного терроризма. Не заявляя об этом публично, оно уже в июне 1920 года стало оказывать поддержку оружием образованной год назад на Карельском перешейке т.н. Северной ингерманландской республике. В частности ей было передано 4 орудия для формирования артиллерийской батареии" (с. 59). И правда, финны передали ингерманлндскому полку 4 трехдюймовых орудия и прочее вооружение с боеприпасами. Только вот было это в октябре 1919, т.е. за полгода до покушения на Маннергейма, которое, кстати, не вызвало сколь-либо серьезных осложнений в советско-финских отношениях. В 1920 году финны вообще потихоньку сворачивали деятельность многочисленных правительств и коммитетов на советской территории. Гораздо значительнее финны действовали против РСФСР как раз таки в 1918-1919 годах . Именно тогда они неоднократно вторгались на территорию России, устраивали пограничные провокации, поддерживали эстонцев, ингерманландцев, англичан в действиях против советских войск, разрабатывали планы захвата Петрограда и даже успели побомбить оный. Причем здесь покушение на Маннергейма - загадка.

Но самое умилительное во всем этом повествовании, конечно, концовка: "Но самое главное, финны долгое время опасались всевозможных провокаций со стороны СССР, что в конце концов привело к печально известной Зимней войне, и к союзу Финляндии с гитлеровской Германией во ремя Второй мировой войны" (с. 60). Вот так вот. Двадцать лет напряженных отношений, карельский вопрос, безопасность Ленинграда, обмены территориями, отношения с великими державами - все это совершенно меркнет перед истинной причиной советско-финских конфликтов - покушением на Маннергейма в 1920 году.

https://gezesh.livejournal.com/38669.html

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
экз. № 17

ПРИКАЗ
НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР
и
НАРОДНОГО КОМИССАРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР
№ 003/0093
"24" января 1940 г.
г. Москва

Для пресечения случаев дезертирства и в целях очищения тыла действующих армий от вражеского элемента, ПРИКАЗЫВАЕМ:

1. Из состава оперативных полков НКВД, обеспечивающих коммуникации действующих армий, сформировать контрольно-заградительные отряды, подчинив их особым отделам.

На контрольно-заградительные отряды возложить задачу организации на основных направлениях заслонов и застав, проведение облав в тылу действующих частей, проверку документов у всех одиночно и неорганизованно следующих военнослужащих и граждан, направляющихся в тыл, и задержание дезертиров.
Задержанные направляются в соответствующие особые отделы.

Контрольно-заградительные отряды действуют на линии штабов дивизий или дивизионных обменных пунктов и проводят свою работу в секторе по обе стороны основной дороги на 5-10 километров и в сторону фронта - до линии штабов полков.

Формирование контрольно-заградительных отрядов возложить на помощников командующих армиями по охране тыла. По 14 и 9 армии на комбрига АПОЛЛОНОВА, по 8 армии на комбрига НИКОЛЬСКОГО и по 13 и 7 армии на комбрига СТЕПАНОВА.

2. Контрольно-заградительные отряды сформировать исходя из следующего расчета:

1) на участке 14 армии - 2 отряда (в том числе один при Особом отделе армии) из состава 8 запасного (Петрозаводского) полка НКВД;

2) на участке 9 армии - 5 отрядов (в том числе один при Особом отделе армии) из состава 2, 3 и 5 полков НКВД;

3) на участке 8 армии - 8 отрядов (в том числе один при Особом отделе армии) из состава 1, 4 и 7 полков НКВД;

4) на участке 13 армии - 5 отрядов (в том числе один при Особом отделе армии) из состава 6 полка НКВД;

5) на участке 7 армии - 7 отрядов (в том числе один при Особом отделе армии) из состава 6 полка НКВД. 6 полк НКВД расформировать.

3. Контрольно-заградительные отряды сформировать численностью по 100 человек в составе 3-х стрелковых взводов каждый и оперативной группы Особого отдела в 3-5 человек.

4. Особым отделам поставить в центре внимания работу по быстрейшему и полному очищению тылов действующих армий от вражеского и сомнительного элемента, развернуть действенную борьбу по пресечению дезертирства.

5. Для этой работы должны быть мобилизованы все лучшие силы особых органов, а также должны быть полностью использованы, как вооруженная сила, контрольно-заградительные отряды, приданные особым органам.

6. Требуем в отношении дезертиров - предателей Родины применять самые крутые и жесткие меры. Дезертиры должны немедленно предаваться суду военного трибунала с разбором дела в течение суток.

Приговоры трибуналов необходимо доводить до сведения личного состава частей.

7. Впредь арест красноармейского и младшего начсостава в действующих частях производить по согласованию с Военными Советами армий.

8. Начальникам пограничных войск Ленинградского, Карельского и Мурманского округов дать указание начальникам и комиссарам погранотрядов, на участках коих находятся тылы действующих соединений и частей, об оказании всяческого содействия особым отделам в деле наведения порядка в тылу, периодически применяя специальные виды нарядов из пограничников для проверки документов и задержания дезертиров. Задержанных направлять в особые отделы ближайших соединений.

