По следам нашего выступления.
Порекомендовали в комментариях Сальникова. С упреком: хочет, мол, напиться, а мимо источника ходит. Ладно, думаю, припаду. И что же?

Прочтение первой трети романа "Петровы в гриппе и вокруг него" я охарактеризовала как импульсное: интересный абзац стимулировал на прочтение последующих нескольких скучных страниц, потом опять происходило нечто пробуждающее любопытство (диалог с Виктором Михайловичем, к примеру; вообще, диалоги хороши у Сальникова), по мере продвижения любопытство слабело, слабело; к началу четвертой главы оно угасло навсегда. Осталась только инженерная заинтересованность, куда в конце концов вырулит автор, ну и попутное удовлетворение от некоторых удачных моментов типа такого описания:
Петрова с все усиливавшимся холодом в животе смотрела, как кровь, не сразу смешавшись с водой, присутствовала в воде как некая фракция, вроде остатков ржавчины в только что отремонтированном кране, похожая на маленьких красных червячков, которыми отчим кормил своих рыбок, или на акварель, смываемую с кисточки в свежем стакане воды. Кровь красиво заворачивалась в водяной плоскости на дне раковины, прежде чем кануть в слив, а на границе между сливом и раковиной замыливалась, как взгляд импрессиониста.
Тоже, конечно, не Шмараков, но хоть что-то.
Еще (не могу не отметить) очень понравилось, как старший Петров в детстве думал, что городские скульптуры вырастают из постаментов: сперва голова, потом плечи и так далее.

Но в целом книга хоть и заслуживает прочтения, больше ни на что не годится. По моему разумению, писатель и читатель творят книгу одинаково, каждый со своей стороны, это процесс со-творчества, со-мыслия. "Петровы..." не пробуждают желания подобного участия. Не потому что не хватает им филологической фактуры - есть там, в чем поковыряться. Но ковыряние будет совершенно хирургическим, ибо в романе Сальникова отсутствует самобытность. Он туда очень много всего натащил, и все чужое. Занятно, что автор сам отметил это в тексте:
...в очах старичка зажегся ехидный огонь (который, может, был и не ехидным, а просто показался таким самому Сергею), он быстро нашел рукопись и уволок Сергея в другую комнату.
Там, грустно вздыхая, как бы сочувствуя Сергею в том, какой тот неумеха, стал рассказывать, что рассказы Сергея вторичны. Буквально по абзацам старичок умело разгадывал подражание Сергея тому или иному писателю, Сергей, будто это могло что-то исправить в уже написанном, внимательно следил за пальцем старичка на буквах и согласно кивал, потому что и сам видел свою прозаическую нелепость.
– Ну, вот есть же у вас и хорошие места, побольше бы таких, – сказал старичок.
В начале роман напоминает поэму Венедикта Ерофеева, к концу становится ясно, что это Джойс. Частое упоминание темпоральных явлений типа марки сока ("Фруктовый сад") или названия мультфильмов ("Черепашки Ниндзя") добавляют в текст Стивена Кинга и Виктора Пелевина.

В одном эссе Вирджиния Вулф писала:
Непристойность мистера Джойса в "Улиссе" представляется мне сознательной и продуманной непристойностью отчаявшегося человека, которому кажется, что, если он не разобьет окно, ему нечем будет дышать.
Описание кажется мне очень точным, особенно, если рядом с "Улиссом" поставить "Петровых...". В романе Джойса есть все: и сознательное, и продуманное, и отчаяние, и жест, и действие, и его текст при всей своей обширности - плотный, как камень. По сравнению с ним, "Петровы..." - кефирное тесто. У Джойса нет лишнего - вероятно, оттого, что у него в мыслях не было "нагнать объем". Я сомневаюсь, что он вообще думал об объеме, - как получилось, так и получилось. Роман же Сальникова на три четверти состоит из такого:
По пути до спальни Петрова споткнулась об шнур пылесоса, который забыла убрать, и стала раскладывать его по частям на шланг, пластмассовую трубу, щетку, корпус и убирать все в пахший пылью стенной шкаф, где, помимо пылесоса, ютилась еще высокая стопка книг, которые, по совести говоря, давно нужно было выбросить, потому что это были не просто книги, а собрание сочинений Александра Дюма, попавшее в их дом неизвестным образом, никогда не читанное, плюс к этому собрание «Современного американского детектива» едва ли не семидесятых годов и три разрозненных тома В.И. Ленина (пятый, седьмой и тринадцатый), но рука библиотекаря не поднималась на книги, Петрова ждала, когда Петров или Петров-младший сподобятся совершить вынос книг наружу.
Ей-богу,


Другая причина, почему "Улисс" стал "портретом эпохи", а "Петровым..." это не светит, заключается в том, что современные авторы пишут лишь о себе. Хоть человек и мера всех вещей, для эпохальности все ж маловато одного. Оно, конечно, еще Гоголь указывал, что автор присутствует во всех своих персонажах, но все-таки присутствует, а не превалирует. Персонажи Гоголя просматриваются в характерах живых людей; Алексей Сальников отражается в своих героях, как Собакевич в своей мебели ("И я тоже Собакевич!"). Я это заключаю из взаимозаменяемости его персонажей: вот скажите, что мысли Петровой не могут быть мыслями Петрова, и наоборот.

Где-то встречалась мне история о том, как Толстой повадился ездить к умирающему Ивану Мечникову, и его там сперва привечали, а потом выгнали, когда поняли, что он наблюдает за больным, как за подопытным. Современным литераторам люди неинтересны. Теперь считается, что в едином человеке мир отражается, как лес в капле росы, и этого достаточно. Но одно дело Кьеркегор, в котором мыслей, раздумий и наблюдений понапихано, как сосновых иголок в муравейнике из прибалтийского леса, а другое - Сальников, коему надо объем, и он вынужден разбирать пылесос на составные. Вот любопытно, самому-то ему не скучно было?

https://chto-chitat.livejournal.com/14020119.html