И три звездочета
Спешили на зов небывалых огней.
За ними везли на верблюдах дары,
И ослики в сбруе, один малорослей
Лругого, шажками спускались с горы

Преимущество литературы перед прочими видами творчества в том, что тексту не нужны специальные условия для демонстрации. Магия театра требует схождения в одной точке свободного вечера, особого настроя, финансовой возможности приобрести билет, наконец. С кино проще,но обстоятельства и тут играют роль: пандемия, росчерк властного пера, и целый вид искусства лишен условий нормального существования (дома с компа суррогат). Остаются живопись, музыка и литература: первой в идеале нужен режим погружения, картинка на мониторе дает самое общее представление об оригинале. Музыке и книге одиночного режима достаточно, хотя первая ориентирована на одновременное восприятие многими. Текст изначально задуман как разговор один на один, ему никто, кроме читателя, не нужен.

Обстоятельства приводят читателя к его тексту, как этот август привел к "Поклонению волхвов" меня, и неважно, как давно книга написана, она приходит к тебе в том виде, в каком встретит самого могущественного и богатого человека, и последнего нищего; сегодня, через год, через сто лет. Этому роману пять лет, вероятно, в год выхода не прошел незамеченным критикой и серьезным читателем, но я в то время современной русской литературы читала мало.

Русской? Как-то не по-русски звучит Сухбат Афлатуни. Это псевдоним, впрочем, настоящее имя узбекского писателя Евгений Абдуллаев тоже не самое славянское. Что с того, когда в человека положено такое чувство языка и умение с ним обращаться, какое одному из тысячи дается? Я уже знала Афлатуни как замечательного стилиста, когда бралась за "Поклонение волхвов", его четвертый для себя по счету роман. И все же оказалась не готова к дивной чистоты русскому, приводящему на память "Число Зверя" Мережковского, с каким встретилась в начале книги.

Почему именно эту вещь? Ну, может быть потому, что события первой части романа своего рода продолжение линии "26 декабря", перекликающееся с ним сюжетно и стилистически: царствование того же императора, но четверть века спустя; политический процесс группы вольнодумцев, некоторым казнь заменяют альтернативным наказанием. Молодой архитектор Николай Триярский, большой поклонник неоклассического стиля, считает нарочитую русопятость храма Христа Спасителя, любимого детища Николая I, вульгарной, о чем неосмотрительно высказывается на встрече петрашевцев. Тем подписывая себе приговор.

Нет, не смертный. Сестра Варя, всю жизнь бывшая самым его близким человеком и добрым ангелом, приезжает в столицу хлопотать за Николеньку, письмо ее чудом попадает пред высочайшие очи, аудиенция заканчивается, как бы поделикатнее - так, как во все времена облеченные властью мужчины поступали с зависимыми от них женщинами, и помилование даже обещано (обещать, не значит исполнить). Когда любимому братцу объявят приговор, пожизненную ссылку в киргизские степи, молодая женщина сляжет в нервической горячке, а во время ее беспомощности мот, выжига и плут супруг выкрадет их общего сына Лёвушку.

И не только выкрадет, но проиграет в карты. К-как? Чудовищно, да. И это будет одна из основных тем романа, достоевская слеза ребенка, свидригайловщина и банька с пауками. Куда уж русскому постмодерну от ФМ? Будет здесь и обращение ко Льву Николаичу, с его несчастливыми по-своему семьями, и к Александру Сергеичу с Капитанской дочкой, и к Михаилу Юрьевичу с темой ссылки на имперскую окраину. Но лейтмотивом все-таки Достоевский, потому что, вы ж понимаете, когда тема Рождества в заглавии, речь пойдет о преследуемом гонимом детстве с рядом чудесных спасений, не отменяющих травм. Оттого читать иногда физически больно.

Нет-нет, ни в коем случае не чернуха. Чрезвычайно закрученный авантюрный сюжет, безупречная достоверность мотивации, психологическая сложность при тщательной отделке. Пожалуй, самое близкое в современной литературе произведение к другому рождественскому роману, я о "Докторе Живаго" тоже книга немыслимых совпадений, оканчивающихся невстречами. Ну а вообще, о чем? Думаю, большого греха не будет, если скажу, что в основе апокриф евангельской легенды о поклонении волхвов.

Помните, Бальтазар, Мельхиор, Гаспар, три царя астролога, независимо друг от друга предсказали рождение иудейского царя и пустились в странствие, дабы принести ему в дар золото, мирро, ладан. В концепции романа дары волхвов - три кусочка рождественской звезды, каждый дает обладателю особый дар; красноречия, власти, целительства. Волею судеб хранителями становятся потомки рода Триерских, чье фамильное древо диковинным образом переплетется с родом последних русских императоров. Вы поняли, челобитная императору не осталась для Вари без последствий.

Гаспар архитектор, Николай. Мельхиор его внучатый племянник, отец Кирилл, окормляющий паству в знойном азиатском городе, в прошлом художник. Время действия - канун Первой Мировой. Бальтазар - его сын композитор Николай Кириллович, ученик Шостаковича, пишущий авангардную музыку, от понимания которой начало семидесятых в Советском Союзе далеко как мы с вами от планеты Сатурн. И добро бы просто не понимали, но запрещают и травят. Потому, когда приглашают в город детства Дуркент на должность руководителя музыкального театра - что тут думать, прыгать надо.

Обещать, не значит исполнить, помните? Но здесь все сойдется. Он сделает это, напишет и исполнит свою гениальную симфонию, которая спасет мир от ядерной катастрофы. Исцелит универсум, отдаст свою звезду. Нет, не кажется, что накидала тут прямо-таки лютых спойлеров, испортив потенциальным читателям удовольствие от чтения. Всего лишь мой вариант интерпретации, а хорошему читателю ничто не помешает насладиться отменным текстом. Этот превосходен.

Человечество он делил на волхвов и пастухов. У волхвов есть знание, но нет веры. Поэтому отец Кирилл разделил свою книгу на две части: "Поклонение волхвов" и "Поклонение пастухов". И в каждой писал о том, как им следует подготовить себя к Рождеству.