9. Начальникам особых отделов действующих частей РККА о каждом случае установленного дезертирства немедленно сообщать начальнику соответствующего Управления НКВД, по месту постоянного жительства дезертира.

Начальникам Управлений НКВД, по получении извещений особых отделов о дезертирах, немедленно организовать их розыск, арест и привлечение к уголовной ответственности через Особые отделы соответствующих военных округов по согласованию с Военными Советами этих округов.

10. Начальнику Главного Транспортного Управления НКВД старшему майору государственной безопасности тов. МИЛЬШТЕЙН на станциях и разъездах железных дорог по маршруту следования войсковых эшелонов организовать розыск и задержание дезертиров, направляя задержанных через военных комендантов в распоряжение особых отделов соответствующих войсковых соединений.

11. Военным Советам армий, особым отделам, начальникам УНКВД и начальнику Главного Транспортного Управления НКВД СССР о всех случаях дезертирства, ареста и привлечения к уголовной ответственности дезертиров доносить нам.

Военным Советам и особым отделам о выполнении настоящего приказа ежедневно доносить НКО и НКВД.

12. Военным Советам Северо-западного фронта, 14, 8, 9, 7 и 13 армий дать указание командирам дивизий об обеспечении личного состава контрольно-заградительных отрядов всеми видами довольствия (кроме денежного).

13. Приказ НКО и НКВД № 002/0083 отменить.

НАРОДНЫЙ КОМИССАР ОБОРОНЫ СССР МАРШАЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА К. ВОРОШИЛОВ

НАРОДНЫЙ КОМИССАР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР КОМИССАР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ 1 РАНГА - Л. БЕРИЯ

Источник



Ну вот, круг почти замкнулся. К репрессиям бывших военнопленных и тысячам добровльцев из тех же военнопленных в составе антисоветских формирований теперь добавились и заградотряды. И пускай даже они не расстреливали из пулеметов отступающие части, в целом формула обоснования тезиса о кровавом режиме вполне соблюдена. Не хватает разве что штрафбатов, штурмующих Линию Маннергейма с одной винтовкой на троих.

https://gezesh.livejournal.com/38411.html

https://gezesh.livejournal.com/37833.html

Моя статья для портала "Актуальная история".

Начало Зимней войны вызвало всплеск антисоветских настроений в мире. Очевидно, что симпатии как общественности, так и политического руководства западных стран находились полностью на стороне Финляндии. Многие государства оказывали финнам поддержку поставками вооружения и отрядами добровольцев. [1] Даже Германия, стремившаяся в этот период к сохранению благоприятных отношений с СССР и официально заявлявшая о своем строгом нейтралитете в советско-финском конфликте, негласно оказывала помощь Финляндии.[2]

Не остались в стороне и русские эмигрантские организации, которые уже имели опыт сотрудничества с финскими спецслужбами по организации разведывательной и террористической деятельности на территории СССР в 1920-1930-х гг.[3]  Как отмечал в подготовленном  по итогам войны циркуляре председатель Русского общевоинского союза генерал-лейтенант А.П. Архангельский, для возобновления борьбы белой эмиграции против большевиков советско-финский конфликт явился «одним из наиболее благоприятных для нас случаев и притом в наиболее выгодных для нас условиях».[4] В связи с этим с самого начала войны в адрес финского командования и лично маршала Маннергейма посыпались различные предложения по участию русских эмигрантов в войне против СССР. Так,  капитан II ранга Б.М. Четверухин в рапорте от 20 января предложил Маннергейму помощь в разведывательной и пропагандистской деятельности на территории Эстонии, утверждая, что располагает там сетью сотрудников.[5] Народно-трудовой союз нового поколения выступил с предложением создания из военнопленных парашютно-десантных отрядов для выброски  в район исправительно-трудовых лагерей на севере СССР.[6] А генерал-лейтенант В.К. Витковский даже отправил Маннергейму письмо с планом «короткого удара по Петрограду».[7]

  Однако первоначально все подобные идеи наталкивались в Финляндии, по выражению побывавшего там представителя НТСНП А.П. Столыпина, «на настороженность и страх».[8] На все письма русских эмигрантов с предложениями помощи Маннергейм отвечал твердым отказом, мотивируя это тем, что «Финляндия имеет свои твердые принципы,  благодаря которым никто не может обвинить ее в агрессии и свержении в России советской власти».[9] В направленной в дипломатические представительства Финляндии инструкции о регистрации добровольцев принимать русских было запрещено.[10]

