1. С. Иванов «Блаженные похабы». Совершенно крышесносная монография о юродивых от византийских времен до... — мне хотелось бы продолжить «до наших дней», но, увы, автор утверждает, что современный нам с вами мир юродивых лишен (или, по крайней мере, они настолько видоизменились, что не соответствуют прежним критериям и требуют выработки новых), поэтому останавливается в своем повествовании на Средневековье. Исследователю очень важно понять принципы, по которым можно отличить юродство от сумасшествия и от шутовства; и познание блаженных в их полярной противоречивости ломает мозг — ну или где у нас там хранятся этика, мораль, вот это всё. Как может стать духовным подвигом детоубийство — хоть бы даже и с целью воскрешения? Как испражняться на площади во славу Господа? Отдельные деяния юродивых повторяются из жития в житие, другие возникают впервые по ходу времен. Выстраивается некая картина, имеющая свою динамику: в ней с годами становится меньше телесного низа, протест против грехов человеческих находит новые формы и новые направления, становится протестом против власти, но потом в лице Грозного юродство само приходит во власть.

2. М. Голдинг «Милые детки». С одной стороны, довольно лютый триллер, беременным и кормящим не читать. С другой — именно им (нам) реалии текста окажутся максимально близки. История начинается в роддоме, где героиня, родившая сыновей-близняшек, вдруг обнаруживает в собственной палате за ширмой кикимору, решившую подменить детей, — и дальше начинается болезненная история на грани безумия, где до конца не ясно, стоит ли утопить подменышей, чтобы вернуть своих, или купировать послеродовой психоз нейролептиками. Муж, психиатры, менты справляются очень хреново.

3. Д. Грин «Черепахи — и нет им конца». Подростковая книжка, неплохая в целом, но довольно проходная. Двое подруг решают вписаться в поиски пропавшего миллионера, чтобы подзаработать деньжат. Одна более шальная, зато другая когда-то ездила в летний лагерь с сыном этого самого миллионера. Это не детектив, личных переживаний здесь намного больше, чем приключений, — но книга ценна хотя бы как учебник по отношениям с людьми с ОКР: этим расстройством страдает главная героиня, и описания навязчивых мыслей, страница за страницей посвященные тревоге, не попала ли инфекция в крошечную ранку на пальце и насколько необратимо изменится микрофлора от поцелуя, — абсолютно невыносимые и очень реалистичные. Кроме того, очень одобряю финал.

4. Ю. Слепухин «Перекресток». Роман о советских школьниках выпуска 1941-го. Об их отношениях друг с другом и со старшими — родителями, учителями, наставниками на производстве; об учебе и работе; о первой любви. Написанный в 60-х, он весь пропитан этикой времени: влюбленные ссорятся из-за увиденной в словах «одевается, как колхозница» непримиримой классовой розни, здесь выше всего — трудовой долг и гражданская порядочность, на предложение руки и сердца отвечает не невеста, а коллектив. И взгляды, и слог здорово пахнут нафталином, но запах довольно приятен. «Слушай, Татьяна. Ты хорошо проанализировала свое чувство? Мы ведь договорились, что за лето ты это сделаешь». У романа есть продолжение, это первая книга тетралогии, но, несмотря на то, что герои мне полюбились, я не стану пока за него браться — пока нет сил читать о войне.

5. Г. Экстенс «Вселенная против Алекса Вудса, или Светская церковь Курта Воннегута». Алекса Вудса, 17 лет от роду, останавливает патруль. Он за рулем, без прав, машина полна травы, на переднем сиденье — то, что когда-то было его лучшим другом и учителем. Ему бы сказать ментам: «Это не то, что вы подумали!» — потому что это и правда не то, что они подумали, — но он отвечает до такой степени честно, что я успела решить, что эта книга о подростке с расстройством аутического спектра. Но нет, Алекс не аутист. Он просто очень искренний юноша, и за годы, прошедшие в этой книге, успел многое пережить в школе, дома, в гостях у того, кто стал ему проводником в будущий мир, и в литературном клубе Курта Воннегута, который он основал сам — школьник, собравший за книгою взрослых. Роман Экстенса хорош довольно широким спектром тем; всё, что перечислила я, — лишь кусочки. Самое главное ее рассуждение — об эвтаназии, и за время чтения я успела сменить свое мнение о действиях героя, что случается нечасто, — возможно, это годный критерий ценности.

6. П. Ольховский, К. Евстафьев «Последняя гимназия». «Республика ШКИД» Белых и Пантелеева была одной из моих любимых детских книг, я брала ее в библиотеке всякий раз, когда не находила там достаточного количества нового. Но только в прошлом году я узнала, что двое других воспитанников той же Шкиды написали продолжение этой истории, — и только теперь увидела, насколько же невесело окончилось то, что так хорошо начиналось... У меня нет оснований не верить тем или другим; во-первых, на историю всегда влияет ракурс, во-вторых, речь в «Последней гимназии» действительно идет о следующем периоде, когда Белых и Пантелеев уже покинули школу. И все покатилось в пропасть. Сперва преподаватели передавили с властью и разрушили ученическую инициативу. Вместе с нею потеряли контроль, и в гимназию вернулись воровство и безответственность — а разгильдяйство оттуда никогда и не уходило. Были попытки поправить порядок — попытки проваливались; и книга кончается мрачнейшими сценами того, как Шкида превратилась в бордель — и вскоре была расформирована.

7. Б. Ханов «Непостоянные величины». Повесть об учителе, отправившемся из Москвы в Казань преподавать литературу. Я едва не спутала ее с недавно прочитанным рассказом о таком же приезжем преподе. Начало по атмосфере совпадало едва ли не абсолютно, — вот только там, где у того, потерянного писателя были голодные провинциальные женщины, нацеленные на новенького жениха, у Ханова вокруг этого преподавателя клубятся безысходность, безденежье и высокоинтеллектуальные беседы в низкопробных барах. Беседы, которыми можно гордиться, потому что больше нечем. Что в книге ценнее этих путаных разговоров (их, конечно, интереснее вести по пьяной лавочке, чем читать) — свидетельство того, как происходит это самое региональное образование: как ставят тройки, чтобы детей не били в семье или чтобы дети не пришли бить учителя; как заставляют учителей писать контрольные работы за тех, кто ушел в бандиты; в целом — показуха, безнадега, один читающий ученик на класс (если не на три). Кроме того, на протяжении романа сохраняется интрига, отчего же этот учитель уехал из своей уютной Москвы. Тут тоже ожидается и неприятный, и неожиданный финал. А если вспомните, на что похоже начало, — сообщите, пожалуйста, а то я терзаюсь.

https://chto-chitat.livejournal.com/14542465.html