Я принялся умолять Музу не заставлять меня писать все те "грязные" слова, все те скандальные, скабрезные строки, объясняя ей, что скоро, подобно Марко Поло, Сервантесу, Беньяну мне придется писать свои книги в тюрьме или у подножия виселицы...
Надобно иметь смелость, чтобы признать своею драгоценность, что тебе преподнесли на блюдечке.

Этот фрагмент относится не к благостно-гармоничному периоду жизни на Биг Суре, он приоткрывает дверь в творческую мастерскую Генри Миллера периода работы над прославившей писателя Парижской трилогией ("Тропик Рака", "Черная весна", "Тропик Козерога") - скандальной, эпатажной, эксгибицонистской. Тех книг, за которые я опасалась браться. Н-ну, потому что говорение матом о непристойностях не нахожу привлекательным, даже голосом великого мастера.

Так или иначе, он имел смелость принять то, что Муза преподнесла на блюдечке, мир распростерся у его ног, а слава раскрыла ласковые объятия, что не означало решения всех финансовых проблем, но на домик в калифорнийском Биг Суре, где можно было поселиться в уединении, дабы на лоне природы размышлять о тщете сущего и всякое такое - в общем, хватило.

Про уединение, главным образом, фигура речи, потому что жизнь с детьми и женой, тридцатью годами моложе себя, его изначально не предполагала, а бешеная популярность, которую эта местность снискала, благодаря решению Миллера поселиться в ней, не оставила надежд на тихую рустикальную жизнь. Двадцатый век явил не единственный пример сонного местечка, которое становится колонией интеллектуалов, когда дает приют властителю дум. Франсуаза Саган привлечет толпы в деревню Авалон Сюр Мер, а на Кейп Код, вслед за Куртом Воннегутом, устремятся все, кто есть кто-то.

Но здесь и сейчас у нас "Биг Сур и апельсины Иеронима Босха". Гений разрывается между желанием творить нетленку и необходимостью поддерживать реноме, принимая толпы посетителей и отвечая на тонны писем со всех концов света. Между поздней нежностью к дочери и разочарованием в молодой жене, которая откровенно подбешивает. Между прекрасной зрелостью своего таланта и окончательно переставшей посещать Музой.

Едва ли не с большим интересом, чем к писательству, рисует свои акварели, опровергающие тезис о талантливом человеке, непременно талантливом во всем. Отбивается от фриков, то и дело являющихся под слоганом "я к вам пришел навеки поселиться", и пишет эту замечательную штуку, с жанром которой затрудняюсь определиться: мемуары, автобиография, эссе, философский трактат? Отовсюду понемногу.

Книга достаточно четко структурирована делением на три части. Первая "Апельсины тысячелетнего царства" - это такая декларация близости к природе и прекрасной свободы вырваться из лабиринта крысиных бегов за успехом, которую выбирает в наше время мыслящий человек. Хотя бы даже для достижения пришлось смириться с отсутствием многих материальных благ, без которых современник автора из золотого миллиарда не мыслил своей жизни: большой комфортабельный дом, машина последней модели, престижный досуг.

Вторая, разбитая на главы "Покой и уединение: попурри" совершенно очаровательна. О коллегах по писательскому цеху, менее талантливых, а чаще - менее удачливых, чем автор, чьи имена были бы сегодня забыты совсем, когда бы не упоминание в этом опусе. О сбежавшей жене и о детях, которым некоторое время пытается стать идеальным отцом, но вынужден признать, что совместить родительство с творчеством не под силу даже ему. О святой женщине Джин Уортон, и эта глава не просто хороша, она эталонна, она заставила меня влюбиться в Миллера. Воспоминания о написании тех самых скандальных книг: как все тогда происходило, о диктовавшем голосе, который не давал поесть или сходить в сортир. О дарах от почитателей.

"Потерянный рай", третья часть, взявшая едва ли не половину от общего объема книги, она совсем не моя. Подробное и страшно обиженное описание знакомства с французом астрологом Конрадом Мориканом, в чьей судьбе писатель принимал деятельное участие, перевез из Франции в Калифорнию, поселив в своем доме, а в ответ на добро получил капризы и черную неблагодарность. Приходя к выводу, что все на свете астрологи таковы, а древнейшая из наук аццкий сотонизм. Нет, дорогой Гений, все не так, астрология наука прогнозирования тупиков на ранней стадии прохождения, а среди астрологов встречаются бескорыстные, благородные и по-настоящему великие люди. Может вам просто не стоило связываться именно с этим человеком?

Как бы то ни было, книга прекрасна, а Генри Миллер отныне реабилитирован в моих глазах. Что и требовалось доказать.