Не заинтересовала Маннергейма и помощь, предложенная крупнейшей эмигрантской организацией – Русским общевоинским союзом. В своем письме от 16 декабря 1939 года председатель РОВС Архангельский обратился к маршалу «с предложением нашего участия в борьбе с нашим общим врагом и просил высказать его взгляд на возможность такого участия, дабы затем, по получении принципиального согласия, обсудить вопросы о форме нашего участия», отмечая при этом, что «помощь Финляндии должна выразиться не в виде простой живой силы, а в качестве специалистов разного рода для работы в тылу Красной армии для поднятия гражданской войны в СССР».[11] Ответ главнокомандующего и в этот раз был отрицательным: «В настоящем периоде нашей войны я не вижу никакой возможности воспользоваться сделанными Вами предложениями. Втянувшись в войну против нашего желания, мы боремся на жизнь и смерть, один против пятидесяти и, в таких условиях, мысль, высказанная в Вашем письме, неосуществима по причинам, на которых мне трудно  более подробно остановиться».[12] Аналогичным был и ответ специального уполномоченного Маннергейма в Лондоне и Париже по вопросам вербовки добровольцев О. Энкеля: «Будучи атакована Советским Союзом, свободная Финляндия борется сегодня за свое существование и не желает и не может, в настоящих условиях предпринять задания иного порядка».[13]

Архангельский с понимаем отнесся к нежеланию маршала использовать русских добровольцев: «Советская власть объявила войну не Финляндии и финскому народу, а выступила с «поддержкой» искусственно созданного ею «народного правительства» Куусинена против «белобандитов и клики Таннера-Маннергейма», т. е. советское правительство начало борьбу на платформе гражданской войны в Финляндии, борьбы красных против белых. Принять борьбу в этой плоскости финны не могли… Финскому правительству было необходимо сохранить полное единение народное и это единение оно могло сохранить, лишь ведя войну национально-оборонительную против русских… При таких условиях участие русских, да еще окрашенных в «белый» цвет, для Финляндии было недопустимо – оно не только внесло бы известное недоумение в стране, но и дало бы повод советской власти вести агитацию о «захватно-белогвардейских» планах финнов, «поддерживаемых  русскими белогвардейцами».[14]

Нельзя не согласиться с русским генералом в том, что для финнов война против СССР была именно войной против русских. Финское общество, в котором русофобия как фундамент национальной идентичности культивировалась на протяжении 1920—1930-х гг.,[15] не было в массе своей склонно к пониманию политической дифференциации русского населения. Еще в 20-х годах со страниц финской прессы звучали призывы: «Смерть “рюссам” [презрительное именование русских – Прим. П.С.], будь они хоть красные, хоть белые!»[16] По заключению финского историка О. Каремаа, «к 20-м гг. XX в. почти все финны были склонны к восприятию «рюссафобии».[17] В результате в условиях войны с СССР отношение к русским в Финляндии было подозрительным безотносительно их политических предпочтений. Еще в октябре 1939 г. начались «превентивные задержания» бывших русских подданных и советских граждан, многие из которых на период войны были отправлены в тюремные изоляторы. К марту 1940 г. их насчитывалось около 80 человек.[18] Даже те русские эмигранты, которые получили финское гражданство и служили в финской армии, находились под наблюдением контрразведки.[19] Даже Маннергейм, которого трудно заподозрить в русофобии, отмечал, что ведет борьбу «не с красными русскими, а с русскими вообще», добавляя при этом, что в услугах белых русских не нуждается и в свою армию их не пустит.[20] Подобный подход, безусловно, создавал множество трудностей для желавших оказать поддержку Финляндии эмигрантов. Как отмечал в январе 1940 года П.Н. Краснов, «много говорят о создании плацдарма для нового «белого» движения в Финляндии. Пока таких возможностей нет и работа там, против большевиков, доступна лишь для одиночек».[21]

Таким образом, можно заключить, что на первом этапе войны стремление русских эмигрантских организаций оказать поддержку Финляндии в ее борьбе с Советским Союзом вызывало негативную реакцию, по крайней мере, в военном руководстве страны.  При этом параллельно с вышеизложенными предложениями, в Хельсинки рассматривалась и возможность создания некоего альтернативного русского правительства. По выражению В. Таннера, занимавшего в 1939–1940 гг. пост министра иностранных дел, оно должно было стать «своего рода ответом на образование правительства Куусинена в Териоки».[22] 15 декабря на заседании Государственного совета премьер-министр Финляндии  Р. Рюти сообщил, что «выдвинута мысль… об образовании Российского альтернативного правительства».[23] В качестве главы этого правительства рассматривались кандидатуры Керенского, который обращался к финскому руководству с предложением создания в Финляндии «радикального русского комитета» во главе с ним, и Троцкого.[24]

Подобные планы вызвали неоднозначную реакцию как в Финляндии, так и в среде белой эмиграции. Так, по свидетельству начальника политического отдела МИД Финляндии А. Пакаслахти, первоначально Маннергейм вполне допускал «мысль, что, возможно, могут быть основания образовать где-то вблизи восточной границы «русское правительство».[25] В политических кругах Финляндии даже высказывались предложения «авансом поторговаться» с этим правительством «относительно Карелии».[26] В то же время известный финский государственный деятель Ю.-К. Паасикиви сразу же отнесся к этой идеи с подозрением, а многие и вовсе сочли ее «сумасбродной».[27] К тому же, уже в первые недели войны стало очевидно, что правительство Куусинена, встречной мерой в отношении которого и представлялось для многих в финском руководстве планируемое русское правительство, не получило ощутимой поддержки ни в Финляндии, ни за рубежом.[28] В итоге в январе 1940 г. на очередном заседании Государственного совета Рюти заявил, что поддерживать предложения по созданию русского правительства не стоит.[29]

Параллельно с этим процессом, однако, начало меняться отношение финнов к использованию в пропагандистских целях русских эмигрантов.  В декабре 1939 года с предложением помощи к Маннергейму обратился бывший личный секретарь Сталина и технический секретарь политбюро Б.Г. Бажанов, бежавший в 1928 году во Францию. Как указывает Бажанов в своих воспоминаниях, его идея заключалась в том, чтобы «образовать Русскую Народную Армию из пленных красноармейцев, только добровольцев; не столько, чтобы драться, сколько чтобы предлагать советским солдатам переходить на нашу сторону и идти освобождать Россию от коммунизма… Я хотел катить снежный ком на Москву, начать с тысячей человек, брать все силы с той стороны и дойти до Москвы с пятьюдесятью дивизиями».[30]

Обращение Бажанова к главнокомандующему Финляндии поддержали РОВС, Высший Монархический Совет и редакция газеты «Возрождение», призывая оказать ему «полнейшее доверие».[31] И в этот раз Маннергейм согласился лично принять Бажанова. Трудно сказать, что заставило маршала пересмотреть свою позицию по поводу участия русских в войне на стороне Финляндии. Возможно, свою роль сыграло то, что предложение поступило от советского, а не белого эмигранта и формировать будущую «армию» предполагалось из советских же военнопленных.[32] Возможно, в условиях принимавшей затяжной характер войны и учитывая обещания союзников оказать Финляндии военную помощь и возможность перенесения военных действий в том числе и на территорию СССР,[33] главнокомандующий увидел в наличие такого пропагандистского инструмента больше плюсов, чем минусов. А возможно, на него оказало давление политическое руководство.  Во всяком случае в телеграмме от 28 декабря Рюти указывал финским дипломатам в Париже на то, что Бажанова можно «выгодно использовать», а 1 января распорядился отправить «Бажанова в путь сразу сюда, к Маннергейму».[34]

Перед своей поездкой в Финляндию Бажанов «имел продолжительный разговор» с председателем РОВС, в ходе которого еще раз были обговорены планы привлечения военнопленных к борьбе против большевиков.[35] После этого 12 января Бажанов через Швецию прибыл в Финляндию и уже 15 января находился на аудиенции у Маннергейма в его ставке в Миккели. Маннергейм дал добро на организацию русских отрядов, хотя, по воспоминаниям Бажанова, и высказал сомнения в результативности этой деятельности.[36] Тем не менее, Бажанов приступил к работе с военнопленными, которых за время войны в финские лагеря поступило, по разным данным, от 5546 до 6166 человек.[37] 20–23 января Бажанов  опрашивал военнопленных лагерей Пелсо и Кёюлиё и, удовлетворившись политическими настроениями содержавшихся там красноармейцев, предложил финскому командованию следующий план действий. Во-первых, предлагалось создать Военно-революционный комитет под руководством Бажанова, в чьи задачи входило бы формирование отрядов Русской Народной Армии, которые бы решали вначале пропагандистские, а затем и военные задачи на фронте. Для этого советовалось создать 2 лагеря (сортировочный и учебно-формировочный) на 1000 человек каждый между Савонлинной и Сортавалой. Каждый отряд РНА должен был включать 2 стрелковых роты (по 3 стрелковых и 1 пулеметному взводу), противотанковую роту, 1 расчет зенитного орудия, взвод станковых пулеметов и отделение зенитных пулеметов. В формировочном лагере каждый отряд должен был пробыть месяц и затем отправиться на фронт. Боевые задачи РНА Бажанов видел в том, чтобы «перерезать железнодорожную линию и нарушить снабжение частей Красной армии к северу от Ладожского озера, понизить их боеспособность и привести к сдаче; освободить финскую армию от фронта Ладожское озеро – Северный Ледовитый океан. С созданием русского фронта в дальнейшем движении обойти Ленинград и этим окончательно прекратить советско-финляндскую войну, превратив ее в русскую гражданскую войну».[38]

С 6 по 9 февраля Бажанов проводит пропагандистскую работу с пленными лагеря Пелсо. По предоставленному им в ставку отчету, было «опрошено персонально» 197 человек, половина из которых высказала пожелание записаться в РНА.[39] Результатами работы Бажанов остался доволен, отмечая, что «все обстоит хорошо и что дело на верном пути, и его надо продолжать со всей решительностью и быстротой».[40] При этом командующий РНА указывал: «Считаю необходимым: по создании сортировочного лагеря немедленно перевести в него тех 550 человек из лагеря Пельсо, обработка которых уже начата. Думаю, что в сортировочном лагере из них в течение 4–5 дней можно будет отобрать человек 250–300, а остальных отправить обратно на работы… Из этих 250–300 человек уже в формировочном лагере в течение нескольких дней будут отобраны и подготовлены человек 150 – первые 5 отрядов, с которыми и будет проведен первый опыт пропагандной работы на фронте».[41]

Обращаясь к вопросу численности набранных Бажановым бойцов, необходимо отметить, что в своих мемуарах он, по всей видимости, сильно ее преувеличил, заявляя, что «из 500 человек 450 пошли добровольцами драться против большевизма».[42] Ни одним другим источником данная цифра не подтверждается. В отчете РОВС указывается, что «около 200 человек выразили желание вступить в ряды Русских Народных Отрядов».[43] Эта же цифра приводится в отчете СД[44] и в аналитической статье, опубликованной по итогам Зимней войны в печатном органе Русского Национального Союза Участников Войны журнале «Военный журналист».[45] Финские источники и вовсе говорят лишь о 180 завербованных Бажановым пленных.[46] Сотрудниками НКВД, активно искавшими после войны среди вернувшихся пленных разнообразные антисоветские элементы, было выявлено 166 «участников антисоветского добровольческого отряда» (из 5277 поступивших на тот момент в фильтрационные лагеря бывших военнопленных).[47] Кроме того, некоторые финские источники гораздо менее оптимистично, нежели Бажанов, оценивали восприимчивость пленных к антисоветской пропаганде. Так, по воспоминаниям Пакаслахти, «советские солдаты имели иммунитет к нашей пропаганде… Маршал был поражен этим новым психологическим складом русских».[48] Современные исследователи также более скромны в оценках стремления советских военнопленных к сотрудничеству с противником. Как отмечает Д.Д. Фролов, «большинство военнопленных не сотрудничало с финнами. Они относились настороженно к финской пропаганде или даже, как отмечали сами финны, не были к ней восприимчивы. Более того, в лагерях и тюрьмах, где содержались советские пленные, существовали подпольные комсомольские и партийные ячейки. Проводились собрания, выпускались и распространялись советские листовки».[49]

Но, в любом случае, определенное число бойцов Бажанову набрать удалось. Однако дальнейшая его деятельность была связана с рядом трудностей. По мнению самого Бажанова, работа шла «черепашьим шагом».[50] Русские эмигранты видели в этом в том числе и вину финского военного руководства, не уделявшего достаточного внимания пропаганде среди военнопленных. Хотя в Финляндии с 27 января выпускалась газета «Друг пленных», которую даже просматривал Маннергейм,[51] ее содержание, по утверждению Архангельского, «не отвечало ни целям издания, ни мировоззрению красноармейцев, и неспособно было вызвать в них какого-либо отзвука, которым можно было бы воспользоваться в целях ведения войны».[52]

Другой проблемой стал подбор для РНА офицерского состава. Работу с советскими офицерами Бажанов счел бесперспективной,[53] да и сами добровольцы «выразили желание, чтобы ими командовали «белые» офицеры».[54] В результате Бажанов предложил финскому командованию подобрать 5–6 офицеров из числа членов РОВС.[55] В итоге в распоряжение Бажанова было предоставлено несколько проживавших в Финляндии офицеров Общевоинского Союза,[56] которые были зачислены в финскую армию.[57] Но и это вызвало определенные трудности. Как отмечал Бажанов, «мне нужно было немало поработать над офицерами, чтобы они нашли нужный тон и нужные отношения со своими солдатами».[58] В итоге формирование отрядов было завершено лишь в первые дни марта, после чего они постепенно начали отправляться на фронт.[59] Но принять участия в боевых действиях, ввиду завершения 12 марта советско-финской войны, они, по всей видимости, не успели, хотя в мемуарах Бажанова и содержится пассаж о том, что один из отрядов успел поучаствовать в боях и что на его сторону даже перешло «человек триста» бойцов РККА.[60] Это сообщение, однако, представляется не слишком реалистичным. Во-первых, само по себе утверждение о столь массовом переходе красноармейцев на сторону противника в самом конце войны видится довольно сомнительным. Во-вторых, отсутствуют какие-либо документальные подтверждения этого события. Даже Бажанов в воспоминаниях указал, что проверить вышеуказанную информацию он не успел.[61] В свою очередь Архангельский, также упоминавший в своем отчете о дошедшем до фронта отряде РНА, который «привел с фронта красноармейцев в числе, превышавшем значительно его состав»,[62] позднее признавался, что данные сведения у него имеются только со слов Бажанова, добавляя, однако, что не видит «основания не верить ему в этом».[63]

Характерно, что реакция белой эмиграции на участие русских в войне против СССР была далеко неоднозначной. Так, например, бывший поверенный в делах Российской Империи в Великобритании Е.В. Саблин, живший в Лондоне, в одном из своих писем сообщал: «Мне пришлось на днях, после обедни, проинтервьюировать на эту тему наших здешних молодых людей. Большинство признавалось, что участвовать в рядах финских войск, сражающихся против русских, им бы не хотелось. Вот если бы где-либо на русской территории русский повстанческий отряд — было бы дело другое». При этом Саблин резюмировал: «Мое мнение: моему сыну я не разрешил бы ехать на финский фронт».[64] Деникин также отнесся к акции Бажанова крайне негативно. Уже позднее, в 1946 году в письме Архангельскому он упрекал последнего: «Вы «в интересах (якобы) русского национального дела» предложили контингенты РОВС-а Маннергейму. Хорошо, что из этого ничего не вышло. Ибо не могло быть «национального дела» в том, что русские люди сражались бы в рядах финляндской армии, когда финская пропаганда каждодневно поносила не только большевиков и СССР, но и Россию вообще, и русский народ».[65]

В то же время члены РОВС, по всей видимости, вполне однозначно ответили для себя на вопрос о моральной допустимости войны против Советской России на стороне другого государства. Как отмечал Архангельский, «мировая война, теперь после первого полугодия, только еще начинает разгораться и, несомненно, у нас еще будут случаи и возможности принять участие в борьбе за свержение советской власти и за восстановление России. Мы должны учесть наш опыт в Финляндии, извлечь из него надлежащие уроки и быть готовыми к новой борьбе».[66]

Что касается послевоенной судьбы бойцов РНА, то она, как и судьба вернувшихся из Финляндии военнопленных в целом, оказалась трагична. Лучше всего ее характеризует следующее сообщение Берии Сталину: «В Южском лагере НКВД СССР содержится бывших военнопленных 5175 человек красноармейцев и 293 человека начальствующего состава, переданных финнами при обмене военнопленными. Созданной НКВД СССР для проверки военнопленных оперативно-чекистской группой установлено, что финскими разведывательными органами среди военнопленных красноармейцев и начсостава проводилась работа по вербовке их для вражеской работы в СССР. Оперативно-чекистской группой выявлено и арестовано 414 человек, изобличенных в активной предательской работе в плену и завербованных финской разведкой для вражеской работы в СССР. Из этого числа закончено дел и передано Прокурором Московского Военного Округа в Военную Коллегию Верховного Суда СССР следственных дел на 344 человек. Приговорено к расстрелу — 232 человека (приговор приведен в исполнение в отношении 158 человек). НКВД СССР считает необходимым в отношении остальных военнопленных, содержащихся в Южском лагере, провести следующие мероприятия: 1. Арестовать дополнительно и предать суду Военной Коллегии Верховного суда СССР — 250 человек, изобличенных в предательской работе. 2. Бывших военнопленных в числе 4354 человек, на которых нет достаточного материала для предания суду, подозрительных по обстоятельствам пленения и поведения в плену, — решением Особого Совещания НКВД СССР осудить к заключению в исправительно-трудовые лагеря сроком от 5 до 8 лет. 3. Бывших военнопленных в количестве 450 человек, попавших в плен будучи раненными, больными или обмороженными, в отношении которых не имеется компрометирующих материалов, — освободить и передать в распоряжение Наркомата Обороны».[67]

Тернистым был и жизненный путь советских военнопленных, не пожелавших после войны вернуться в СССР, которых, по разным данным, насчитывалось от 74 до 99 человек.[68] Несмотря на обещание, данное Бажанову представителем главнокомандующего при правительстве генералом Р. Вальденом предоставить пожелавшим остаться в Финляндии бывшим бойцам РНА «все права финских граждан»,[69] в реальности ничего подобного Финляндия не сделала. Оставшиеся в Финляндии военнопленные постепенно репатриировались в СССР или обменивались на финских граждан. Последний такой обмен произошел 21 апреля 1941 года, когда рядовой РККА Н.Д. Губаревич, находившийся с 21 марта 1940 года в тюрьме Миккели и четырежды подававший прошения о неотправлении его в СССР был обменен на гражданина Финляндии Ю.Н. Ниеминена.[70]

В итоге к началу советско-финской войны 1941–1944 гг. в Финляндии оставалось лишь 20 бывших военнопленных, содержавшихся в лагерях и тюрьмах, которых ставка распорядилась «считать не военнопленными, а иностранными гражданами, находящимися на территории Финляндии».[71] Но и эти немногие оставшиеся в Финляндии военнопленные, содержавшиеся в тюрьмах Турку, а затем Карьяа, после выхода Финляндии из Второй мировой войны были выданы Советскому Союзу. Лишь некоторым из них удалось бежать в Швецию.[72] По требования Союзной контрольной комиссии в СССР в 1945 был депортирован и бывший офицер РНА В.В. Бастамов.[73]

Необходимо отметить, что РНА было, по всей видимости, не единственным формированием из военнопленных, созданным в период Зимней войны. Вместе с белоэмигрантскими организациями свою помощь финским властям активно предлагали и украинские националисты. В декабре 1939 г. прошли переговоры председателя правительства Украинской народной республики в изгнании А.Я. Шульгина с финскими дипломатами во Франции, а 30 декабря бывший член Высшего войскового совета УНР генерал Удовиченко предложил финскому посланнику в Париже «направить в Финляндию одного офицера для того, чтобы отобрать из числа российских военнопленных надежных украинских солдат для формирования из них воинской части национальной украинской армии, которая пополнилась бы, в частности, находящимися во Франции украинцами».[74] В финском руководстве при этом высказывались предположения, что «от украинцев все же может быть польза в пропагандистской деятельности и за линией фронта в Советском Союзе для выполнения заданий, поскольку среди них возможно найти согласных на это людей».[75] Финский Генштаб даже подготовил листовки для бойцов РККА на украинском языке.[76]

К сожалению, о практической реализации вышеописанных планов украинских эмигрантов практически ничего неизвестно. Есть лишь крайне скудные сведения о небольшом отряде, сформированном бывшим офицером армии УНР Ю. Горлис-Горским.[77] В показаниях вернувшихся из финского плена красноармейцев также имеются многочисленные упоминания того, что среди украинских военнопленных националистами велась антисоветская пропаганда.[78]

_____________________________________________________________________________



[1] Зимняя война 1939–1940. Книга первая. Политическая история. М., 1999. С. 192–199; Принимай нас, Суоми-красавица! «Освободительный поход в Финляндию 1939–1940 гг. СПб, 2004. С. 183–186; Зефиров М.В. Асы Второй мировой войны: Союзники Люфтваффе: Эстония, Латвия, Финляндия. М., 2003. С. 162-224
[2] Зимняя война 1939–1940. Политическая история. С. 241–242; Розанов Г.Л. Сталин – Гитлер: Документальный очерк советско-германских дипломатических отношений, 1939–1941 гг. М., 1991. С. 131
[3] Соловьев М.С. Деятельность Организации Великого князя Николая Николаевича, Русского общевоинского союза, Братства Русской правды на Северо-Западе Советской России, в Прибалтике и Финляндии в 1920-х – начале 1930-х гг.: Дис… кандидата исторических  наук. СПб, 2003. С. 73–100; Труды Общества изучения истории отечественных спецслужб. Т. 4. М., 2008. С. 173–175. Минаев В. Подрывная работа иностранных разведок в СССР. (Часть первая). М., 1940. С. 93-96
[4] «Мы должны учесть наш опыт в Финляндии…» РОВС об уроках «Зимней войны» // Россия и Финляндия в XX веке. СПб, 1997. С. 319
[5] Александров К.М. Русские солдаты Вермахта. Герои или предатели: Сборник статей и материалов. М., 2005. С. 27
[6] Там же, с. 31-32
[7] Густав Маннергейм и белая эмиграция. История в письмах. СПб, 2008. С. 155-156
[8] Александров К.М. Русские солдаты Вермахта. С. 32
[9] Густав Маннергейм и белая эмиграция. С. 152
[10] Таннер В. Зимняя война. Дипломатическое противостояние Советского Союза и Финляндии. 1939–1940. М., 2003. С.175
[11]«Мы должны учесть наш опыт в Финляндии…» С. 322
[12] Цит. по Александров К.М. Русские солдаты Вермахта. С. 28
[13] Там же
[14] «Мы должны учесть наш опыт в Финляндии…» С. 323-324
[15] Подробнее см. Сутулин П.И. Судьба русского населения Финляндии в 1918-1920-х гг.
[16] Цит. по Каремаа О. От морального возмущения до национальной программы // Два лика России. СПб, 2007. С. 201
[17] Там же, с. 215
[18] Невалайнен П. Изгои: Российские беженцы в Финляндии (1917-1939). СПб, 2003. С. 94.
[19] Там же, с. 225
[20] Густав Маннергейм и белая эмиграция. С. 156
[21] Цит. по Кривошеева Е.Г. Российская послереволюционная эмиграция накануне и в период Второй мировой войны: Дис… д-ра ист. наук. М., 2003. С. 123
[22] Таннер В. Зимняя война. С. 177
[23] Барышников В.Н. К вопросу о различиях в подходе к образованию так называемого «русского правительства» у руководства Финляндии в период «зимней войны» // Санкт-Петербург и страны Северной Европы: Материалы Пятой ежегодной научной конференции (23–25 апреля 2003 г.). СПб, 2004. С. 57
[24] Там же, с. 59-61
[25] Там же, с. 56
[26] Цит. по Барышников Н.И., Барышников В.Н. Рождение и крах «терийокского правительства» (1939–1940 гг.) // Финляндия. Из истории военного времени 1939–1944. СПб, 2010. С. 346
[27] Барышников В.Н. К вопросу о различиях в подходе к образованию так называемого «русского правительства»… С. 58
[28] Зимняя война 1939–1940. Политическая история. С. 186–187, 208–209.
[29] Барышников В.Н. К вопросу о различиях в подходе к образованию так называемого «русского правительства»… С. 62
[30] Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. СПб, 1992. С. 286-287
[31] Там же, С. 286
[32] Во всяком случае на аналогичное предложение председателя Русского национального союза участников войны генерал-майора А.В. Туркула, который в декабре 1939 г. просил у Маннергейма разрешения «приехать в Финляндию  и приступить к формированию русских воинских частей из военнопленных красноармейцев», был дан отказ. 18 января 1940 г. Энкель писал Туркулу, что «формирование особых частей из пленных по различным соображением в настоящее время не предвидится». (Густав Маннергейм и белая эмиграция. С. 166)
[33] Зимняя война 1939–1940. Политическая история. С. 266–267, 270–271.
[34] Барышников В.Н. К вопросу о различиях в подходе к образованию так называемого «русского правительства»… С. 67
[35] «Мы должны учесть наш опыт в Финляндии…» С. 324
[36] Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 286
[37] Куманев Г.А. «Зимняя война»: трагедия финского и советского плена // Россия и Финляндия: проблемы взаимовосприятия XVII- XX вв. М., 2006. С.323; Галицкий В.П. Финские военнопленные в лагерях НКВД. М., 1997. С. 57; Фролов Д.Д. Советско-финский плен. 1939–1944 гг. По обе стороны колючей проволоки. СПб, 2009. С. 108
[38] Александров К.М. Русские солдаты Вермахта. С. 34-35
[39] Рапорт Б.Г. Бажанова от 12 февраля 1940 г. о результатах агитации среди пленных красноармейцев на советско-финляндском фронте // Там же, с. 500
[40] Там же, с. 502
[41] Там же, с. 502-503
[42] Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 289
[43] «Мы должны учесть наш опыт в Финляндии…» С. 325
[44] Семиряга М.И. Тайны сталинской дипломатии. 1939–1941. М., 1992. С. 185
[45] Дробязко С.И. Под знаменами врага. Антисоветские формирования в составе германских вооруженных сил 1941–1945 гг. М., 2005. С. 80
[46] Зимняя война. Политическая история. С. 326; Невалайнен П. Изгои. С. 225
[47] Спецсообщение Л.П. Берии И.В. Сталину о разработке советских военнопленных от 23 мая 1940 г. // Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946. М., 2006. С. 157
[48] Барышников В.Н. К вопросу о различиях в подходе к образованию так называемого «русского правительства»… С. 68
[49] Фролов Д.Д. Советско-финский плен. 1939–1944 гг. С. 381-382
[50] Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 291
[51] Барышников В.Н. К вопросу о различиях в подходе к образованию так называемого «русского правительства»… С. 68
[52]  «Мы должны учесть наш опыт в Финляндии…» С. 331
[53] Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 289
[54] «Мы должны учесть наш опыт в Финляндии…» С. 325
[55] Рапорт Б.Г. Бажанова от 12 февраля 1940 г. о результатах агитации среди пленных красноармейцев на советско-финляндском фронте // Александров К.М. Русские солдаты Вермахта. С. 502
[56] Сам Бажанов поименно упоминает двух офицеров: капитана Киселева и штабс-капитана Лугового (Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 290). Еще одним командиром РНА был В.В. Бастамов (Александров К.М. Русские солдаты Вермахта. С. 37)
[57] «Мы должны учесть наш опыт в Финляндии…» С. 325. При этом финское командование по-прежнему негативно относилось к службе в финской армии других русских добровольцев. В конце февраля 1940 г. ставка в очередной раз сообщила финским дипломатическим представительствам, что не одобряет «включения в финскую армию русских эмигрантов в качестве добровольцев» (Барышников В.Н. К вопросу о различиях в подходе к образованию так называемого «русского правительства»… С. 70).
[58] Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 290
[59] Там же, С. 291
[60] Там же
[61] Там же
[62] «Мы должны учесть наш опыт в Финляндии…» С. 325
[63] Цит. по Александров К.М. Русские солдаты Вермахта. С. 39
[64] Чему свидетели мы были… Переписка бывших царских дипломатов 1934–1940. С. 317
[65] Письмо генерала А.И. Деникина начальнику Русского Общевоинского Союза А.П. Архангельскому (1946) // Родина. 1991, № 6–7. С. 104
[66] «Мы должны учесть наш опыт в Финляндии…» С. 332
[67] Спецсообщение Л.П. Берии И.В. Сталину о военнопленных Южского лагеря НКВД СССР от 29.08.1940 // Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». С. 181
[68] Фролов Д.Д. Советско-финский плен. 1939–1944 гг. С. 449; Галицкий В.П. Финские военнопленные в лагерях НКВД. С. 36
[69] Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 292
[70] Фролов Д.Д. Советско-финский плен. 1939–1944 гг. С. 450-451
[71] Советско-Финляндская война 1939–1940. В 2 т. Т II. СПб, 2003. С. 285
[72] Пеккаринен Ю., Похьонен Ю. Пощады не будет: Передача военнопленных и беженцев из Финляндии в СССР. 1944–1981. М., 2010. С. 55
[73] Александров К.М. Русские солдаты Вермахта. С. 37
[74] Цит. по Барышников Н.И., Барышников В.Н. Рождение и крах «терийокского правительства». С. 357-358
[75] Там же, с. 358
[76] Там же
[77] Коваль Р. «Украiна… Чому це слово таке болюче?!» // Кримьска Свiтлица № 11 за 10.03.2006 (http://svitlytsia.crimea.ua/?section=article&artID=3674)
[78] Спецсообщение Л.П. Берии И.В. Сталину о разработке советских военнопленных от 23 мая 1940 г. // Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». С. 158; Фролов Д.Д. Советско-финский плен. 1939–1944 гг. С. 381

https://gezesh.livejournal.com/37549.html

https://gezesh.livejournal.com/37129.html